Владимир Мединский - Скелеты из шкафа русской истории
Кстати, удивительно: Король-Солнце умудрился пережить не только собственных сыновей, но и собственных внуков. Я имею в виду законных — незаконных там было неизвестно сколько. И хотя все они стали принцами — во Франции по сравнению с Россией к бастардам относились милостиво и доброжелательно, — но трон свой Людовик XIV смог передать только своему правнуку.
Нельзя не отметить любопытную аналогию с сегодняшним днем — а книги я пишу, как вы, конечно, уже догадались, именно ради таких аналогий. Все-таки при всех своих абсолютистских заскоках, склонности к самолюбованию и безусловном культе личности Людовик XIV — особенно в молодости и в средние годы — был монархом работоспособным и эффективным. Работал много, и в этом отношении напоминал чем-то Сталина, чем-то Петра, чем-то Наполеона. Хотя, конечно, без военного гения Бонапарта, без административно-организационных талантов Джугашвили и без феерической, хотя и бестолковой работоспособности Петра Романова.
Тем не менее именно при нем Франция стала самым сильным государством Европы — при том, что у нее был серьезнейший конкурент — Испания. Только вот Испания, которая на тот момент воистину купалась в золоте, вывезенном из Южной Америки, из Мексики, в отличие от Франции, поразительно бездарно распорядилась всеми этими сотнями тонн золота, свалившимися в ее бюджет. Франция под руководством правительства Людовика и знаменитого финансиста Кольбера инвестировала в промышленность и торговлю. Испанская же верхушка вместо того, чтобы направить деньги на какое-то развитие или хотя бы на экспансию — армию и флот, с удивительной беспечностью промотала деньги, потратив их на шелка, брильянты и бог знает вообще на что.
В итоге после, пожалуй, целого столетия феерического богатства Испания осталась у разбитого корыта, все золото утекло за рубеж, жизнь дворянина тогда в Испании в силу инфляции и вздувшихся цен считалась одной из самых дорогих в Европе.
Обеспечивать себе высокий уровень жизни в Мадриде тогда было намного дороже, чем в Лондоне, в Риме и даже дороже, чем в Версале. В этой связи нельзя не провести самые печальные аналогии с нефтяными деньгами в современной России и стоимостью жизни на Рублевке — самом дорогом районе мира.
К слову о Версале, королевской резиденции, о которой мы столь подробно рассказывали. Все имеет свой печальный итог, если политика не опирается на реальное развитие экономики, реальное развитие страны. Искусственный подъем, который был достигнут при Людовике XIV, весьма печально закончился к концу XVII века — и держава, которая вела войны по всей Европе, — в итоге оказалась с громадным дефицитом бюджета… Именно тогда, в конце XVII века, пришлось отправить в переплавку знаменитую версальскую мебель, ту самую знаменитую мебель Людовика XIV, которая по особому заказу Короля-Солнце была сделана из чистого серебра. Представьте себе: все это было переплавлено, а деньги пущены на содержание армии. Примерно в то же самое время Петр плавил церковные колокола — на пушки. Самое забавное — пришлось переплавить на монеты даже знаменитый серебряный трон Людовика XIV. Естественно, вслед за мебелью и троном такая же участь постигла десятки королевских серебряных столовых сервизов, многие и многие безделушки и аксессуары.
Экономику абсолютизма подпитывали не только серебряные стулья, но и рабский труд крестьян. Во Франции, где крепостного права как бы не было, действовала практика бесплатного привлечения крестьян к так называемым общественно-полезным работам. Выглядело это впечатляюще. Во время поездок короля — а французские короли периодически ездили по стране, например Людовик XIV был известен своими неожиданными маршрутами, — все крестьяне с окрестных деревень сгонялись с полей и в течение нескольких недель занимались починкой, а то и прокладкой дорог. Они наводили мосты, благоустраивали территории и так далее. Это были, кстати, настоящие, а не выдуманные потемкинские деревни. В правовом отношении эта практика объяснялась какой-то мифической «дорожной повинностью», существовавшей якобы со времен крестовых походов. А де-факто чем это было, как не государственным крепостничеством? Чем оно отличалось, по большому счету, от положения государственных крепостных крестьян в России?
Такая же ситуация — в правовом отношении — была и с французским судами. Например, все судьи знали, что к началу морского сезона государство заказывает определенное число гребных галер, которые спускаются на воду. Соответственно, необходимо будет заблаговременно вынести столько-то сотен пожизненных каторжных приговоров. Заключенные использовались на галерах гребцами — не будут же корабли простаивать просто так? Если судьи об этом забывали, то получали соответствующую инструкцию из верховного королевского суда. Судить построже! Побольше каторжников. Побольше галер. Такое плановое хозяйство сложно представить себе в Российской империи.
Повторюсь: формально крепостного права ни в Британии, ни во Франции не было, однако существовала масса прецедентных повинностей — как те же обязательные госработы, которые распространялись практически на всех европейских крестьян. А во многих странах крепостное право было в прямом виде — как в Пруссии, например. Но по большому счету разницы между крепостными крестьянами в Москве и так называемыми свободными, но находящимися на арендованной у феодалов земле крестьянами Франции, Италии, Испании и Англии, не было никакой.
Вот еще что любопытно. Вообще канун Французской революции, полностью перевернувшей отношения между сословиями в Европе, достоин особого внимания современного историка и политолога. Любопытных тенденций было несколько.
Тенденция номер один. Французские абсолютные монархи, начиная с Людовика XIV — это продолжалось потом и при Людовике XV, и при Людовике XVI — всячески подавляли любого рода частную гражданскую инициативу. Понятно, что и до них веками не собирались Генеральные штаты, постепенно в профанацию вылился Парижский парламент. Всячески ущемлялась судебная власть. Но вообще любая местная инициатива подавлялась на корню. Общественное самоуправление во Франции этого периода было урезано донельзя.
Это привело к тому, что коренным образом изменилась психология людей — в первую очередь людей образованных.
Именно тогда во Франции вместо настоящей политической активности, чем всегда славилось французское дворянство, — вспомните Фронду, вспомните религиозные войны, вспомните времена Де Гизов, вспомните хотя бы историю тех же Генеральных штатов — появляется абсолютная общественная апатия.
Возникают светские салоны, где оппозиция тихо подменяет активное участие в политической жизни гламурными светскими разговорами, пронизанными недовольством властью и иронией над монархами. Происходит полное размывание какого-либо общественного единства.
Дворяне все в большей степени становятся не активными деятелями государства, а — и именно этого от них хотят Людовики — рядовыми подданными. Теми, кто нуждается в приказе, в опеке, в благодеянии. Кто палец о палец не ударит ради государства, не говоря уже о том, чтобы пожертвовать ради него жизнью, свободой либо здоровьем. Салоны — это как наши интеллигентские кухни 70-х.
Вот он — знак грядущего краха общественно-политической системы.
При этом ведет себя общественная элита по отношению к трудовому народу крайне кичливо. Многих путешественников, приезжавших во Францию, потрясало, с какой наглостью знатные господа, проезжая на раззолоченных каретах по парижским мостовым — всегда довольно грязным, надо сказать — обливали грязью, давили людей, сбивали телеги с простолюдинами. Это не было чьим-то хамством — напротив, считалось в порядке вещей.
Эти четверни и шестерни в раззолоченных упряжках вели себя на дорогах примерно так же, как ведут себя машины с мигалками в сопровождении милицейских кортежей на российских улицах сегодня. Полное хамство, наглость и безнаказанность.
Путешествующие англичане писали: если бы в Лондоне кто-то из пэров посмел так проехать по Оксфорд-стрит, прохожие точно остановили бы эту карету и отдубасили и кучера, и ездока.
И во что это вылилось? Во Французскую революцию. В бешенство возмущенной социальной несправедливостью черни — несправедливостью во всем, от отношений в экономике и чудовищного разрыва в уровне потребления вплоть до поведения на улицах, на дороге. Одним из первых декретов революционного конвента стал, между прочим, запрет на приоритетное движение всех этих карет с гербами и лилиями по парижским улицам.
Разве это не повод задуматься власть предержащим, проносящимся по Кутузовскому проспекту в Москве по встречным полосам мимо остановленного гаишниками гигантского, томящегося в пробках, задыхающегося в угарном газе потока «простых людей», или по революционной терминологии — «простолюдинов»? Разве это не повод вспомнить уроки истории? Подумать в конце-концов о том, что эта колоссальная негативная энергия, казалось бы, по мелочам копящаяся в душе рядового гражданина, иногда дает самые чудовищные, самые непредсказуемые и кровавые результаты. Французские аристократы не понимали: лучше самим установить справедливость, чем ждать, пока это сделают обезумевшие санкюлоты.
