Владимир Мединский - Скелеты из шкафа русской истории
Все, кто хоть раз участвовал в военном походе, то есть треть мужского населения. И всем дали права дворян Российской империи! Своего рода дискриминация русских — у нас-то для получения дворянства предстояло очень и очень потрудиться. Калмыки, башкиры, татары были внесены в реестр казачьих войск. Государство одаривало их наделами, гарантировало им права на землю и пастбища. Для инородцев не было ограничений при поступлении в гимназии, кадетские корпуса.
Существовали даже квоты «наоборот» — т. е. привилегии в образовании получали «новопринятые» в состав империи туземцы.
Польские земли с 1815 и до 1914 года поделены между Австрией, Пруссией и Россией. Восстания против Пруссии практически никогда и не прекращались: прусское правительство методично заселяло польские земли немцами. Против Австрии бунтовали дважды — в 1846 и 1848 годах.
Против России поляки, правда, тоже восставали, при том, что царская политика России в Польше была гораздо либеральнее, чем австрийская и немецкая.
В самой Польше поляк мог делать какую угодно карьеру, владея только польским языком. Но если он владел русским, то мог стать крупным чиновником и в Петербурге. Приводить примеры поляков-генералов, генерал-губернаторов, ученых и чиновников можно долго… Прозвучат сотни, тысячи имен, включая Пржевальского, Достоевского, Войцеховского, Чарторыйского, Горбовского, Ягужинского, Семевского, Крафта, Василевского, Коханьского, Потемкина, Дубенского, Тухачевского, Глинку… Нет, всех невозможно перечислить.
Однако во многих польских книгах по истории, даже в учебниках, восстания антироссийские, антиавстрийские и антинемецкие почему-то объясняются по-разному. Несмотря на то что масштаб событий примерно одинаков — убитых поляков около 10 тысяч в 1830–1831 годах и около 12 тысяч в 1846 году. Но восстание 1830–1831 годов назвали русско-польской войной, в которой бунт «хороших» поляков был подавлен «плохими» русскими. Восстание же поляков против австрийцев в 1846 году — мелкий конфликт между почти родными людьми — европейцами. Ну что-то не до конца поняли и те, и другие. Бывает…
Ведущий специалист по истории России профессор Лондонской школы экономики Доминик Ливен — один из немногих на Западе, для кого научная истина весит больше, чем пропагандистские клише. Вот его трезвый взгляд. «В то время империи были единственным способом существования великих держав. Представление о том, что, если бы Россия в XIX веке вдруг решила оставить свои балтийские или польские владения, она бы превратилась в прекрасную небольшую демократию, совершенно неверно. Если бы это произошло, то Россией управлял бы кто-нибудь другой — это ведь был век империализма. В XIX веке не было другой альтернативы, кроме как поддерживать геополитически мощную империю».
В 1846 году Краковское восстание поляков не было поддержано местным крестьянством: большинство помещиков в Галиции были поляки, а крестьяне в основном — русины (украинцы). Простые крестьяне не хотели никакой независимой Польши — для них было слишком очевидно, какая судьба их ждет в новом национальном государстве. Нет уж, рассуждали они, лучше пусть далекая власть в Вене (к тому же правительство Австрийской империи уже формально отменило крепостное право), чем местные польские магнаты, которые того и гляди восстановят крепостничество.
Что ж, украинцы имели основания подозревать, что в мононациональном польском государстве их положение станет намного хуже, чем в многоплеменной Австрийской империи. И они оказались правы! Польша в 1918–39 годах действительно установила режим угнетения православных, намного более жесткий, чем ранее — австрийцы…
И в 1830–31 годах, и в 1863 году поляки восставали, требуя не просто, как представляется сегодня, — независимости старопольских земель вокруг Варшавы и Кракова. Нет! На самом деле они требовали вернуть им Речь Посполитую, то есть исконные украинские и белорусские земли. Они хотели освободиться от власти Австрийской, Прусской и Российской империй, но для чего? Чтобы тут же создать свою собственную! Венгерские повстанцы 1848–49 годов отчаянно воюют за свое национальное государство. Но они же борются и против попыток самоопределения словаков, сербов и чехов.
Временное правительство Венгрии во главе со знаменитым революционером-журналистом Лайошом Кошутом объявляет австрийского императора низложенным как «короля Венгрии» и самовольно определяет границы будущего венгерского государства.
Включая — и примыкающие славянские земли! Но славяне не хотят жить в «новом» венгерском государстве.
И тут же вновь созданное революционно-демократическое венгерское правительство поднимает войска и артиллерию. Деревни словаков и сербов разоряются и сжигаются дотла. Были случаи, когда людей расстреливали за незнание венгерского языка или отказ пропеть строки венгерского гимна.
Все эти примеры доказывают: Российская империя создавалась на совершенно иных принципах, чем европейские колониальные империи. У нас просто нет другого русского термина для определения нашего исторически сложившегося многонационального государства… Предки с легкой руки Петра Алексеевича Романова называли его империей. Современные ученые иногда пытаются придать статус научного термина слову «держава» или «общность», чтобы на уровне названий отделить такие разные по сути государственные образования. Но пока никакой другой термин не прижился, не стал общепринятым. Однако будем иметь в виду, что по сути — это совершенно разные империи.
Как татары Казань брали
Во времена Московского царства взятие Казани было для русских Богом данным, давно желанным событием. День взятия Казани сделался религиозным праздником. В этот день московский царь вступил в Москву «на осляти», уподобляясь Христу, въезжающему в Иерусалим.
В имперскую эпоху присоединение Казанского ханства трактовали более корректно и с позиций светской науки. Русские за два века сделались и поспокойнее, не стремясь любой ценой подчеркнуть свою религиозную правоту, да и поцивилизованнее.
Настало время более объективного осмысления событий. В «Истории государства Российского» Карамзина нашлось место и для самокритики: для описания резни, учиненной стрельцами во взятой Казани.
Ну а в первый период советской власти изучающим историю студентам и рабфаковцам полагалось считать, что до социалистической революции 1917 года русские были по сути такими же колонизаторами, как британцы в Индии.
Я уже писал, что до конца 1930-х годов даже само слово «Русь» считалось в определенной мере… как бы помягче сказать… контрреволюционным. «До революции преобладало плодотворное объединяющее представление о русских как единой русской нации, — пишет Владимир Лавров в книге „Ленин. Выбор России“. — Однако Ленин, его последователи из ненависти к единой великой России разделили единую нацию, переименовали великороссов в русских, запретили употреблять имя Великороссия и даже употребление имени Россия долго не приветствовалось». Уделять «слишком» много внимания русской истории, языку, культуре, вообще всему русскому было чем-то очень подозрительным. Русский народ ведь, «как известно», был народом-завоевателем и нещадно эксплуатировал другие, завоеванные им народы.
В книгах, издававшихся в то время, обязательно подчеркивалось: «завоеванные» народы и народности были, как правило, «хорошие», а русские колонизаторы — «плохие». Даже местные национальные элиты, султаны, ханы, эмиры и их придворные, совершеннейшие тираны по отношению к подвластным им народам, превращались раннебольшевистскими историками и публицистами чуть ли не в народных мстителей и заступников.
В книге академика А. П. Окладникова, посвященной присоединению Бурятии к России, живописуются зверства русских «карателей и колонизаторов». У него однозначно буряты — хорошие, а завоевавшие их казаки — преступники и убийцы. То же самое в книгах того времени — о присоединении Грузии, Средней Азии или Северного Кавказа.
О завоевании Казанского ханства писали примерно в таком же стиле. Например, так расставляет нравственные оценки историк М. Худяков, в книге которого русские из войска царя Грозного изображены кровавыми мясниками, перед которыми бледнеют отборные эсэсовцы. А противостоявшие им казанцы выглядят благородными борцами за независимость.
Но если до середины 1930-х годов «русский имперский колониализм» рассматривался в советской историографии как абсолютное зло, то затем он уже превращался в зло относительное.
При Сталине полагалось отмечать и положительные стороны присоединения народов и стран к Российской империи (говорилось, разумеется, — «к России»).
В 80–90-е годы XX века, в эпоху «парада суверенитетов» и «распада советской империи» многие вернулись к позиции Худякова и Окладникова образца ранних 1930-х годов.