Николай Толстой - Жертвы Ялты
Кроме масс русских, застрявших в западных зонах Германии, с востока постоянно сочился тонкий ручеек перебежчиков из Красной Армии. Джордж Лакий, украинец из Польши, служивший в английской армии, был переводчиком при офицере разведки штаба 5-й дивизии в Брунсвике. За время его службы там около ста красноармейцев попросили убежища в 5-й дивизии. В отношении этих несчастных применялась операция «Нью-Йорк»:
«Их держали под арестом и, выведав от них на допросах незначительную военную информацию, везли на контрольный пункт в Хельмштедт и там передавали Советам… навстречу верной смерти».
Правда, как вспоминает профессор Лакий, он делал то, что граничило с нарушением приказов. По тайному сговору со своим командиром, офицером разведки, он провез контрабандой некоторых из них в лагеря перемещенных лиц и спас им жизнь. Это было нелегким делом, поскольку перебежчики требовали, чтобы их передали британским властям.
Эти примеры дают нам представление о, так сказать, «человеческом факторе» крупных репатриационных операций в Германии. К 30 сентября поток репатриируемых фактически иссяк. К этому времени из западных оккупационных зон Германии и Австрии советским властям были переданы около 2 035 тысяч перемещенных лиц. На территории, оккупированной Красной Армией, Советы в тот же период обнаружили еще 2 946 тысяч человек. Примерно 40 % этих людей хотели остаться на Западе.
Пока в Германии шло это колоссальное переселение народов, в Норвегии разворачивалась другая крупномасштабная операция. Немецкие оккупационные силы до самого конца войны сохраняли полный контроль над страной. После капитуляции Германии немцам было приказано пока оставаться на своих постах, в частности, они должны были по-прежнему заниматься администрированием и охраной в лагерях. Они выполняли это с поразительной педантичностью, что вызвало восторг английских офицеров — пока они не начали обнаруживать следы немецких преступлений против несчастных пленных, и восторг сменился отвращением.
Как только в штабе ВКЭСС стало известно, что среди пленных около 76 тысяч русских, там приступили к разработке мер по их скорейшей репатриации. Рассматривалось два возможных маршрута: «морем из норвежских портов в СССР» и «сушей в шведские порты, а оттуда морем в СССР». ВКЭСС приказал обеспечить транспорт и начать переговоры с нейтральным шведским правительством для получения разрешения на проезд по территории Швеции. Последнее не представляло никаких проблем. Шведы пошли навстречу советским властям с той же готовностью, с какой в 1940 году помогали нацистам оккупировать Норвегию. К 20 мая согласие Швеции было получено, и в начале июня советские и шведские представители и представители ВКЭСС собрались в Осло для обсуждения деталей. Английский майор Ян Никольс, вылетевший для эскорта репатриируемых по морю, через несколько дней узнал, что «Швеция предложила 3-й класс [железнодорожного транспорта] для солдат и 2-й класс для офицеров, но советские настояли на вагонах для скота, поскольку в СССР нет других средств для перевозки заключенных».
19 июня Никольс сопровождал один из таких товарных поездов за шведскую границу. Он рассказывает:
«Стоило русским понять, что мы англичане, поднялся невообразимый ажиотаж. Они бегали вокруг нас с криками «ура» и «да здравствует Англия». Мы отдали им все наши сигареты, что привело их в неистовый восторг. Все они были в хорошей форме, у них явно было хорошее настроение, и дисциплина среди них поддерживалась прекрасная».
В западной прессе никаких описаний этого путешествия не появилось. По требованию Межсоюзной комиссии в Осло имевшееся у шведских журналистов разрешение описать операцию было отменено.
«Согласно хорошо информированным источникам, и советские, и западные союзники по разным причинам возражали против гласности».
Большинство русских, находившихся в Норвегии, было отправлено домой таким образом. Незначительное количество из лагерей на севере было вывезено морем через Северный Мыс. Первый конвой отплыл из Тромсё 23 июня. На борту норвежского пассажирского судна «Конг Дат», вместе с 600 русскими, находился майор Никольс, который вспоминает:
«Полковник, отвечавший за репатриацию, сказал мне, что немцы обращались с пленными, как с животными. Их заставляли тяжело работать и избивали по любому поводу».
Большая часть репатриантов радовалась возвращению домой и завершению хождений по мукам. Первый день плавания прошел мирно и спокойно. Русские загорали на палубе, пели, — всячески развлекались. На другой день на горизонте возникла полоска русской земли. Пленные поспешно приводили в порядок свои отрепья, на мачтах весело трепетали советские флаги. Недалеко от Кольского полуострова они повстречали советский военный корабль «Архангельск». На палубе было полно моряков. При виде соотечественников, с которыми они столько времени были разлучены, пленные на «Конг Дате» пришли буквально в неистовство — стали радостно махать руками, что-то кричать. Ответом было зловещее молчание. «Архангельск» безмолвствовал. Неподвижно замершие на палубе моряки молча смотрели на проходящий мимо «Конг Даг». Недобрые предчувствия охватили пленных, бурная радость сменилась апатией и страхом, который не рассеяло даже прибытие в Мурманск. Целую ночь они прождали на корабле, пока судно не отвели в док.
Едва спустили трап, как один из пленных вырвался из толпы и бросился к набережной, где его поджидала машина. Как выяснилось впоследствии, это был секретный сотрудник СМЕРШа, несомненно, подготовивший обычные в таких случаях списки. В отличие от прежних конвоев, которым устраивали торжественную встречу, «Конг Даг» избавили от этого потемкинского представления. На набережной было полно военных и милиции, район высадки был обнесен колючей проволокой. После томительного ожидания — во время которого ни один советский представитель не подошел к кораблю — было дано разрешение на высадку. Все личные вещи приказали сложить в одну кучу на набережной. После поверхностного медицинского осмотра всех пленных построили группами за колючей проволокой. Человек двадцать отделили от общей массы и посадили в грузовик с охраной. Затем, после очередного ожидания, всех пленных увели под вооруженной охраной — в исправительный лагерь, как объяснили майору Никольсу переводчики. Больше он своих подопечных не видел.
В середине следующего месяца из Тромсё отошел еще один конвой с русскими пленными. Их ждал такой же прохладный прием. В досье английского МИД хранится рапорт молодого английского офицера, бывшего на борту одного из судов. Он с ужасом описывает бесчеловечное обращение с несчастными, настрадавшимися в немецком плену людьми. Никто не помог им сойти на берег; калеки были вынуждены справляться собственными силами. Даже «молодые девушки в форме — как нам сказали, медсестры в ранге сержанта», относились к пленным равнодушно и жестоко. Такая бессердечность советских представителей явно озадачила автора рапорта. Он замечает, что простые английские солдаты, ставшие очевидцами этих сцен,
«почувствовали это даже, может, сильнее, чем некоторые офицеры, и сделали выводы».
В составе этого конвоя было медицинское судно «Аба». На его борту находились больные русские. Сопровождал судно английский лейтенант из группы связи с советскими, Владимир Бритнев, сам русский по происхождению. Он вспоминает, в каком ужасном состоянии были его подопечные:
«Все они были обречены, и, мне кажется, большинство это понимало. Они были либо изувечены, либо умирали от туберкулеза. Чтобы облегчить их страдания, я помогал им ежедневно, а то и дважды в день протыкать иглой легкие, выкачивая гной».
В Тронхейме Бритнев сошел с корабля, его ждали новые обязанности, а на его место заступил уже знакомый нам Чес лав Йесман, работавший с русскими военнопленными в Англии. Он хорошо говорил по-русски и за прошедший год выслушал от пленных сотни историй о том, как тяжко им пришлось при немцах. В Тронхейме «Аба» взяла на борт еще какое-то количество больных русских (всего на корабле находилось 399 пациентов). А в Мурманске судно ждал обычный холодный прием. Для тех, кто не мог ходить, советские власти выделили несколько сломанных носилок, но одеял не предоставили. «Аба» простояла в Мурманске четыре дня, и, когда она отходила в море, с палубы можно было видеть несчастных, лежавших на набережной там, где их сгрузили. Многие умерли — некоторые от болезни, другие же, в буквальном смысле слова, от жажды. Английские матросы и медсестры с корабля делали все, что могли, чтобы помочь несчастным, — хотя никто не просил их об этом, — но их возможности были крайне ограниченны. Иногда к раненым приходили молодые советские женщины в форме, с жесткими лицами. Йесману сказали, что это любовницы высокопоставленных офицеров. Лишь одна из них на минуту обнаружила интерес к происходящему: когда английский матрос обходил больных, поя умиравших от жажды людей, молодая дама выразила возмущение некультурностью матроса, который поил всех с одной ложки.
