Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года
По знаку Мерлина, зазвучали фанфары, и, имитируя обычаи каннибалов, войска прошли триумфальным маршем мимо трупов. Какие бы вопли ужаса исторгла бы из себя буржуазия, если бы федералы прошли под музыку мимо казненных заложников!
Тела Росселя и Ферре затребовали семьи, тело Буржуа сгинуло в общей могиле на кладбище Сен‑Луи. Народ не станет отделять память о нем от памяти о Ферре, поскольку оба коммунара мужественно приняли смерть во имя дела, которому служили с большим воодушевлением.
Либеральная печать приберегла слезы скорби для одного Росселя. Несколько смелых провинциальных газет почтили всех жертв и выразили неприязнь Франции Комиссии по помилованию — «Комиссии убийц», как выразился на Ассамблее один депутат. Эти газеты, привлеченные к суду, были оправданы.
Через два дня после казни в Сатори, Комиссия по помилованию обрекла на смерть Гастона Кремьо. Со времени его осуждения прошло шесть месяцев, и эта долгая отсрочка, казалось, сделала исполнение приговора невозможным. Но провинциальная Комиссия пожелала отомстить ему за знаменитую речь в Бордо. 30‑го ноября в семь часов утра Гастона Кремьо привезли в Прадо, широкую равнину у моря. Он сказал конвоирам: — Я покажу, как должен умирать республиканец. — Его поставили к тому же столбу, у которого месяцем раньше был расстрелян солдат Пакви за переход на сторону восставших.
Гастон Кремье пожелал, чтобы ему не завязывали глаза и чтобы он скомандовал залп. Ему разрешили. Затем он обратился к солдатам: — Цельтесь в грудь, а не в голову. Огонь! Да здравствует Республика! — Последнее слово оборвала смерть. Как и в Сатори, вокруг трупа последовала пляска солдат.
Смерть этого молодого энтузиаста произвела глубокое впечатление на город. За несколько часов дверь его дома покрылась тысячами надписей. Революционеры Марселя не забыли своих чад.
В тот же день шестой трибунал отомстил за смерть Шоди. Его расстрелом командовал один Рауль Риго. Федералы, составлявшие расстрельную команду, были уже за границей. Главный обвиняемый, Пру де Ведель, тогда заключенный в Сен‑Пелажи за обычное преступление, просто держал фонарь. Но юстиция офицеров возлагала на случайных свидетелей ту же ответственность, что и на главных исполнителей. Пру де Веделя приговорили к смерти.
4‑го декабря в зале заседаний третьего трибунала появилось подобие приведения, бледного и симпатичного. Это был Лисбон, который шесть месяцев мучился от своих ран в Шато д’О. Перед военным трибуналом этот человек, храбрейший в бою, был тем же, каким показал себя во время существования Коммуны и в Бузенвале. Он отрицал только свою причастность к грабежу. Другие судьи лишь гордились бы тем, что пощадили такого врага. Версальцы же приговорили его к смерти.
Через несколько дней тот же трибунал услышал голос женщины. — Я не буду защищаться и не дам себя защищать, — говорила Луиза Мишель. — Я всем своим существом принадлежу социальной революции и заявляю, что беру на себя всю ответственность за совершенные мною действия. Беру на себя полностью и безоговорочно. Вы обвиняете меня в причастности к казни генералов. Отвечаю на это: да, причастна. Если бы я была на Монмартре, когда они захотели стрелять в народ, я бы, не колеблясь, сама приказала стрелять по тем, кто отдавал такие команды. Что касается пожаров в Париже, да, я причастна к ним. Я хотела противопоставить захватчикам из Версаля огневой барьер. Сообщников у меня не было, я действовала по собственному почину.
Комиссар Дэйи потребовал смертного приговора.
Луиза Мишель: Чего я прошу от вас, вас, величающих себя военным трибуналом, называющих себя моими судьями, не маскирующих себя, как члены Комиссии по помилованию, похоронить меня в Сартори, где пали уже мои братья. Меня нужно изъять из общества, вам так сказали. Верно, комиссар республики прав. Поскольку, видимо, каждое сердце, которое бьется ради свободы, только и имеет право на небольшую надежду, я тоже хочу взять свою долю. Если вы сохраните мне жизнь, я не перестану призывать к мести убийцам из Комиссии по помилованию за своих братьев.
Председатель суда: — Я не разрешаю вам продолжать.
Луиза Мишель: — Дело сделано. Если вы не трусы, убейте меня.
Они не осмелились убить ее сразу. Ее приговорили к заключению в крепость.
Луиза Мишель не была одинока в своей мужественной позиции. Многие другие, среди которых следует упомянуть Лемель и Августину Шифон, показали версальцам, какими ужасными женщинами были эти парижанки, даже побежденные, даже в цепях.
Дело о казнях в Ла Рокетт слушалась в начале 1872 года. Там, как и в трибуналах по делам о расстрелах Клеман—Тома и Шоди, реальных исполнителей не было, за исключением Жентона, который доставил приказ. Почти все свидетели, бывшие заложники, показывали с гневными чувствами, присущими людям, пережившим страх. Обвинение, отказавшись поверить во вспышку ярости, сделало из судебного рассмотрения посмешище и штамповку смертных приговоров пленникам. Утверждалось, что один из заключенных скомандовал огонь, вопреки громким протестам Жентона, когда был внесен подлинный командир расстрельной команды, которого обнаружили умирающим в тюрьме. Жентона приговорили к смерти. Его адвокат откровенно клеветал на него, затем сбежал, а суд запретил ему воспользоваться другим адвокатом.
Наиболее важное дело, которое затем последовало, было дело в связи с гибелью доминиканцев Аркуэля. Ни одна гибель не была предумышленна. Эти монахи погибли, когда пересекали авеню Италия, попав под огонь бойцов 101‑го батальона. Обвинение было предъявлено Серизи, которого в то время даже не было на авеню. Единственный свидетель против него говорил: — Сам я ничего не утверждаю, мне говорили. — Но известно, как тесно связаны армия и духовенство. Серизи приговорили к смерти так же, как и его помощника, Буэна, против которого не было приведено ни одного свидетельства. Суд воспользовался возможностью вынести смертные приговоры Вроблевски, бывшему в то время на холме Кай, и Франкелю, державшему оборону в Бастилии.
12‑го мая в шестом трибунале под прежним председательством Делапорта рассматривалось дело о событиях на улице Аксо. С казнями заложников там было не более ясно, чем с казнями на улице Розьер. Обвинение предъявили начальнику тюрьмы Франсуа, который долгое время оспаривал выдачу заключенных, и двадцати двум лицам, осужденным трибуналом, на основе противоречивых сплетен. Ни один из свидетелей не признал обвиняемого. Делапорт угрожал им столь цинично, что комиссар Русто, который, хотя и доказал свою жестокость во время предшествовавших заседаний, не мог не воскликнуть: — Не хотите же вы осудить их всех? — На следующий день комиссара сменил кретин Шарьер. Несмотря на это, обвинение рассыпалось от часа к часу в силу отпирательства свидетелей. Однако ни один из заключенных не избежал приговора. Семерых приговорили к смерти, девятерых к каторге, других к заключению в крепость.
Комиссия по помилованию ожидала, с оружием наготове, добычи, передававшейся военными трибуналами. 22 февраля 1872 года она утвердила расстрел трех так называемых «убийц» Клеман—Тома и Леконта, даже при том, что их непричастность с очевидностью вытекала из судебного процесса. Это — Эрпин—Лакруа, Лагранж и Верданье. 28‑го ноября они погибли у расстрельных столбов с вдохновенными лицами и криками: — Да здравствует Коммуна! — 19‑го марта казнили Прео де Виделя. 30‑го апреля настала очередь Жентона. У него открылись раны, которые он получил в мае. Жентон взобрался на холм на костылях. Подойдя к столбу, он отбросил костыли и с возгласом — Да здравствует Коммуна! — упал после залпа на землю. 25‑го мая места у столбов заняли Серизи, Буэн и Буден. Последнему вынесли приговор как командиру расстрельного взвода, который расстрелял перед Тюильри версальца, пытавшегося помешать сооружению баррикад на улице Ришелье. Они обратились к солдатам со словами: — Мы — дети народа, как и вы. Мы покажем вам, как дети Парижа могут умирать! — Они тоже пали под возгласы: — Да здравствует Коммуна!
Эти люди, так отважно сошедшие в могилу, не испугавшиеся мушкетов, умиравшие с криками, что их дело не погибнет, их звенящие голоса и твердые взгляды глубоко трогали солдат. Мушкеты, стрелявшие почти в упор, дрожали и редко убивали пленников с первого залпа. Поэтому во время следующих расстрелов 6‑го июля командир расстрельного взвода Колен приказал закрывать глаза жертв повязками. Расстрелу подлежали двое. Бодуэн, обвиненный в поджоге церкви Сент‑Элой и убийстве лица, стрелявшего в федералов, а также Руляк, повстанец, стрелявший в буржуа, целившегося в федералов. Оба оттолкнули сержантов с повязками. Колен приказал привязать их к столбам. Бодуэн три раза срывал веревки, отчаянно отбивался Руляк, Священник, подошедший помогать солдатам, получил дважды удары в грудь. Когда, наконец, их одолели, пленники крикнули: — Мы умираем за правое дело. — Пули искромсали их. После прохождения солдат офицер, склонный к психологическим сентенциям, провел носком сапога по мозгам, которые вытекали из простреленных голов жертв, и сказал коллегам: — Этим они думали.
