Роландо Кристофанелли - Дневник Микеланджело Неистового
* Джульяно да Сангалло (1445-1516) - архитектор и военный инженер, автор одного из выдающихся творений ренессансного зодчества - загородной виллы Медичи в Поджо-а-Кайяно.
По мне, и рассуждать-то особенно нечего по поводу предстоящих работ. Нужно всего-навсего подумать о расширении зала, укрепив предварительно стены и перекрытия. Такую работу Синьория могла бы поручить не колеблясь тому же Симоне или Баччо. Я же не охотник возиться со старыми постройками.
Леонардо сегодня выглядел так, будто охвачен замыслами рискованного по своей грандиозности начинания. Своим словам он придал торжественный тон. Его пространная речь изобиловала подробностями, отступлениями и нескончаемыми сравнениями. Он постоянно нацелен на нечто абсолютное. Но когда берется рассуждать, нередко его мысль теряет ясность и уводит в сторону от основной темы. В нем чувствуется большое желание придать весомость своим идеям, но сегодня, как мне показалось, он в этом не преуспел. Я понял: он не тот человек, от которого можно ожидать окончательного суждения, даже если он старается таковое высказать. Он утверждает, что ни одно суждение не следует принимать безоговорочно как окончательное; любое суждение нуждается в постоянном совершенствовании, ибо сам человек каждодневно стремится к совершенству. Его послушать, так мне ничего более не остается, как ждать, пока мой братец Сиджисмондо вконец усовершенствуется в своем беспутном времяпрепровождении и станет отпетым бродягой и бездельником. На мой взгляд, совершенствование не должно быть однобоким, а тем паче одноликим.
Декабрь, 1495 год.
* * *
Карнавал 1496 года.
Не радостный праздник уготовили флорентийцам монах и его присные. Ни тебе елок, носимых по улицам и сжигаемых на площадях под веселое улюлюканье и соленые остроты; ни тебе маскарадов с их танцами и песнями. Карнавальные шествия, скорее, смахивают на процессии, поющие псалмы во славу всевышнего и всех святых, а вместо наряженных елок повсюду зловещие кресты, вносимые и выносимые из церквей, словно на похоронах. Привычное веселье в эту новогоднюю пору уступило место унылому благочинию, искусственно насаждаемому по прихоти немногих. Как все это несовместимо с натурой человека, которому свойственно, когда тому настает черед, от слез переходить к смеху.
Но флорентийцы должны покаяться, а посему вместо карнавала их заставляют править тризну и публично сжигать все, что предается анафеме во имя отпущения грехов, особенно содеянных в незапамятные времена вероотступного правления Лоренцо Медичи. Юнцы, у которых молоко на губах не обсохло, по наущению плакальщиков ходят теперь по домам, требуя выдать им все богохульное, осужденное на сожжение. Заодно с ними и грациозные девицы. Женщины отрезают себе косы и расстаются со всякими украшениями. Словом, все, что противоречит духу строгой католической морали, предается огню с тем же исступленным изуверством, с каким нередко устраиваются костры из старинных фолиантов и современных книг. Причем не делается никакого различия между "мирским" античных авторов и нынешней серостью, которую время обратит в прах и без нашего пылкого усердия.
Есть нечто фанатическое в этом кажущемся триумфе благонравия. Однако налицо единоборство двух мировоззрений и двух эпох. А вопли, испускаемые монахом с амвона Сан-Марко, не столь уж бескорыстны, равно как противоестественно все, что ими порождено. Таковы, пожалуй, уроки, которые можно извлечь из всей этой истории.
(Пока суд да дело, не лучше ли сидеть себе в тиши и изливать чувства в работе, не имеющей ничего общего с делами государственными?)
* * *
Годы ученичества, проводимые молодыми людьми в мастерской любого художника, растрачиваются впустую. Коль юноша даровит, из него выйдет толк и без вмешательства наставника. Однако мое мнение резко разнится со взглядами, бытующими в мастерских флорентийских живописцев. Но ведь искусство подчиняется законам, которые не воспринимаются произвольно; поэтому на стезе искусства законами не повелевают, а им следуют. Вот почему я рассматриваю школьное ученичество как препятствие, мешающее начинающим обрести свободу, которая является движущей силой творчества. Истинное дарование не захиреет, сколько бы ему ни навязывали несуществующие правила. Уметь устоять перед соблазном, который сулят такие правила (пусть даже приносящие некую пользу бездарям), и найти в себе мужество бороться с ними - вот задача молодого художника, стремящегося оставить свой след в искусстве. (Но мои слова не должны служить запретом тем, кто склонен превращать наследие мастеров в ханжески повторяемые прописные истины.)
Все, что я думаю об искусстве, не находит отклика в моей среде. Открыто выражать такие мысли во Флоренции, как, впрочем, и всюду, - значит прослыть хулителем общепринятых норм и воззрений. Леонардо, например, не согласен со мной. Еще бы, рассуждая об искусстве, он выступает блюстителем канонов или, еще того хуже, как ревностный приверженец идей этого уходящего века. Что бы он ни говорил, в его словах я неизменно улавливаю призыв следовать его примеру. Он хочет убедить других, что, только следуя по пути, на который он без устали указывает, можно стать великим мастером. Для него былинка и человеческая рука на картине равнозначны, а потому и должны быть исполнены с равной творческой отдачей, да и сам пейзаж следует писать столь же скрупулезно, как и фигуру человека. Словом, если верить ему, то любая картина должна быть продумана тщательно и выполнена во всех своих деталях.
Нет, меня интересует человек, и только он, как таковой. И пусть себе Леонардо и иже с ним тешатся на здоровье, изображая всякие там былинки, горы, ручейки с прилежностью, достойной лучшего применения. Я же охвачен иными порывами, в отличие от Леонардо, и тружусь - или по крайней мере стремлюсь к этому, - находясь во власти новых идей и замыслов.
Вчера под вечер мне вновь довелось с ним встретиться. Я стоял и помалкивал, не прерывая его, среди других художников, собравшихся подле него в Испанской лоджии *. Не было среди нас Сандро Боттичелли. Хотя Леонардо слывет другом Сандро, он все же не преминул заметить, что пейзаж в его картинах противоречит правилам истинно философского умозрения и грешит незаконченностью мысли. Леонардо посетовал также, что Сандро проявляет излишнюю торопливость в своих "изысканиях".
* Испанская лоджия - место встреч флорентийских художников во внутреннем дворике монастыря Санта Мария Новелла, где была мастерская Леонардо да Винчи.
Сдается мне, что вся флорентийская живопись доставляет ему мало радости, коль скоро он порицает работы Боттичелли. Если хорошенько разобраться, этот человек способен говорить только о самом себе. Едва соберется небольшой круг слушателей, как он с упоением принимается рассказывать о своих замыслах и работе, пытаясь исподволь навязать свои мысли другим. Наконец-то я его раскусил. Леонардо настолько увлекается, говоря о себе, что, кажется, ничего уже не слышит, кроме собственного голоса. Правда, порою по его лицу пробегает нервная дрожь. У меня даже создается впечатление, что сами слова начинают причинять ему боль, в чем он не хочет сознаться. Эта боль - словно признание собственного бессилия убедить других в своей правоте. Да что там других, когда ему не удается убедить ни своего друга Сандро Боттичелли, ни Филиппино Липпи *. Один лишь Лоренцо ди Креди * сохраняет свою преданность ему, слепо следуя его советам и используя их в своих картинах.
* Филиппино Липпи (1457-1504) - живописец и рисовальщик, учился у своего отца, фра Филиппо, затем у Боттичелли. Его фресковые росписи в капелле Бранкаччи (церковь Санта Мария дель Кармине, Флоренция) и капелле Караффа (церковь Санта Мария сопра Минерва, Рим) отличаются выразительностью образов и обилием архитектурно-декоративных мотивов, навеянных искусством античности.
* Лоренцо ди Креди (1459-1537) - флорентийский живописец, ученик Верроккьо. Его композиции отличаются тонкостью исполнения и поэтической одухотворенностью героев. Среди работ выделяются "Поклонение пастухов" (Уффици, Флоренция), "Мадонна с младенцем" (галерея Боргезе, Рим).
Случается с Леонардо и такое, что он вдруг начинает молоть сущий вздор, переходя от серьезного разговора к шутке. И на сей раз, расставаясь с нами, он промолвил:
- А теперь послушайте напоследок. Спросили как-то одного художника, отчего, мол, люди на его картинах столь прекрасны, а дети у него так безобразны. Тогда тот ответил: все оттого, что картины я делаю днем, а детей ночью.
Вероятно, этот рассказ был направлен против кого-нибудь из нас. Ведь Леонардо всегда и обо всем говорит не без умысла. Но меня его слова нисколько не задели: я не женат.
Возвращаясь домой, я задумался над его убеждениями. Следовать советам Леонардо означало бы подражать его искусству, уподобившись Лоренцо ди Креди. Леонардо, бесспорно заслуживающий уважения, хотел бы возвышаться над всеми остальными и в своих высказываниях. Но что значат слова, когда картины суть воплощение идей? К тому же нужны законченные идеи, а не случайно высказанные отдельные мысли. Леонардо слушают у нас из чистого любопытства, но по его стопам не идут. Возможно, это и было одной из причин, заставивших его в свое время переехать в Милан, куда он вновь намерен вернуться.
