Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
В годы войны Даллин и Уилер-Беннетт работали в разведывательных органах своих государств, где занимались германо-русскими вопросами и потому были в курсе тайных усилий германской дипломатии в отношении России. A fortiori то же самое относится и к Уильяму Лангеру, руководителю секции исследований и анализа отдела СССР в Управлении стратегических служб США. Он не только в течение многих лет тщательно следил за развитием германо-русских отношений, но и во время войны играл одну из главных ролей в обеспечении предусмотренного соглашением сотрудничества американской и советской разведок. В подготовленном вместе с С.Эвереттом Глисоном в начале 50-х годов исследовании об американской внешней политике в условиях международного кризиса («Вызов изоляции. 1937 — 1940»[98]) Лангер первым сообщил о том, что летом 1939 г. посольство Соединенных Штатов получало от сотрудников германского посольства в Москве «исчерпывающие и точные сведения о всех германо-советских переговорах. По сути, о каждом ведущем к германо-советскому пакту шаге Вашингтон узнавал почти одновременно с Берлином, и президент Рузвельт был информирован по этим вопросам значительно лучше, чем Париж и Лондон».
Как подчеркивал Лангер, «недоверие Гитлера к профессиональным германским дипломатам было в полной мере оправданно. В стенах германского министерства иностранных дел и в его представительствах за рубежом работали люди старой выучки, не одобрявшие нацистского режима и опасавшиеся, что политика Гитлера быстро приведет их страну к гибели. У некоторых из них настрой был столь сильно выраженным, что они считали себя обязанными противодействовать официальной политике и даже предупреждать противников Гитлера, чтобы они готовились к худшему. Среди дипломатов, как и среди военачальников, встречались и такие, которые надеялись на создание иностранными державами условий для поражения нацистов». В качестве выдающейся фигуры Лангер также выделил Шуленбурга. Он, в частности, писал: «В высшей степени интеллигентный и пользовавшийся всеобщим уважением германский посол в Москве граф Фридрих Вернер фон Шуленбург... твердый сторонник тесной традиционной германо-русской дружбы, в душе противник нацистов, в конце концов поплатился жизнью за участие в заговоре против Гитлера в июле 1944 года».
Одновременно предпринимавшиеся немцами попытки к сближению, неоднократно прерывавшиеся неожиданным и несвоевременным вмешательством Гитлера и Риббентропа, проанализировал в Англии Л.Б.Намир. Он указал на то, что в трудные моменты сближение продолжалось лишь благодаря настойчивым и смелым действиям Шуленбурга. «Если бы все зависело только от Гитлера, Риббентропа и их подручного Вайцзеккера, — писал Намир, — то переговоры, вероятно, потерпели бы неудачу. Но в лице графа фон Шуленбурга они имели превосходного посла старой школы, юнкера с бисмарковской верой в германо-российскую дружбу, который к тому же имел мужество прекословить Риббентропу и даже самому Гитлеру»[99].
В начале 50-х годов данные оценки побудили американского историка немецкого происхождения Карла Е.Шорске рассмотреть инициативы посла графа Шуленбурга параллельно с аналогичными усилиями его коллеги в Лондоне Герберта фон Дирксена[100]. Шорске провел серьезное исследование деятельности обоих дипломатов по предотвращению войны. В работе особо подчеркивается «скептический реализм» Шуленбурга, до Мюнхенского соглашения «слишком хорошо осознававшего реальности Кремля и имперской канцелярии, чтобы заниматься пустыми разговорами о русско-германской разрядке». В своем сжатом научном трактате Шорске обрисовал первые шаги широко задуманной дипломатической инициативы, нацеленной на сближение двух враждовавших государств, с которой сразу же после Мюнхенского соглашения на свой страх и риск выступил Шуленбург, описав с позиций германского посольства в Москве проделанный им тернистый путь. Его анализ германских документов за август 1939 г., то есть в наиболее успешней период этого сближения, подвел его к следующему выводу: «Какова бы ни была доля ответственности Шуленбурга за закладку фундамента русско-германского альянса, он не только не принадлежал к лицам, рекомендовавшим этот внезапный визит Риббентропа к Сталину, но и не предвидел поразительного успеха этой миссии». К сожалению, несмотря на постоянно расширяющуюся документальную базу и некоторые инициативы в данном направлении[101], у Карла Шорске пока не нашлось последователей.
Недавно обнаруженные личные бумаги посла графа фон Шуленбурга[102], а также последние публикации целого ряда архивных документов позволяют сегодня увидеть в более ясном свете решающие шаги на пути к пакту Гитлера — Сталина. Они подтверждают также, что инициатива заключения договора о ненападении во многом исходила от германской дипломатии в России.
В частных письмах тех дней посол Шуленбург сам высказался относительно своей роли. При этом следует иметь в виду, что частная корреспонденция посла, как ему было известно, подвергалась проверке германской службой безопасности, чрезмерная откровенность и прямолинейность исключались, поскольку посол не хотел подвергать опасности себя и тех, с кем переписывался[103]. Так, 21 августа 1939 г. в 18.00 он сообщил в Берлин Алле фон Дуберг, остававшейся на протяжении всей его жизни верным другом: «Я сейчас прямо из Кремля. Когда ты получишь это письмо, тебе уже будет известно из газет, что главный удар удался. Это дипломатическое чудо. Его последствия невозможно предвидеть... нам предстоят еще несколько дней высочайшего напряжения! Но теперь это не имеет значения, после того как пришло решение, которого мы добивались и желали. Надеюсь, что обстоятельства не испортят того, что сейчас в полном порядке. Во всяком случае, свою задачу мы выполнили... Лишь бы из всего этого вышло что-нибудь хорошее!»[104]
Через несколько дней после подписания пакта, 27 августа 1939 г., он писал в Берлин, будучи уже в другом настроении: «Итак, нанесен главный удар, который полностью все переменил, в том числе и наши личные дела. Тебе, конечно, известно, что... я пока ни при каких обстоятельствах не могу приехать в Берлин и что угроза войны, пожалуй, еще сильнее, чем в прошлом году. Дай-то Бог, чтобы все закончилось благополучно!.. Я не могу и не имею права тебе обо всем написать... но об одном все же хочу рассказать: когда я 21.8 телеграфировал фюреру, что теперь все в порядке и что господин фон Риббентроп может прибыть сюда 23.8, ему передали эту телеграмму в тот момент, когда фюрере многочисленной свитой сидел за столом. Прочитав телеграмму, он вскочил, простер кулаки к небу и воскликнул: «Это стопроцентная победа! И хотя я никогда этого не делаю, теперь выпью бутылку шампанского!» И он пил алкоголь!! Будто бы второй раз в жизни. Я пишу тебе об этом затем, чтобы по крайней мере ты знала, кто одержал эту стопроцентную победу. Невероятно быстрое подписание договора господином фон Риббентропом оказалось возможным только потому, что все было подготовлено заранее; и успех был обеспечен. Но пожалуйста, все это только между нами!.. Дай-то Бог, чтобы это было во благо!!!»[105]
В связи с подобными высказываниями германского посла в Москве, главного свидетеля событий, которые привели к подписанию пакта, встают два вопроса.
1) Шуленбург был известен не только трезвостью мысли и деловитостью, но также сдержанностью и скромностью. И если устранение недоверия советской стороны и получение согласия Сталина на приезд Риббентропа в Москву для подписания пакта о ненападении он назвал «дипломатическим чудом», которому больше всех способствовал он сам, то сделал он это в полном осознании пройденного им к тому времени тяжелого, насыщенного препятствиями пути. Посол никак не предполагал, что в момент выработки пакта и секретного дополнительного протокола многообещающее «дипломатическое чудо» неожиданно обернется настоящим «ударом», «который полностью изменит все» и сделает войну даже более вероятной, чем в разгар судетского кризиса осенью 1938 г. Чего же добивался он в предшествовавшие недели и месяцы?
2) Если посол национал-социалистской Германии сам приписывал себе дипломатический успех, то возникает вопрос относительно характера и содержания тех германских архивных документов и воспоминаний, которые должны были создать впечатление, что инициатива к заключению пакта исходила от советской стороны: не составлены ли они с намерением убедить того или тех, кто их читал, в наличии советской инициативы?
Желающему разобраться в этих вопросах приходится коснуться сложных вопросов устного и письменного общения в условиях тоталитарной системы — совершенно неизученной области, хотя в нашем столетии миллионы людей оказались в лагерях и были уничтожены из-за недозволенных высказываний. В этом исследовании будут рассмотрены по крайней мере три различных уровня приведения языка в соответствие с политическими реальностями нацистского государства: языковое приспособление, маскировка либо неупоминание подлинных обстоятельств:
