Фридрих Шиллер - Тридцатилетняя война
Фельдмаршал Илло взялся разведать помыслы командиров и подготовить их к шагу, которого от них ожидали. Он начал с того, что изложил им последние требования, предъявленные венским двором к герцогу и армии, и, ловко выставив эти требования в самом неприглядном свете, без труда распалил гневом собрание. После этого искусного вступления он весьма красноречиво распространился о заслугах армии и её вождя и о неблагодарности, которою император обычно платил им за это. «Каждый шаг двора, — говорил он, — подсказан Испанией, министерство на жалованье у Испании; один лишь герцог Фридландский боролся до сих пор с этой тиранией и тем навлёк на себя смертельную ненависть испанцев. Давно уже, — продолжал он, — заветнейшей целью их стремлений было добиться его отставки или совсем избавиться от него, а в ожидании, покуда им удастся то или другое, они стремятся лишить его власти над войсками. Вот почему так стараются передать командование королю Венгерскому — лишь для того, чтобы распоряжаться этим монархом по своему произволу, как покорным орудием чужих внушений, и тем прочнее укрепить испанское владычество в Германии. Лишь для того, чтобы уменьшить армию, требуют теперь отправки шести тысяч человек к кардиналу-инфанту. Лишь для того, чтобы истощить её зимним походом, настаивают на взятии Регенсбурга в это суровое время года, затрудняют всякую возможность содержать армию, меж тем как иезуиты и министры обогащаются потом и кровью провинций и расточают деньги, предназначенные для войск. Герцог сознается в своём бессилии сдержать слово, данное армии, ибо двор ставит ему препятствия. За все услуги, оказанные им австрийскому двору на протяжении двадцати двух лет, за все тяготы, понесённые им, за все богатства, истраченные им ради службы императору, его ждёт теперь вторичная позорная отставка. Но он заявляет, что не допустит до этого. Он добровольно отказывается от начальствования, прежде чем у него вырвут из рук власть. Вот что герцог поручил мне передать командирам, — продолжал оратор. — Пусть каждый сам спросит себя, желательно ли лишиться такого полководца. Пусть каждый подумает, кто возместит ему суммы, издержанные на императорской службе, где получит он заслуженную награду за свою храбрость, когда не будет того, на чьих глазах он её выказал».
Общий вопль, что допустить отставку герцога невозможно, прервал оратора. Четверо самых знатных лиц из числа присутствовавших были посланы к герцогу, чтобы передать ему волю собрания и молить его не покидать армии. Герцог сначала для виду отказался, но после присылки второй депутации уступил настояниям. Эта податливость с его стороны, очевидно, давала ему право ждать ответной услуги. Обязавшись не подавать в отставку без ведома и согласия командиров, он в свою очередь потребовал от них письменного обещания хранить верность ему, никогда от него не отступаться и не давать другим разъединить его с ними и, наконец, сражаться за него до последней капли крови. Тот, кто выступит из этого союза, будет считаться презренным изменником, и остальные будут с ним обходиться как с общим врагом. Ясно выраженная оговорка: «покуда Валленштейн будет пользоваться армией на службе императора» — устраняла всякое превратное толкование, и собравшиеся командиры, все до единого, ни в чём не усомнившись, безусловно одобрили столь невинное на вид и столь справедливое требование.
Чтение этого документа происходило непосредственно перед банкетом, устроенным фельдмаршалом Илло исключительно с этой целью; по окончании пиршества должны были приступить к подписанию документа. Хозяин всячески старался крепкими напитками затемнить сознание своих гостей и подал бумагу к подписи лишь тогда, когда заметил, что они совершенно захмелели. Большинство легкомысленно начертало своё имя, не разбирая, что подписывают. Лишь немногие, более любопытные или более подозрительные, ещё раз пробежали документ глазами и с изумлением открыли, что оговорка: «покуда Валленштейн будет пользоваться армией на службе императора» — пропущена. Действительно, Илло с ловкостью умелого фокусника подменил первый экземпляр другим, где этой оговорки не было. Подлог раскрылся, и теперь многие отказывались дать свою подпись. Пикколомини, раскусивший этот обман и явившийся лишь для того, чтобы сообщить обо всём двору, под влиянием винных паров забылся настолько, что предложил тост за здоровье императора. Но тут встал граф Терцки и объявил всякого, кто теперь пойдёт на попятный, гнусным клятвопреступником. Его угрозы, мысль о неизбежной опасности, сопряжённой с дальнейшим сопротивлением, пример большинства и красноречие Илло победили в конце концов колебания — и документ был подписан всеми без исключения.
Итак, Валленштейн достиг своей цели; однако совершенно неожиданное сопротивление командиров разом исторгло его из сладостных мечтаний, в которых он витал до сих пор. К тому же большинство имён было нацарапано так неразборчиво, что в этом нельзя было не видеть злого умысла. Но вместо того чтобы призадуматься над этим предостерегающим указанием судьбы, он дал исход своему раздражению в недостойных нареканиях и проклятиях. Созвав к себе командиров на следующее утро, он лично повторил им всё то, что Илло накануне изложил в своей речи. Излив своё негодование против двора в горчайших упрёках и насмешках, он напомнил им об их вчерашней строптивости и заявил, что их поведение заставляет его отказаться от своего обязательства. Безмолвные и удручённые разошлись командиры, но после непродолжительного совещания они вновь явились в приёмную герцога, принесли извинения в том, что произошло накануне, и предложили снова дать свою подпись.
Теперь оставалось только получить такое же обязательство и от неявившихся военачальников или же, в случае отказа, лишить их свободы. Поэтому Валлейнштейн возобновил приглашение, настойчиво призывая их поспешить приездом. Но ещё в пути до них дошла молва о том, что произошло в Пильзене, и это побудило их не торопиться. Альтрингер под предлогом болезни остался в укреплённом замке Фрауэнберг. Галлас хотя и явился, но лишь для того, чтобы затеи в качестве очевидца дать императору более точные сведения о грозящой ему опасности. Сведения, сообщённые им и Пикколомини, сразу превратили мрачные предположения двора в ужасающую уверенность. Такие же вести, полученные в то же время из других мест, не допускали дальнейших сомнений, а быстрая смена комендантов в силезских и австрийских крепостях, по-видимому, указывала на весьма подозрительные замыслы. Опасность была близка и требовала неотложных мероприятий. Однако находили неудобным начать с исполнения приговора и намеревались строго соблюсти закон. Поэтому тем военачальникам, на преданность которых вполне полагались, были вручены секретные приказы любым способом взять под стражу герцога Фридландского вместе с обоими его соучастниками — Илло и Терцки — и отправить в надёжное место, где им могли бы учинить допрос и заставить их дать отчёт в своих действиях. Если же невозможно будет выполнить это мирным путём, то в видах общественной безопасности их следует захватить живыми или мёртвыми. В то же время генерал Галлас получил на руки открытый лист, коим это распоряжение императора доводилось до сведения всех командиров и офицеров, вся армия освобождалась от своих обязанностей по отношению к изменнику и до назначения нового главнокомандующего препоручалась генерал-лейтенанту Галласу. Чтобы облегчить обманутым отступникам возврат к исполнению их долга и не повергнуть их в отчаяние, обещали полную амнистию за всё, что совершено было в Пильзене против его императорского величества.
Генерал Галлас отнюдь не был рад оказанной ему чести. Он находился в Пильзене, на глазах у того, чья судьба была ему вверена, во власти врага, располагавшего для наблюдения за ним сотнями соглядатаев. Если Валленштейн проведает о тайном поручении, возложенном на него, Галласа, то ничто в мире не защитит его от мести и отчаяния герцога. Если опасно было скрывать такое поручение, то ещё страшнее было привести его в исполнение. Сокровенных помыслов командиров он не знал, и можно было по меньшей мере сомневаться, захотят ли они, уже сделав такой шаг, поверить посулам императора и разом отказаться от всех тех блестящих надежд, которые они возлагали на Валленштейна. И, наконец, какое дерзновенное предприятие — наложить руку на человека, который до сих пор считался неприкосновенным, который в силу долговременного пользования высшей властью, в силу покорства, обратившегося в привычку, стал предметом глубочайшего благоговения и был вооружён всем, чем может наделить внешний блеск и внутреннее величие; человека, один взгляд которого внушал рабский трепет и который одним мановением даровал жизнь или обрекал на смерть! Схватить, как простого преступника, такого человека среди телохранителей, окружающих его, в стенах города, очевидно, слепо ему преданного, внезапно обратить предмет столь давнего глубокого преклонения в предмет жалости или издевательства — такого поручения мог устрашиться и самый храбрый из людей. Так глубоко внедрились в души солдат герцога трепет и преклонение пред ним, что даже столь чудовищное преступление, как государственная измена, не могло вырвать с корнем их чувств к нему. Галлас понял невозможность исполнить данное ему поручение открыто, на глазах герцога, и заветнейшим его желанием было снестись с Альтрингером, прежде чем решиться на какой-либо шаг. Так как продолжительное отсутствие последнего начало уже возбуждать подозрения герцога, то Галлас вызвался лично отправиться в Фрауэнберг и уговорить Альтрингера, приходившегося ему родственником, явиться в Пильзен. Валленштейн принял это доказательство усердия Галласа столь благосклонно, что предоставил ему свою карету. Весьма довольный успехом своей хитрости, Галлас поспешил оставить Пильзен, предоставив графу Пикколомини следить за действиями Валленштейна; сам он, однако, не преминул, где только мог, огласить императорский приказ, который был принят войсками гораздо лучше, чем он мог ожидать. Вместо того чтобы привезти с собой своего друга в Пильзен, он, наоборот, отправил его в Вену для охраны императора от угрожавшего ему нападения, а сам направился в Верхнюю Австрию, где приближение герцога Бернгарда Веймарского вызвало чрезвычайную тревогу. В Чехии города Будвейс и Табор вновь были заняты императорскими войсками, и приняты были все меры к тому, чтобы дать быстрый, решительный отпор любым действиям изменника.
