Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
Вскоре завиднелись скучные каменные корпуса и на большом отстоянии от них - тягучие, кое-где щербатые заборы, ограждавшие небогатую зелень. Волга сверкала вдалеке. Обожженные горы были охрово-желты.
Дорога привела на обширную садовую и огородную плантацию. Было ярко на грядках и свежо. Шла поливка сада, и подростки - девочки и мальчики в серых блузах и платьях - мотыжили лунки под яблонями. Молодежь показалась Рагозину оживленной, поодаль слышался смех. Гусёлка, как видно, успела помрачить сияние былого своего мученического нимба.
Директор был в отъезде, и Рагозину пришлось говорить тут же, в саду, с очень юной воспитательницей. Она без всякой заносчивости сказала, что знает дела не хуже директора, потому что сама из Гусёлки - прошла исправление и теперь исправляет других.
- И с успехом? - спросил Петр Петрович недоверчиво.
- Как же иначе?
О мальчике Рагозине она ответила не моргнув глазом, так что Петр Петрович не дал ее словам никакой веры.
- Был, я знаю. Только он весной смылся.
- Как смылся?
- А как от нас смываются? Я его хорошо не запомнила, он был в мастерских, а не в садоводстве.
- Сколько ему лет, не знаете?
- Лет четырнадцать.
"Так и есть, болтает", - решил Рагозин и спросил, как пройти в канцелярию. Она показала - так вот прямо, потом наискосок, к правому корпусу. Но когда он сделал несколько шагов, она крикнула ему:
- Там никого нет. Сегодня канцелярия на картошке.
Он уехал ни с чем. Очевидно, происходила путаница, он напал на чужой след. Надо было идти совсем иным путем - не снизу, где, как в пучине, тысячеголовыми стаями мальков ходят похожие друг на друга человеческие детеныши, а сверху, откуда можно пронзить загадочную глубину разящим лучом прожектора и сразу безошибочно вырвать из стаи единственно нужную рыбку. Должны же где-нибудь находиться эти станции прожекторов - архивы, описи, книги, в которых под точной датой и точным номером значится заброшенный, наверно славный мальчишка - родной сын Петра Рагозина и его жены Ксаны...
Петр Петрович явился на службу не в духе, с порядочным запозданием. Его ожидало много народу. Вне очереди, с изрядным спором, к нему в кабинет ворвалась странная пара.
- Товарищ Рагозин! Что у вас такое творится? - воззвал посетитель.
- Невиданно! - в голос поддержала его спутница.
Смоляного волоса, остриженный в скобку, подобный мавру, студент в панаме и серой куртке с золотыми пуговицами сел без приглашения к столу, в то время как молодая дама, напоминавшая амазонку, продолжала стоять. Несмотря на отроковическое лицо и фигуру, она держалась удивительно солидно.
Предмет разговора заключался в том, что пять дней по столам финансового отдела безрезультатно гуляло срочное требование отдела народного образования на кредиты, задержанные по статье публичных выставок трудовых процессов школьного подотдела.
- По-вашему, пять дней - долго? - черство спросил Рагозин.
- Неслыханно! - прошептала девушка.
- Срочное требование! Пять дней! Скоро неделя! - возмущался студент. Вы вставили в нашу работу палку, когда она доведена почти до самого конца.
- Нет, палка, я вижу, еще не доведена до конца, - буркнул Рагозин с недоброй улыбкой.
- Что вы хотите сказать?.. Из-за каких-то денег! - презрительно заметила партнерша студента, в то время как тот снял панаму и зловеще взбил художническую свою прическу.
- Подотдел командировал нас, как устроителей выставки, чтобы получить нужную нам сумму. Выставка раскинута, а мы не можем ее открыть, потому что нет денег, чтобы напечатать каталог и приглашения.
- Это наши деньги, а не ваши. Вы - только касса, - опять заметила барышня, выговорив слово "касса" с отвращением, точно это было пресмыкающееся.
- Мы открываем городскую выставку детского рисунка и скульптуры, настойчиво продолжал студент, - чтобы впервые показать достижения трудовой школы и других воспитательных...
- Ну и открывайте, пожалуйста, - прервал Рагозин. - Я тут при чем?
- Ах, ни при чем? Тогда где наши деньги, которые вы незаконно задержали? - рассерженно сказала девушка.
Рагозин ответил, сжав зубы:
- Денег на это дело сейчас не будет, и времени говорить дольше у меня тоже нет. До свиданья.
- Позвольте! От каталога мы откажемся, но хотя бы только напечатать приглашения! - неожиданно взмолился студент, и лицо его, посветлев, утратило сходство с мавром.
- Напечатайте ваше приглашение в газете.
- Но... но у нас и на газету нет!
Рагозин засмеялся.
- Что я могу сделать, дорогие товарищи! Поймите, есть нужда куда острее, чем с вашей детской затеей.
- Затеей? - потрясенно проскандировала девушка и круто поставила кулачки на край стола. - Вы здесь сидите и за своими счетами ничего не видите, что делается в мире! Вы оторвались от действительности, как настоящий бюрократ.
Рагозин раскрыл глаза. Что такое несет эта распушившаяся пичуга? Ей лучше известно, что делается в мире? Он - бюрократ? Нет, он представлял себе бюрократа несколько иначе! Ну, покруглее, что ли, или хотя бы с золотым зубом...
- Вы только и знаете - отказывать, - не унималась барышня, - мешать революционным начинаниям! Мы строим школу на трудовых процессах, готовим Республике новых граждан! Вы посмотрели бы лучше нашу выставку, прежде чем...
- Посмотрю, посмотрю, - снова перебил Рагозин, - посмотрю, на что вы швыряете деньги...
Он совсем грубо, на народный лад, рассерчал и только что не выпроводил молодых людей за дверь.
Но в памяти у него сохранилось от этого посещения что-то озорное, и когда он получил, спустя недолго, пригласительный билет с раскрашенными акварелью зелеными и красными фонариками и старательной надписью, за которой слышался тоненький детский голосок: "Дорогой товарищ, приходите, пожалуйста, к нам, на открытие выставки наших работ по рисованию и лепке", - ему стало приятно, и он сказал, посмеиваясь:
- И гораздо красивее, чем печатные билеты. И умнее гораздо.
Он решил, что непременно зайдет на минутку поглядеть, что там такое выставили эти головастики. А то, кой грех, и правда оторвешься от действительности, - еще посмеялся он и аккуратно спрятал приглашение в карман.
21
Выставка разместилась в центре города, в залах городской аудитории, и вокруг нее, еще до открытия, было немало разговоров в известном кругу. Город имел свои традиции в искусстве - он гордился старейшим в провинции Радищевским музеем и хорошим училищем живописи. Художники росли на западных образцах - музейная галерея славилась барбизонцами и боголюбовской школой. Но предреволюционные годы внесли в художественную жизнь бурю крайних влияний, и красочный, пышный Борисов-Мусатов иным своим землякам казался чересчур пряным в бульоне, вскипяченном новейшими экспериментаторами. Тут были даже супрематисты, пугавшие саратовцев хитрыми загадками из геометрических начертаний и преимущественно двух цветов - сурика с сажей.
Шумок вокруг детской выставки шел именно в этой, не очень обширной, среде живописцев. Были две темы лютых споров. Первая касалась метода обучения искусству. По этому новому методу педагог отступал на задний план, а ученик становился на передний. Детям предоставлялось выражать свое понимание мира своими детскими средствами. Очень высоко поднимали свободную фантазию. Подражание и копирование предавалось анафеме, натуру считали необязательной. Вторая тема затрагивала цели искусства. Призвано ли оно воспитывать вкус и в каком направлении? Или, может быть, все сводится к доступности пониманию зрителя? Те, кто отстаивал эстетико-воспитательные задачи, попадали в бессмертную тяжбу течений. Вечно ли прекрасное? Что значит - развитие искусства? Фидий или Роден? "Мир искусства" или футуристы? Сторонников доступности искусства всеобщему пониманию эти спорщики обливали презрением: что значит "понятно"? - вопрошали они. Понятны не только передвижники, понятны мыльные обложки Брокаря и К°. Куда же вы поведете новое поколение?
В конце концов кучка философов затерялась на вернисаже среди толпы людей, пришедших просто из любопытства: узнать, что делается в школах и неужели дети интересно рисуют?
Рагозин удивился, что собралось много народу. Правда, большинство, так же как он сам, забежало сюда на минутку - всем было не до того, война стучалась в городские стены, а тут взрослые играли в куклы. Но еще больше изумило Рагозина странное зрительное ощущение, когда он вошел в светлый зал и в глазах зарябило от красочных пятен, рассеянных по стенкам.
Он стал рассматривать рисунки. Это была, на первый взгляд, обыкновенная ребячья мазня, какую хорошо знают те, кому пришлось растить детей. Домики с дымом из труб лепились на бумаге, и около них - заборы, деревья, собачки, телеги. Солнца, похожие на решето с клюквой. Звезды вроде хлопьев снега. Чернильные человечки, несущие знамена помидорного цвета. Война: из пушек рвется пламя, лиловый дым застилает всю картину. Еще война: кавалерия скачет на безрогих белых козах. Опять война: убитый лежит на бирюзовой траве и рядом - письмо с крошечными буковками: "пишет тебе твой сын Володя..."
