Павел Загребельный - Я, Богдан (Исповедь во славе)
Бурляй ждет своих бурь, суша для него слишком спокойное место, ему больше по душе море, но будет тебе еще и море, Кондрат, наберись терпения, поднимется еще такая волна супротивная, что ого-ого! А Джелалий поводит своим хитрым умным оком, может, вспоминает, как спали с ним на одном войлоке в Стамбуле, когда очутились среди невольников капудан-паши, подаренных ему анатолийским пашой, который только что прибыл в столицу и привез пленников, захваченных им при подавлении очередной джеляли - восстания голытьбы, безнадежного и дерзкого, удивительного в своем братстве, поскольку были там турки и армяне, лазы и славяне, греки и грузины. Мой кум Кричевский вел себя среди полковников тихо, он совсем недавно еще был на службе у короны, но подавлять свой нрав ему трудно было, я видел это по тому, как упрямо склоняет свою лобастую голову и посматривает из-под кустистых бровей. Два мудрых моих старшины Богдан Топыга и Мартын Пушкарь держались чуточку в сторонке возле писаря Выговского, еще не зная, сколько горя испытают от пана Ивана в дальнейшем, а Пушкарь - тот и вовсе смерть примет от его рук, но кто же в состоянии угадать свою судьбу?
- Панове товарищество, друзья мои и побратимы! - сказал я им. - В этой битве решится наша доля и доля народа нашего. Должны проявить все, на что способны, и притом - в наивысшей мере. Времени нам отведено очень мало, это уже не пустошные степи, где могли стоять хоть до скончания века, тут Украина, смотрит на нас весь народ, присматриваются и враги наши, потому для бездельничанья и промедления не отмерено нам времени.
Меня упрекают, будто, назначая полковников и старшин, выбирал я лишь послушных, а способных оттолкнул, чтобы не затмевали моей славы. Но что моя слава без вашей? Существует ли она вообще? Возможна ли? Выбрал вас и еще буду выбирать, считая, что поднимаю самых способных, цвет народа своего, доблесть и рыцарство. Послушными пусть будут нам послы и писари, а полковниками и старшиной - лишь самые способные. Полагаюсь на вас, как на самого себя, полагаюсь и верю.
- Верим и тебе, батько! - загудела старшина.
- Головы свои положим за тебя!
- Не дадим супостату издеваться!
Сразу же начали говорить про битву. Уже тут я мог убедиться, что военная специальность слишком быстро исчерпывает даже сильные натуры. Не раз это приводило к трагизму воинского величия. Наверное, угрожало это и Ганже. Добился, может, самой большой своей победы в жизни, взбунтовав в Каменном Затоне реестровиков и приведя их на Желтые Воды. Теперь снова становился прежним самоборцем, который на страшных поединках бьет своих супротивников, пока не убьют и его самого когда-то.
- Могу вызвать на поединок самого Потоцкого или хотя бы Калиновского! крикнул Ганжа.
- Вот уж прославишься, - спокойно промолвил Топыга. - Ведь Потоцкий всегда пьян, как затычка в бочке, а у Калиновского никудышное зрение, он ни стаи птиц не видит, ни на выстрел из лука не может различить - человек или столб...
Джелалий поддержал Ганжу, но поединками не мог довольствоваться, хотел окружить шляхетский табор со всех сторон, рвать и метать. Осторожный Вешняк тоже соглашался, что взять ляхов в осаду это хорошо, но выскакивать супротив них не следует, надо просто додавить их, да и только.
Богун без хитрости не мог и шага ступить.
- А что, если отвести речку, гетман? - сказал он. - Дай мне с тысячу людей с возами да конями, камня здесь хватит, навозим его к Роси под Стеблев, там хорошее место, запрудим воду да и пустим по новому руслу. Гетманы считают, что спрятались от нас за Рось, а тут проснуться, а реки и в помине нет, и уже казачество несется галопом!
- Что ты скажешь, Кривонос? - спросил я Максима.
- Обшарили мои хлопцы все здесь и нашли яр вельми удобный. Называется Резаный или Крутой. Если бы его перекопать да еще завалить лесом, а потом загнать туда кварцяное войско, то можно было бы изрубить в капусту!
- А как же ты подтолкнешь их в тот яр?
- Можно и завести, - подал голос Нечай, который до сих пор молчал, наверное все еще обижаясь на меня за Княжьи Байраки, хотя, собственно, это я должен был бы обижаться за его своевольство. - Имею человека для этого.
Над Нечаем посмеялись вдоволь, потому что никто не хотел верить, чтобы один человек сбил с толку целое войско да еще с двумя гетманами коронными, тогда я сказал, что посоветуюсь еще с Тугай-беем, где поставить его орду, а каждому в отдельности укажу его место, отпустил старшин. Потом позвал Нечая и спросил его о человеке.
- Где он и кто?
- Тут под рукой, бут казацкий, служил в белоцерковском полку, гетманы его знают, потому что не раз бывал при их разговорах с татарами, толмачил.
- Зови его.
Нечай привел казака. Среднего роста, грудь колесом, голова гордо поднята вверх, будто и не смотрит на этот грешный мир, лицо красивое и смелое. Полюбил я этого человека, как только взглянул на него.
- Как зовут тебя? - спросил я его.
- Самийло. Зарудный. Сын Богдана.
- Берешься за дело, что сказал мне полковник Нечай?
- Берусь, гетман.
- Жизнью рискуешь.
- А что жизнь! Жизнь - это воля. А воля - в победе. Вот и вся жизнь! Хе, жизнь!
- Будут мучить тебя шляхтичи.
- Выдержу.
- Железом будут прижигать.
- А я - Зарудный. За железной рудкой - ржавым болотом - родился, среди железа вырос. Не испугаюсь, гетман.
- Ну, иди, - сказал я ему, а когда уже повернулся, чтобы идти, остановил его: - Постой. Дай я тебя поцелую.
Обнялись, поцеловались. Нечай стоял, переводил взгляд с одного на другого, не знал, верить или нет, потом махнул рукой, улыбнулся, пошел вдогонку за своим казаком.
В субботу с вечера Потоцкий пустил своих вояк грабить Корсунь, велел поджечь ближайшие фольварки, от них выгорел весь город. Панство уничтожало все вокруг, так, будто уже навеки покидало эту землю, никогда не надеясь возвратиться сюда. И это было мне на руку. В воскресенье я пустил переправляться через Рось татар и всадников Ганжи в белых сермягах, шляхтичи вышли за лагерную насыпь, сцепились в мелких поединках, стреляли, но никто на них не нападал, и так прошел день. Польный гетман Калиновский хотел дать битву тут, хотя поле было и неудобное, однако Потоцкий не соглашался рисковать войском да и о том помнил, что сколько раз пробовал - никогда в понедельник не имел счастья.
Вечером коронному гетману доложили, что пойман бут казацкий, который якобы хотел перебежать в польское войско. Потоцкий велел взять перебежчика на муки железом и сам прибыл на допрос. Сидел, правда, молча, глуша стакан за стаканом водку и выставляя заросшее густой шерстью ухо на то, что происходило возле несчастного, но прислушивался внимательно и кряхтел самодовольно, когда подвергнутый пыткам кричал от боли. Кричит - будет говорить правду. Те, которые не кричат, не говорят ничего либо врут. Зарудному приложили к телу раскаленное железо, он даже почернел весь, но от того, что сказал сразу, уже не отступал. Сказал, что татар свыше 40 тысяч, а хан идет из степей с еще большей силой. Казаков пришло 15 тысяч, однако реку переходить боятся, пустили лишь конницу, но известно же, что у казаков главная сила - пешие воины, они и самые страшные. Чтобы окружить шляхетский табор, делают что-то с рекою, перехватывая воду под Стеблевом. Через два-три дня и ударят... Тогда же подойдет и хан с ордою.
Потоцкий кивнул ротмистру, ведшему допрос, когда тот подошел, сказал тихо:
- Спроси, знает ли он тут дорогу? Служил в Белоцерковском полку, должен был бы знать, скурвин сын!
Зарудный долго колебался, но, прижженный еще железом и выторговав себе хорошее вознаграждение, взялся вывести коронное войско скрытыми дорогами на Богуслав, Белую Церковь, а потом и в Паволочь.
Ночью Потоцкого оторвали от развлечений с панями, потому что заметили: вода в реке стала резко убывать. Получалось, что казацкий перебежчик правду говорил, и намерение коронного гетмана немедленно отступать с этого несчастного места было очень своевременным. Потоцкий дал команду выступать на рассвете, в счастливый вторник. Тяжелые возы с поклажей пришлось бросить. Взяли более легкие, каждая хоругвь по 15-25 возов. Расставили их в 8 рядов, а между ними все войско и по 12 орудий спереди и внутри, а позади - по четыре.
Так еще в темноте огромный неуклюжий табор двинулся вверх по Роси на Богуслав, направляясь туда, где их уже ждали казаки. В Резаном яру Кривонос перекопал и завалил дорогу, запрудил воду, приготовил по бокам в зарослях шанцы, так, что стволы казацких самопалов должны были упираться в бока шляхтичам. Казаки сидели в засадах, посмеиваясь в кулаки: "Как сложились мы по два кулака, так оно аж застонало. Как говорится: встретили мы двадцать один, если не два, то один". Орда пасла коней по ту сторону яра, чтобы вылавливать птиц, которые будут вылетать. Если бы гетманы внезапно свернули от яра и пошли по другой дороге, их встретили бы полки Вешняка и Топыги, а к ним вскоре присоединилась бы конница Ганжи и та же самая орда, которая не хотела тут уступать добычу никому, - своим чутким нюхом перекопский мурза вынюхал огромные сокровища.
