Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Наплевать, - сказал Пастухов, - я так или иначе ничего не понимаю. Не все ли равно? В Козлов ли, в Баранов...
Он увидел отчаяние на лице Аси и как можно спокойнее договорил:
- Это даже лучше. Из Козлова скорее попадем в Балашов. Через Грязи... или как они там называются...
Он бросил взор на Ольгу Адамовну и, будто сорвавшись, закричал изо всей мочи:
- Перестаньте тереть глаза, мадам! Вы живете в историческую эпоху! И обязаны быть ко всему готовой... Черт вас возьми совсем!
20
В первой декаде июля было опубликовано письмо Центрального Комитета Российской Коммунистической партии (большевиков) к организациям партии "Все на борьбу с Деникиным!". Письмо было написано Лениным. Оно начиналось словами:
"Товарищи! Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции..."
Колчак и Деникин признавались этим письмом главными и единственно серьезными врагами Советской Республики. Вместе с тем устанавливалось, что только помощь Антанты делала этих врагов силой. И вместе с тем, несмотря на признание момента самым критическим, письмо провозглашало как свершившийся факт победу над всеми врагами: "И мы уже победили всех врагов, кроме одного: кроме Антанты, кроме всемирно-могущественной империалистской буржуазии Англии, Франции, Америки, причем и у этого врага мы сломали уже одну его руку - Колчака; нам грозит лишь другая его рука - Деникин".
Для того чтобы отразить эту занесенную над Республикой еще не сломанную руку врага, Ленин призывал партию приспособить к войне и перестроить по-военному всю работу всех учреждений. Он предлагал, не колеблясь, приостанавливать на время ту деятельность, которая не абсолютно необходима для военных целей. Он писал: "В прифронтовой полосе под Питером и в той громадной прифронтовой полосе, которая так быстро и так грозно разрослась на Украине и на юге, надо все и вся перевести на военное положение, целиком подчинить всю работу, все усилия, все помыслы войне, и только войне. Иначе отразить нашествие Деникина нельзя. Это ясно. И это надо ясно понять и целиком провести в жизнь".
Письмо, исполненное убеждения, похожего на остроту и твердость алмаза, отозвалось, словно в горах, повсюду разраставшимся эхом. Касаясь будущего страны в целом, судьбы всей революции, письмо каждой строкой било как бы по отдельному месту, по определенному факту, по особому, как бы вполне оазисному положению. Так, для тех, кто в эти дни жил событиями Саратова, было совершенно очевидно, что отдельным местом, которое будто бы подразумевалось в письме, был именно Саратов; определенными фактами были саратовские, нижневолжские общественные факты; особенным положением, как бы выделенным из всероссийской обстановки, было оазисное саратовское прифронтовое положение. Другими словами, в Саратове письмо рассматривалось людьми, сочувствовавшими революции, как адресованное всей Республике вообще, а Саратову в частности и, пожалуй, даже в особенности.
Рагозин, прочитав письмо один раз на службе, во время занятий, другой - у себя дома, при свете керосиновой лампы и с карандашиком в руке, написал заявление в две строки о том, чтобы его перевели на военную работу.
Он был вызван в губернский комитет. Член бюро комитета сообщил ему, что освобождение от должности в финансовом отделе в данное время невозможно: благодаря усилиям Рагозина работа только начала налаживаться, и уход руководителя отразится на ней печально. Петр Петрович был вполне готов к возражениям, считая их естественными. Он извлек из кармана испещренный карандашом - в черточках, птичках и восклицательных знаках - печатный документ, отыскал жирно отчеркнутый абзац в разделе "Сокращение невоенной работы" и принялся читать вслух:
- "Возьмем для примера научно-технический отдел Высшего совета народного хозяйства. Это - полезнейшее учреждение, необходимое для полного строительства социализма, для правильного учета и распределения всех научно-технических сил. Но безусловно ли необходимо такое учреждение? Конечно, нет. Отдавать ему людей, которые могут и должны быть немедленно употреблены на насущную и до зарезу необходимую коммунистическую работу в армии и непосредственно для армии, было бы в настоящий момент прямо преступно".
- Позволь, - остановил Рагозина его оппонент. - Ты думаешь, мы тут этого не изучали?
- Изучали-то изучали, а ты разреши еще пару строчек. "Такого рода учреждений и отделов учреждений у нас, в центре и на местах, очень немало. Стремясь к полному осуществлению социализма, мы не могли не начать сразу постройку подобных учреждений. Но мы будем глупцами или преступниками, если перед грозным нашествием Деникина не сумеем перестроить рядов так, чтобы все, не безусловно необходимое, приостановить и сократить".
- Так что же, по-твоему, можно закрыть финансовый отдел?
- Можно закрыть меня в финансовом отделе.
- Кабы так, мы бы тебя туда не поставили.
- В свое время, в свое время! - выразительно сказал Рагозин и даже поднял над головой палец. - Мы ведь, как видишь, не против науки и техники? Не против. Но сейчас не до того. Верно я понимаю? Не до того... Финансами может управлять кто-нибудь другой. Об этом тоже определенно сказано. Смотри.
Он опять развернул документ, нашел другое отчеркнутое место и, читая, провел по строкам сложенными в щепоть пальцами:
- "...мы можем идти на такой риск, чтобы многие из сильно сокращаемых учреждений (или отделов учреждений) оставлять на время без единого коммуниста, сдавать их на руки работников исключительно буржуазных".
- Ты читай дальше, - сказал член бюро, видя, что Рагозин поставил точку, и вытягивая из его рук документ. - Что дальше сказано? "Этот риск невелик, ибо речь идет только об учреждениях, не безусловно необходимых..." Понял? А твой отдел необходим безусловно.
- Я тоже грамоте учился, - сказал Рагозин, поднимаясь и обходя вокруг стола. Он плотно привалился к товарищу и продолжал по-прежнему водить щепотью по бумаге, но уже не читая, а пересказывая напечатанное настойчиво и строго: - Какой ставится вопрос? Погибнем ли мы, если приостановим или сократим работу учреждения на девять десятых, оставив его вовсе без коммунистов? Кому поручается ответить на вопрос? Каждому руководителю ведомственного отдела в губернии или каждой ячейке коммунистов. Руководитель я отдела или нет? Могу я сам ответить на вопрос? Или, может, за меня ячейка должна ответить?
- Да за тебя уже отвечено, - раздосадованно сказал товарищ, отстраняя слишком тяжело навалившегося Рагозина. - И отвечено не ячейкой, а бюро губкома. Ты хочешь отозваться на призыв партии? Изволь. Финансируй погуще того, кто работает на войну, и зажимай всех, чья работа сейчас мало полезна войне. Вон в Затоне, на ремонте военной флотилии, недостает металлистов. Подкинь туда деньжонок, может, и металлисты найдутся.
Петр Петрович остановился на неудобном повороте корпуса, будто схваченный внезапной болью.
- А почему не слышно, что в Затоне не хватает металлистов? Я ведь тоже металлист.
- Опять свое! Людей берут от станков на руководящую работу, а ты от руководства к станку захотел!
- Да я не о том! В депо, на дороге, должны найтись старики, которые меня помнят, - я сколько лет там слесарничал. Их можно поднять, и - в Затон! Поручишь мне заняться?
- Что ж поручать? Делай. Только чтобы не во вред прямым обязанностям.
Рагозин слегка подмигнул:
- Я обязанности подсокращу. Не на девять десятых, а этак, скажем, на восемь.
- Шутить не время.
- Ладно, ладно! - уже в дверях сказал Рагозин со смехом. - На семь, на семь десятых, не больше, ей-богу!..
Так он попал сначала в депо - под задымленные, дышавшие гарью своды цехов, где сквозняки вели свои кадрили, присвистывая в пробитых черных стеклах, а потом - в Затон, под вольный свод неба, куда летели наперегонки яростные стуки клепальщиков, визг напильников, хрипы плотничьих пил.
В депо отыскались всего два токаря, которые припомнили далекое прошлое и от души покалякали со старым знакомым, но только один согласился прийти на работу в Затон ("в порядке субботника", как он выразился), потому что на железной дороге своего дела было - не передохнуть. Зато оба обещали сагитировать на подмогу речникам кое-кого из молодых рабочих.
В Затоне Рагозин начал с помощи денежному ящику расплывшегося хозяйства, слабосильного, по сравнению с необычайными задачами, поставленными перед ним войной. Но, обходя суда, Петр Петрович попал на буксир, где расшивали железные листы фальшборта, взялся пособить, да так до вечера и не выпустил из рук тяжелого молота. После этого, приезжая в Затон на часок каждое утро, он прямо шел на этот полюбившийся буксир, и в руках его перебывали все инструменты, которыми когда-то он недурно владел. Власти удивительно скоро привыкли к тому, что за делами Затона наблюдает Рагозин, и не успел он оглянуться, как его потребовали к ответу: почему ремонт флотилии идет преступно медленными темпами? Он только позадорнее щипнул колечко своего уса:
