KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Научные и научно-популярные книги » История » Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года

Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Проспер Оливье Лиссагарэ, "История Парижской Коммуны 1871 года" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Все это сборище заволновалось, когда появились пленные. Их было семнадцать: Ферре, Асси, Журдепередать по тысяче, Паскаль Груассе, Регер, Бийоре, Курбе, Урбэ, Виктор Клеман, Тринке, Шампи, Растуль, Вердю, Декам, Паран, члены Совета Коммуны. Ферра и Луйе были членами ЦК.

Гаво зачитал обвинительный акт. Эту революцию породили два заговора — заговор революционной партии и заговор Интернационала. Париж поднял восстание 18‑го марта по призыву нескольких смутьянов. ЦК приказал казнить Лекома и Клеман—Тома. Демонстрация на Вандомской площади была мирным невооруженным шествием. Главного врача армии убили во время призыва к примирению. Коммуна совершала разного рода грабежи. Инвентарь монахов Пикуса был превращен в средства ортопедии. Взрыв магазинов Рапп осуществлен Коммуной. Ферре руководил казнью заложников в Ла Рокетт с целью разжечь ненависть к противникам федералов. Он распорядился поджечь министерство финансов, как явствовало из факсимиле приказа «Жги финансы!», подписанного его рукой. Каждый из членов Совета Коммуны был обязан отвечать за действия, относящиеся к конкретной сфере его деятельности, все вместе они несли коллективную ответственность за изданные указы. Это обвинение, достойное мелкого полицейского агента, заранее переданное Тьеру, на самом деле, превратило судебное разбирательство в простое рассмотрение дела о грабежах и поджогах.

Это заняло все время заседания суда. На следующий день первым допрашивали Ферре. Он отказался отвечать и выложил свои доводы. — Доводы поджигателя Ферре ничего не значат! — кричал Гаво. Вызвали свидетелей. Четырнадцать из двадцати четырех были связаны с полицией, другие были священниками или госслужащими. Эксперт по почерку, прославившийся в судах низшей инстанции своими ошибками, подтвердил, что приказ «Жги финансы!» подписан рукой Ферре. Напрасно подсудимый требовал сличить подпись под приказом с его подписью, которая нередко встречалась в тюремной регистрационной книге, чтобы представили, по крайней мере, оригинал, а не факсимиле. Гаво с негодованием восклицал: — Здесь нет почвы для сомнений!

Так, сталкиваясь с самого начала со сговором судей, обвиняемые могли отказаться участвовать в судебных дебатах. Но они принимали участие, совершив ошибку. Если бы они, хотя бы, гордо заявили, что их судят за политические убеждения. Но и этого не было. Некоторые даже отрицали свое участие в политике. Почти все выбрали линию индивидуальной защиты, забыв о революции 18‑го марта, мандата которой они добивались или который принимали. Их озабоченность собственной безопасностью проявилось в прискорбном отступничестве. Но с той же самой скамьи подсудимых прозвучал голос народа, преданный остальными. Отважный рабочий Парижа, первый в работе, учебе и бою, член Совета Коммуны, мудрый, убежденный и скромный в Совете, один из передовых борцов, башмачник Тринке показал пример выполнения своего мандата до конца. — Меня, — сказал он, — послали в Коммуну мои сограждане. Я взял на себя обязательства. Я сражался на баррикадах и сожалею, что не погиб там. Я не буду сегодня участвовать в этом жалком спектакле своих коллег, которые приняв участие в борьбе, не желают нести свою долю ответственности. Я повстанец и не отрицаю этого.

Допросы велись с привередливой дотошностью в течение семнадцати заседаний. Как всегда, публика, состоявшая из военных, буржуа, куртизанок шикала на подсудимых. Выступали в трибунале те же самые свидетели, попы, полицейские агенты и чиновники. С той же самой яростью в обвинениях и цинизмом. Так же подвывала пресса. Резня ее не удовлетворила. Она по–прежнему лила грязь на обвиняемых, требовала смертных приговоров и каждый день клеветала на них в своих отчетах (245). Зарубежные корреспонденты возмущались. «Стандард», яростная хулительница Коммуны, писала: «Невозможно вообразить себе что–либо, более скандальное, чем тон этой печати полусвета во время судебного процесса». Некоторые из обвиняемых просили защиты председателя суда. Мерлин стал защищать прессу.

Затем настало время речи прокурора. Гаво, оставаясь верным полученным инструкциям, доказывал, что Париж сражался шесть недель для того, чтобы дать возможность кучке людей украсть остаток государственной казны, сжечь ряд домов и расстрелять нескольких жандармов. Этот страж закона в эполетах опрокинул, как военный, все доводы, которые выстраивал как юрист. — Коммуна, — говорил он, — действовала как правительство, — а через пять минут он отказывал членам Совета Коммуны в статусе политических деятелей. Упомянув в своем выступлении различных обвиняемых, он сказал о Ферре: — Не буду тратить свое и ваше время на обсуждение многочисленных обвинений, выдвинутых против него. О Журде он говорил: — Цифра, которые он здесь приводил, совершенно нереальны. Я не стану злоупотреблять вашим временем для их обсуждения. — Гаво утверждал, будто во время уличных сражений Журде получил приказ Комитета общественной безопасности передать по тысяче франков каждому члену Совета, будто лишь около тридцати из них получили эту сумму. — Они поделили между собой миллионы, — говорил Гаво. Люди, подобные ему, верили этому. Какой властитель когда–либо оставлял власть без того, чтобы унести с собой миллионы? Прокурор долго обвинял Круассе в краже бумаги для печатания своей газеты, другого обвиняемого — в сожительстве с любовницей. Тупой ландскнехт не мог понять, что, чем более он унижал людей, тем выше поднимал престиж Революции, столь жизнеспособной, несмотря на все ренегатства и просчеты.

Аудитория поддержала обвинение неистовыми аплодисментами. В заключение прозвучали выступления как в театре. Мерлин разрешил адвокату Ферре произнести защитительную речь, но Ферре заявил, что желает защищать себя сам и начал читать.

Ферре: — После заключения мирного договора, за которым последовала позорная капитуляция Парижа, республика оказалась в опасности. Люди, унаследовавшие Империю, барахтались в грязи и крови…

Мерлин: — Барахтались в грязи и крови! Здесь я вынужден остановить вас. Разве ваше правительство находилось не в том же положении?

Ферре: — Цепляясь за власть, они подготовили гнусный переворот, хотя народ в большинстве своем их презирал. Они упорно отказывали Парижу в выборе муниципального Совета…

Гаво: — Это ложь.

Мерлин: — То, что вы говорите, Ферре, неправда. Продолжайте, но в третий раз я лишу вас слова.

Ферре: — Честные и правдивые газеты подавлялись. Лучшие патриоты осуждались на смерть…

Гаво: — Пленнику нельзя позволять зачитывать такое. Я буду требовать применения закона.

Ферре: — Роялисты готовили раздел Франции. Наконец, в ночь на 18‑е марта они почувствовали себя готовыми, и попытались разоружить Национальную гвардию и произвести аресты республиканцев..,

Мерлин: — Хватит, садитесь. Я разрешаю говорить вашему адвокату.

(Адвокат Ферре попросил, чтобы его подзащитному позволили закончить последние предложения своего заявления, и Мерлин уступил.)

Ферре: — Как член Коммуны, я в руках ее победителей. Они хотят заполучить мою голову, пусть берут ее. Я никогда не спасался трусостью. Я жил и умру свободным. Добавлю лишь одно слово. Судьба капризна. Я вручаю судьбе заботу о сохранении памяти обо мне и об отмщении меня.

Мерлин: — Памяти убийцы!

Гаво: — Такие манифесты следует отослать в колонию преступников.

Мерлин: — Все это не оправдывает преступления, за которые вас судят.

Ферре: — Это означает, что я принимаю судьбу, которая меня ждет.

Во время пикировки между Мерлином и Ферре зал хранил молчание. Окончание выступления Ферре сопровождалось злобным шиканьем. Председатель суда был вынужден прервать заседание, и пока судьи выходили из зала, барристер попросил защиту обратить внимание на то, что председатель назвал Ферре «убийцей».

Аудитория отреагировала на это замечание свистом. Адвокат окинул негодующим взглядом состав суда, ложу прессы и зрителей. Злобные возгласы доносились со всех углов зала. Голос адвоката потонул в них на несколько минут. Мерлин излучал довольство. Наконец, ему удалось водворить тишину, и он галантно ответил: — Признаю, что я употребил выражение, которое упомянул адвокат. Суд учтет ваши заключения.

Днем раньше барристер напоминал ему: — Мы все несем ответственность, не перед сегодняшним общественным мнением, но перед историей, которая будет судить о нас. — Мерлин дал циничный ответ: — Перед историей! В ту эпоху нас уже не будет здесь! — Французская буржуазия нашла своего Жеффриса.

На следующий день зал был переполнен. Любопытство публики и беспокойство судей достигли предела. Гаво, чтобы осудить своих противников во всех преступлениях сразу, два дня распространялся о политике, истории, социализме. Достаточно было ответить на любой из его аргументов, чтобы придать делу политический характер, который он отрицал, если бы кто–либо из пленников, наконец, воодушевился и позаботился больше о Коммуне, чем о себе. Достаточно было разобрать обвинение шаг за шагом, дать отпор вздорным версиям о заговоре, вечной провокации привилегированных классов. Достаточно было рассказать, как Париж передал себя в распоряжение правительства национальной обороны, был предан им и атакован версальцами. Только затем он порвал с ним. Пролетарии реорганизовали все службы великого города и, оставаясь в состоянии войны, в окружении изменников, управляли два месяца без полиции, шпионов и казней, пребывали в бедности, имея под боком банк с миллиардами франков. Достаточно было противопоставить шестьдесят три заложника 20 000 убитым, разоблачить жестокий режим понтонов, тюрем, где томились 40 000 несчастных существ. Достаточно было призвать мир свидетельствовать во имя правды, справедливости и будущего, превратить обвиняемую Коммуну в обвинителя.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*