Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы
Параллельные заметки. Пушкинский гений едва ли не первым почувствовал грядущую трансформацию имперского, военно-бюрократического Петербурга в культурно-интеллигентскую столицу. Ведь, по сути, уже упоминавшийся в предыдущих главах крик главного героя «Медного всадника»: «Ужо тебе!», — не что иное, как угроза всемогущему царю-истукану, исходящая от образованного, но бедного разночинца, одного из тех, кому спустя два-три десятка лет и суждено было образовать особый социокультурный феномен — интеллигенцию.
Поэтому нет ничего удивительного, что оппозиция навязанному Петром образу бытия возникла в Петербурге уже через полтора столетия после основания города. И проявилось это не только в противопоставлении «чиновно-полицейский режим — интеллигенция», но гораздо шире, в противопоставлении «чиновно-полицейский режим — народное самосознание». Пожалуй, особенно наглядно эта, вторая, антитеза прослеживается в выборе петербургского святого, покровителя и заступника.
Ещё «в ноябре 1710 года митрополит Стефан издал указ, чтобы при богослужении молитвенно поминался Св. Александр Невский как предстатель за Невскую страну, возвращённую царским оружием от шведов…» [35. С. 307]. А в августе 1724-го, по велению Петра, в Петербург из Владимира в торжественной обстановке привезли и мощи Александра Невского. Сам царь вместе с ближайшими сановниками встречал караван с мощами у Шлиссельбурга. Когда драгоценный груз был доставлен в Александро-Невский монастырь, только что назначенный архимандрит Феодосий освятил место и водрузил на нём крест. Тогда же обер-иеромонаху русского флота Гавриилу Бужинскому было поручено составить новую редакцию жития святого князя, 16-ю по счёту.
«…Св. Александр Невский в 1710-е годы занял исключительно важное место в государственной идеологии начала XVIII в., — отмечает исследователь Ольга Агеева. — Его образ удачно связывал в один семантический ряд историю и современность, воскрешал в памяти победу почти 500-летней давности над врагами России — шведами, напоминал об исконной принадлежности Ижорской земли Русскому государству. Св. Александр Невский интересовал Петра I именно как князь-воин, предшественник самого царя в военном противодействии шведам и как святой покровитель Невских земель. Образ князя, перед смертью смиренно принявшего схиму, монарха не устраивал. Вследствие этого был изменён принятый в иконографии XVI–XVII вв. образ князя-инока. Указом от 15 июня 1724 г. воспрещалось писать на иконах св. блгв. кн. Александра Невского в монашеских одеждах и было велено писать образ в одеждах великокняжеских, то есть в латах» [2. С. 285]. Позднее, «в течение XVIII–XIX вв. в Петербурге было освящено 58 Александро-Невских престолов в церквах и 9 часовен» [2. С. 286].
Так на государственном уровне Александр Невский был возведён в чин небесного покровителя Петербурга. Горожане этому никогда не противились, но в качестве своей покровительницы и заступницы избрали себе простую петербурженку Ксению Блаженную.
При жизни её считали сперва безумной, потом — юродивой, но после смерти признали чудотворицей. Никто не знал, когда именно она родилась (полагают, что между 1719 и 1730 годами) и когда умерла (между 1777 и 1803 годами). Впрочем, фольклор дорожит не датами, для него гораздо существеннее не когда, а что да как. Поэтому самое важное, что могила Ксении на Смоленском кладбище с самого начала была всем хорошо известна и сразу стала местом паломничества. Очень скоро всю насыпь растащили, земля эта считалась священной. Тогда насыпали новую землю и сверху положили плиту с надписью, которую завещала сама Ксения: «Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения своей души». Но и плиту вскоре разобрали, и вторую плиту, положенную на месте первой, постигла та же участь.
Всякий хотел унести с собой хоть маленькую частичку со святого места, оставляя на могиле деньги. В середине XIX века на эти народные средства воздвигли над могилой часовню. А в самом начале XX века обветшавшее здание было заменено новым, более просторным. Каким-то чудом часовня уцелела вплоть до 1940 года, но перед самой войной её закрыли и вновь открыли только в 1947-м, по многочисленным просьбам горожан.
Однако в 1960-м, когда нагрянула новая волна борьбы с «опиумом для народа», могилу Ксении замуровали, а в часовне устроили сапожную мастерскую. Да только, как гласит молва, не шла у сапожников работа, всё валилось у них из рук, и «ни одного гвоздика не дала им вбить Божья угодница». Затеяли власти на том же месте другую мастерскую — скульптурную. Но и у ваятелей дело не заладилось: с вечера запрут двери на замок, а на утро вместо девушек с веслом и пионеров-героев — одни черепки.
Как ни пытались власти вытравить в горожанах память о Ксении-заступнице, ничего не получалось. Студенты приходили сюда с просьбами об удачной сдаче экзаменов, девушки — о долгожданном женихе, молодожёны — о ребёнке, больные — о здоровье, старики — о беспечальной старости… Не всем помогала Ксения, но многим.
И вот в 1980-е годы часовне наконец вернули её нормальное предназначение, могилу отреставрировали. А в 1988-м во время празднования тысячелетия крещения Руси, Поместный Собор Русской Православной Церкви принял решение о причислении блаженной Ксении Петербургской к лику святых.
* * *В прошлом веке Европа придумала немало испытаний на свою старую голову: диктаторские режимы с человеконенавистническими идеологиями, невиданный по размаху геноцид, гражданские войны в России и Испании, две мировые бойни. Эта ненасытная гекатомба, унёсшая жизни десятков миллионов человек, бушевала на континенте с 1914-го и до конца 1990-х годов, когда под ракетными ударами изнемогал тяжело раненный Белград.
Больше всего в ХХ столетии досталось крупным городам. Одни, как Варшава, Дрезден, Ковентри, Минск, Сталинград, были разрушены фактически дотла. Другие — как это было в Германии — лишились своих национальных общин или подобно Риге, Таллину, Вильнюсу — почти всей интеллектуальной, предпринимательской, церковной, военной элиты. Однако, пожалуй, не было такого города, который перенёс бы столько, сколько выпало на долю русской северной столицы после того, как закончился петербургский период российской истории. Недаром сказано, что образ, созданный фантазией Художника, раньше или позже обретает реальную плоть. Так и случилось: петербургская трагедия из литературного жанра превратилась в реальную, причём куда более страшную трагедию самого города и его жителей.
Дважды — на рубеже 1920-х и к середине 1940-х годов — Петроград-Ленинград терял до двух третей своих жителей. Его расстреливали из тяжёлых орудий и бомбили с самолётов. Его пытали голодом, реквизициями, изматывающими принудительными работами. Грабили его уникальные музейные ценности. Постепенно слой за слоем уничтожали всех, кто отличался от безликой массы хоть чем-нибудь — талантом, профессионализмом, происхождением, успешной карьерой, неугодной национальностью, состоянием, внутренней независимостью, активной гражданской позицией, способностью мыслить… В городе искореняли его историю, его память, его самосознание — саму петербургскую душу. Официальные данные свидетельствуют, что с октября 1917-го по 1953 год в Петрограде-Ленинграде были казнены по политическим мотивам 58 тысяч человек [30а. С. 191].
Два режима, советско-коммунистический и национал-социалистический, — одновременно ярые антагонисты и похожие один на другого, как братья-близнецы, — подвергли город агрессии, испытывая к нему одинаковые чувства: ненависть и страх.
Ленин и его кремлёвские наследники стремились низвести северную столицу до положения заурядного областного центра. Гитлер и его клевреты мечтали стереть её с лица земли. И те и другие для достижения своих целей мобилизовали всю военную, репрессивную и пропагандистскую мощь обеих держав. Но добиться окончательной победы так и не смогли: несмотря на жесточайшие уроны, город выстоял и в 872-дневной нацистской осаде, и в 74-летней коммунистической.
Спасли его, конечно, сами жители: рабочие, инженеры, военные, учёные и конструкторы, руководители различных рангов и уровней. Но в первую очередь — интеллигенция. Это она сумела отстоять и сохранить основу Петербурга — его архитектурные и скульптурные памятники, музейные богатства, городские традиции. А кроме того — чувство сопричастности своему уникальному городу и тому великому материально-духовному наследию, которое досталось ему от предков.
Параллельные заметки. Многие отмечали, что архитектура Петербурга напоминает театральные декорации. В числе первых об этом сказал сегодня забытый француз Бернарден де Сен-Пьер, автор некогда известного романа «Поль и Виргиния», побывавший в русской северной столице в 1762 году.
