Роландо Кристофанелли - Дневник Микеланджело Неистового
Не удивлюсь, если вдруг ко мне заявится какой-нибудь батрак и объявит, что папа через Фаттуччи повелел мне снова браться за работу над фасадом Сан-Лоренцо. Такая беззаботная легкость на все способна, и даже на несбыточные мечтания...
В той легкости изменчивой сокрыт
Источник жалости, откуда мои беды.
* * *
Вчера вечером, дабы развеять привычную тоску, принял приглашение отужинать с несколькими друзьями в трактире. Как обычно бывает в таких случаях, говорили обо всем: последних флорентийских новостях, женщинах, искусстве... Вечер удался на славу. Один из друзей принялся декламировать такие веселые стихи, что хохотали даже за соседними столами. Другой имел неосторожность прочесть стихи любовного содержания. Его тут же стали допытывать, кому они посвящены, но он, покраснев, так растерялся, что ничего путного не мог ответить. По-видимому, его стихи были обращены к какой-нибудь нашей общей знакомой. Но этот забавный инцидент заставил меня не вынимать из кармана листок со стихами, которые на днях сочинил, вдохновившись прелестными девичьими очами. Стихи кончаются так:
Кто страстью к ним не загорался,
Тот не родился - обделил его творец.
Такой на белом свете не жилец.
Кто пылких чувств всегда боялся
И в очи девы не влюблялся,
Тот прозябает, как мертвец.
Что бы подумал обо мне, прочитав такие стихи, папа Климент VII, который как-то предложил мне вступить в монашеский орден францисканцев *?
Возвращаясь к моим друзьям, хочу отметить, что самым занимательным собеседником оказался капитан Куйо. Он говорил о живописи настолько интересно, что всех заставил себя слушать.
Под конец веселой застолицы настал черед анекдотов Браччолини *, которые все еще в ходу и известны при любом дворе Италии. Кто-то из друзей с книгой в руке зачитал несколько его веселых историй. Особый интерес вызвал случай с проповедником, который возбудил желание у несведущих, и остроумный ответ одной женщины. Однако никто из нас, повторяю, никто не почувствовал себя задетым за живое двумя последними анекдотами Браччолини. Когда спросили мое мнение на сей счет и поинтересовались, как я веду себя с женщинами в постели, я вполне искренне ответил, что моя постель не знает женщин.
* ... предложил вступить в монашеский орден францисканцев - известно, что папа Климент VII решил выделить Микеланджело незначительную пенсию в размере 15 дукатов в месяц при условии принятия художником монашеского сана.
* Браччолини, Поджо (1380-1459) - флорентийский писатель, гуманист, дипломат. Путешествуя по Европе, обнаружил немало классических текстов, в том числе две речи Цицерона. Обрел известность своим сборником анекдотов и коротких историй антиклерикального характера.
- Это в ваши-то годы? - удивился капитан Куйо.
- Да, в мои годы, - ответил я.
- Тогда вы просто не раскусили еще наших прелестных женщин, - вновь сказал капитан.
- Петрарка забыл женщин в сорок лет, о чем даже написал, - заметил я. А Леонардо отошел от них еще раньше, когда "мерзкие желания", как он сам говорил, перестали его донимать.
Наш разговор обретал все более скабрезный оборот, но именно я положил ему конец, когда все друзья ждали, что вот-вот с моих уст сорвется пикантное откровение.
Все они измеряют обычной меркой страсть мужчины к женщине, понимая любовь как некую мешанину чувств, плотского обладания и звериной похоти. Они не в состоянии представить нечто иное, ибо глубоко уверены, что существует одна-единственная форма любви, проявляющаяся в плотском вожделении, которое всем свойственно.
Если бы мои друзья, с которыми я вчера ужинал, узнали в страстях, будоражащих мою плоть и душу, у них вытянулись бы от удивления физиономии. Но эти страсти возбуждают мое творческое воображение и, как искра, распаляют во мне желание воплотить идеал красоты, который меня преследует.
Работая над изваяниями в часовне Сан-Лоренцо, я исступленно бьюсь над воплощением такой красоты. Искусство для меня - это не только высшее призвание, это и любовь, светлая, возвышенная, прекрасная... Такая любовь доступна не всем.
Несется дней безумных хоровод,
А с ним и жизнь становится короче.
Но пламя страсти утихать не хочет
Придется чашу бед до дна испить.
Нет, небо мне на помощь не придет,
Ничто меня не сможет исцелить,
А жажду невозможно утолить.
За тот огонь, что камень расплавляет
И пламенем горит в душе,
Я должен лишь любовь благодарить.
Она мне сердце разъедает
Его не уберечь в огне,
Но даже смерть в усладу мне.
Уж лучше в одночасье умереть,
Чем безответно на костре гореть.
* * *
Сегодня, 18 октября 1524 года, направил работающего со мной Антонио Мини с письмом к Джованни Спина *, которого прошу сообщить, удалось ли ему добиться какого-нибудь решения относительно пособия за работы в часовне Медичи. Восемь месяцев назад я сам отказался от него по причинам, о которых не хочу здесь распространяться. Теперь же вынужден добиваться его, ибо постоянная нужда создает мне неимоверные трудности, мешая работать так, как хотелось бы.
* Джованни Спина - представитель банкира Я. Сальвиати, осуществлявший финансовый контроль за работами в Сан-Лоренцо.
Прав был Леонардо Селлайо, сказав однажды, что, отказываясь от пособия, я тем самым врежу самому себе. То же самое говорили Фаттуччи и Спина. Не вняв их советам в свое время, ныне вынужден просить у них то, от чего сам же отказался. А ведь как они упрашивали не противиться и принять то, что мне полагалось по праву, да и до сих пор полагается.
Кроме себя, корить некого. Своим отказом сам выставил себя на посмешище и к тому же оказался без гроша в кармане. Но кто тогда мог понять истинную причину моего отказа? А все дело в том, что в ту пору я не чувствовал себя вправе приниматься за дело, получив деньги и не завершив другую работу (гробницу папы Юлия II), которую не раз прерывал из-за обязательств перед теми же Медичи.
Боже, как хотелось бы, чтобы ни в чем меня не подозревали, не играли бы на моей совести и не осуждали. Пусть мне предоставят не только пособие, выделенное Климентом VII, но и вернут дом на площади Сан-Лоренцо, из которого я по глупости выехал.
Хотел было отправиться в сады Оричеллари, но уже начало смеркаться, и лучше оставаться дома. Со времени неудавшегося заговора против Медичи прежние сборища стали менее многочисленными. Многим до сих пор памятны гонения и расправа над инакомыслящими, и люди предпочитают отсиживаться по домам. К тому же сады Оричеллари кишмя кишат агентами кардинала Кортона, который временно заправляет всеми делами во Флоренции, прежде чем бразды правления будут переданы Алессандро или Ипполито Медичи, когда они подрастут.
Город продолжает жить тревожным ожиданием. Люди боятся собираться в общественных местах. Если верить слухам, то худшие времена не за горами, что подтверждается чрезвычайными мерами "безопасности", введенными Синьорией, целиком послушной воле Медичи.
Кое-кто старается подбить моих работников не повиноваться и даже сманивает их на сторону. Им внушают мысль, что я их заставляю непомерно работать и не доплачиваю. Говорится немало и другой чепухи.
Боюсь, как бы не повторилась история с каменотесами в Пьетрасанта со всеми ее неприятными последствиями. На сей раз буду глядеть в оба. Уже прогнал одного болтуна, дабы другим было неповадно.
Вновь написал Джованни Фаттуччи, который находится в Риме, где по моему поручению и от имени папы он ведет переговоры с послом герцога Урбинского относительно дальнейших работ над гробницей папе Юлию II. В который уже раз прошу его немедленно вернуться, ибо в Риме началась эпидемия чумы. Никак он не хочет меня послушать. Не хватает только, чтобы он заболел там из-за меня. Чтобы снять с себя всякий грех, вместе с Граначчи побывал сегодня у его матери и попросил ее повлиять на сына, заставив его поскорее уехать из Рима. Надеюсь, что Фаттуччи послушает мать и не станет ее волновать.
В последнее время все мои домашние разъехались в разные стороны. Отец вместе с Буонаррото, его женой и детьми укрылись в Сеттиньяно, где живут в доме бабушки Алессандры, матери отца. С ними находится и Сиджисмондо, который присматривает за делами в моем поместье, а также в лежащем по соседству поместье отца. В нашем флорентийском доме на улице Моцца остались только Джовансимоне и мона Маргарита. Часто у них ночует и мой подмастерье Пьетро Урбано. Сам же я большую часть времени провожу поблизости от работы, в доме на площади Сан-Лоренцо, который предоставлен мне по распоряжению папы Климента VII.
Старый Лодовико и Буонаррото оставили дом, не желая более выносить мои попреки. Что за люди? Я, видите ли, один должен тянуть лямку, да еще и помалкивать. Все дело в том, что перепалки в нашем доме на улице Моцца всякий раз затевались по вине папаши Лодовико. Этот семейный патриарх непрестанно требовал от меня денег на "содержание дома", словно я стал банкиром.
