Роландо Кристофанелли - Дневник Микеланджело Неистового
* ... второй раз Медичи вынуждены спасаться бегством - первое изгнание произошло в 1433 г., но спустя год Козимо Медичи, дед Лоренцо Великолепного, вновь был полновластным хозяином Флоренции.
* * *
Благодаря стараниям Альдовранди я получил долгожданный заказ украсить арку св. Доминика тремя небольшими скульптурами. Мне поручено изваять для надгробия фигуры святых Петрония и Прокла, а также коленопреклоненного ангела с канделябром, за что обещано тридцать дукатов.
В этом городе между местными художниками не утихают склоки. Они с такой враждебной настороженностью относятся к каждому пришлому мастеру, что вряд ли можно надеяться на получение новых заказов. Видимо, чтобы не дразнить здешних гусей, придется сидеть сложа руки. Работавший ранее над этим надгробием мастер Никколо * хлебнул не меньше горя, чем я, от этих завистников. Есть люди, которые для того и существуют, чтобы докучать другим. Как только они не изощряются, лишь бы насолить ближнему. Если бы эти интриганы вникли в мое положение и поняли наконец, что я тоже рожден быть ваятелем, может быть, они повели бы себя иначе. Так нет, вбили себе в голову, что только им дано право творить, а всяких там "чужестранцев", вроде меня, надо просто оттеснить в сторону. Жалкие людишки, интриганы низкого пошиба!
* Мастер Никколо - Никколо делл'Арка (1440-1494), скульптор, уроженец Апулии, работал в Болонье.
* * *
Если бы меня однажды спросили, какая самая приветливая страна на свете, я бы ответил, не раздумывая: Италия. Едва ли сыщется более гостеприимная земля, где так вольготно живется чужеземным князьям. Они приходят и уходят со своим войском, встречая сопротивление лишь со стороны книгочеев и борзописцев, да и то не всегда. Веками сражаются на наших землях испанцы, французы, немцы. Когда им придет вдруг охота перерезать друг другу глотки, тут же находится благовидный предлог, и они выступают в роли заступников то папы римского, то кого-нибудь из наших местных правителей.
Со дня моего рождения и поныне Италия постоянно охвачена огнем войны, и нет конца кровопролитию. Доколе будет продолжаться такое положение и когда же наконец я смогу заняться искусством? Блажен, кто предан своему делу. Как бы мне хотелось этого! Но по прихоти горстки негодяев ты вынужден изменять себе, кривить душой, страдать. Разве оказался бы я в нынешнем положении приживалы, если бы каждый занимался положенным ему делом? Я хочу сказать, если бы монархи правили, не думая о захватнических войнах, папы римские служили богу, а не дьяволу, торгуя коронами и занимаясь устройством племянничков, ну а князья довольствовались праздностью, не помышляя о вероломных убийствах. Заговоры, насилие, войны - такова история этого века.
Если говорить обо мне, то жизнь в Болонье проходит никчемно. И я окончательно зачах бы от безделья, не окажись у синьора Альдовранди библиотеки, где часами сижу, склонившись над книгами, а вернее, где провожу свободное от службы время. Как-никак, а я ведь нахожусь при дворе в услужении.
Хотя я и склонился на приглашение синьора Альдовранди, моей натуре чуждо куртизанство. Вижу, что не способен жить даже при его скромном дворе. Наверное, нужно обладать определенными качествами, которых я вовсе лишен, чтобы преуспеть на этом поприще.
* * *
Наглость местных художников переходит все границы, и работа над надгробием св. Доминика доставляет мне все больше неприятностей. Здесь побаиваются, как бы мне не перепал еще один заказ: то и дело раздаются угрозы и требования призвать к порядку заезжего мошенника, втершегося в доверие к самому члену правительственного Совета. Но скоро все успокоится, и я оставлю Болонью, церковь св. Доминика и отправлюсь восвояси. Кстати, я уже не раз объявлял об этом намерении синьору Франческо. Как бы отечески он ни заботился обо мне, я здесь ни за что долее не останусь. Не могу же я вечно жить в его доме, где не в состоянии даже подумать о своих делах! Вряд ли кто-нибудь о них позаботится вместо меня. За год мне удалось изваять всего-навсего две небольшие статуи.
Сегодня вечером синьор Франческо окончательно донял меня, и вот тут-то я ему отрезал по-своему раз и навсегда. Он, видите ли, считает, что я веду себя неподобающим образом со здешними художниками, недостаточно почтителен к старшим, слишком резок в суждениях о чужих работах, а иногда выказываю даже явное пренебрежение. "Будь сам терпим, да терпимым будешь другими", закончил свои сентенции Альдовранди. Спору нет, не терплю верхоглядство, благоглупость, зависть, словоблудие. Все это я выпалил в лицо синьору Франческо. Плох я или хорош, зато всегда и всюду остаюсь самим собой.
* * *
Похоже, что во Флоренции установился относительный порядок и власть Савонаролы усилилась после изгнания Медичи. Наконец-то дела в моем городе начинают улучшаться, о чем я могу судить по рассказам флорентийских купцов, останавливающихся проездом в Болонье, и из других источников. Один лишь Альдовранди продолжает описывать Флоренцию как ад кромешный. Я все более склонен думать, что именно он со своими наставлениями служит главным препятствием моему избавлению. Теперь у него появилась новая блажь - сделать из меня "благовоспитанного" человека наподобие всех этих вертопрахов, которых можно встретить в Болонье и повсюду. По его понятиям, мне следовало бы даже одеваться по-иному, и прежде всего расстаться с моей кожаной курткой - "сермягой", как он ее называет. Для него моя куртка словно бельмо на глазу.
* * *
15 декабря 1495 года. Вчера вернулся во Флоренцию. Более года не был дома. Отца нашел затворником, сидящим в комнате над обычными расчетами. После изгнания Медичи он лишился должности в таможне, выбит из колеи и вконец обескуражен. Домашние ничего не знали о моем приезде, и из братьев я застал одного Буонаррото *. Стены отчего дома словно вдохнули в меня живительные силы, и сегодня уже чувствую себя значительно лучше, чем в предыдущие дни. Ко мне даже вернулась некоторая уверенность. Но многое изменилось в привычной жизни флорентийцев после того, как плакальщики одержали верх. Атмосфера в городе накалена, и дышится с трудом.
* Буонаррото Буонарроти (1477-1528), любимый брат Микеланджело. Старинное и редкое имя Буонаррото было распространено в роду, откуда, видимо, и сама фамилия - Буонарроти.
* * *
Объединившись, сторонники Медичи и их недавние соперники, прозванные "бешеными", строят козни и из кожи лезут вон, чтобы положить конец фанатизму приверженцев Савонаролы. Но те завладели большинством мест в Большом совете *, и с ними трудно что-либо поделать. Повсюду только и разговоров что о борьбе за флорентийские свободы. Но покуда такие призывы будут исходить от людей, одержимых честолюбивыми замыслами, не окажется ли фикцией это простое слово - свобода?
Сколько бед может породить политическая нетерпимость вкупе с религиозным фанатизмом! Дочиста опустошен дворец Медичи, и все собранные в нем произведения искусства попали в руки еще более корыстолюбивых людей, нежели их прежние владельцы. Страшному разграблению подверглись многие дома сторонников Медичи. Если хозяевам не удавалось вовремя скрыться, им перерезали горло в их же постели или живьем выбрасывали из окон. Бесчинства и разнузданные страсти еще не улеглись.
Вот до чего довело Флоренцию вмешательство монаха Джироламо Савонаролы в общественную жизнь. Многие флорентийцы - как богатеи, так и нищие поверили монаху и поныне внимают его наставлениям. Его страстные проповеди с амвонов Сан-Марко доходят до каждой улицы, проникают в любой дом. На всех углах ведутся разговоры только о нем. О нем говорят даже в Риме. Известно, что папа и римская курия * настроены против монаха и хотели бы, чтобы он наконец умолк. Излишне говорить, что Савонарола рассчитывает на предрассудки и ханжество людей, дабы разжигать страсти.
* Большой совет - высший законодательный орган Флоренции, учрежденный Лоренцо Великолепным в 1480 г.
* Римская курия - совокупность учреждений, посредством которых римский папа осуществляет руководство католической церковью.
Не забыть отметить также, какие усилия предпринимал напоследок синьор Альдовранди, лишь бы удержать меня в Болонье. Он без устали убеждал меня, что если я наберусь чуточку терпения и выдержки, то вскоре стану первым художником в городе, где всяк - и стар и млад - мне будет оказывать почет и уважение. Его посулам завалить меня работой не было конца.
* * *
Во времена Лоренцо Великолепного во Флоренции не делали различия между горним и земным, между Данте и Гомером. Любое достойное произведение принималось всеми и находило благожелательный отклик. Во всем проявлялась терпимость. Художники были окружены не напускным, а подлинным уважением. Им выражалась признательность за их труд, а это всегда доставляет истинное удовлетворение людям искусства, глубоко их волнует и окрыляет.
Но когда оголтелые толпы, подобные тем, что беснуются ныне во Флоренции, готовы видеть руку дьявола в любом произведении античного искусства, это лишь означает, что безумие и бесчинства порождены не невежеством несведущих, а умело направляются рукой хитрых и коварных людей, желающих насадить мракобесие. И самое страшное, что та же рука хотела бы лишить тебя всякой свободы выбора. Какая разительная перемена в сравнении с былыми временами, когда никто не докучал художникам и они были вольны в своих поступках!
