Леонид Горизонтов - Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.)
Итоговая статистика приема в университет, правда, несколько отличная от приводившихся ранее данных, такова:
Поступило 1908 г. 1909 г. 1910 г. Итого Семинаристов 535 352 523 1410 Остальных 278 250 223 751 Всего 813 602 746 2161Сопоставимых сведений за последующие годы у нас, к сожалению, нет. Известно только, что министр народного просвещения после окончания вступительных испытаний 1914 г. отдавал распоряжение представить ему данные о наборах последних трех лет, «с подразделением на окончивших курс в семинариях и в прочих средних учебных заведениях»46. На 1 января 1913 г., когда были уже укомплектованы все курсы, из 2415 студентов 1158 (47,95 % и 61,66 % от общего числа православных) принадлежало к духовному сословию. Как можно судить по статистике более ранних лет, почти все они являлись выпускниками духовных семинарий. В целом же, с точки зрения социального происхождения учащихся, в последний период своего существования Варшавский университет отличался редкостной демократичностью: к числу поповичей следует добавить 516 выходцев из мещан и цеховых ремесленников, а также 318 крестьян и казаков. Сыновья потомственных и личных дворян, чиновников, почетных граждан и купцов находились в абсолютном меньшинстве (407 человек)47.
Прогноз увеличения количества абитуриентов в 1910 г. на 50 человек за счет выпускников светской школы не оправдался. «Нынешнее число студентов является случайным, — признавало университетское руководство, — ибо разрешение о прйеме семинаристов на льготных для них условиях дается лишь на <!>дин год…, число гимназистов… с каждым годом уменьшается». Временные правила практически превратились в постоянные, хотя и подвергались известной модификации. Об исключительности положения Варшавского университета весьма красноречиво говорит специальное распоряжение министерства от 6 мая 1909 г., запрещавшее переход его студентов «из семинаристов» в другие университеты Империи без дополнительных испытаний 48. Специфический контингент учащихся во многом определял также финансовое положение университета. «Варшавский университет, — говорил один из его профессоров, — переживал и переживает переходное время…, когда количество доходов зависит от исключительных условий приема семинаристов». В 1913 г. при обсуждении бюджета допускалось, что «250 человек подлежат освобождению от взноса платы, не менее 150 не внесут таковой». Действительное положение вещей оказывалось много хуже: к концу 1913 г. из списочного состава 2421 человек 457 было уволено за неуплату денег 49.
И для университета, и для студентов вопрос о пособиях приобретал жизненно важное значение. После возобновления занятий «наиболее достойным и нуждающимся из русских студентов университета, не пользующихся стипендиями», ежегодно выделялось вспомоществование Николая II в размере 5 тысяч рублей. Конечно, это была капля в море, учитывая общее число малоимущих и то обстоятельство, что одна только годовая плата за обучение составляла 100 рублей. Тем не менее монаршая милость обставлялась с предельной торжественностью: известие о ней присылал министр народного просвещения, он же передавал императору верноподдан–нейшую благодарность университетского начальства и сообщал в Варшаву о благосклонной реакции Николая П. Этот ритуал не заслуживал бы специального внимания, если бы не любопытная, на наш взгляд, деталь, появившаяся в 1910 г. В переданном попечителем округа министерском уведомлении о том, что благодарственная телеграмма профессуры достигла престола, присутствовали слова о «даре его императорского величества…, служащем к поддержанию русского элемента в окраинном университете на рубеже Западной Европы». Подобная формулировка в профессорском послании, из которого исходил попечитель, отсутствовала 50. Не встречается что–либо близкое ей и в пространных протоколах Совета университета за 1908–1914 гг.
«Русский элемент» в том виде, в каком получал его университет, являлся, с точки зрения профессуры, суровой необходимостью. Некоторые преподаватели явно осуждали политическую подоплеку призыва поповичей. «Вы приехали сюда учиться — это верно, и приехали с мирными намерениями, — говорил Г. В.Вульф, в прошлом сам воспитанник Варшавского университета, в беседе со студентами, жаловавшимися на обиды со стороны местного населения. — Но отдавали ли вы себе ясный отчет, почему вы попали в Варшаву, в силу каких обстоятельств вам, семинаристам, открыл так широко свои двери Варшавский университет?»51. Оценка русских семинаристов на университетской скамье в Варшаве зависела от той оптики, которой придерживались оценивающие.
Особой колоритностью отличалось обсуждение статута так называемой Романовской стипендии, учреждение которой приурочивалось к 300-летию царствующей династии (см. Приложение № 6). Члены Совета университета серьезно повздорили, решая, кому она должна присуждаться: всем ли студентам либо только учащимся русского происхождения. Сторонник этой последней редакции профессор А. В. Михайлов ссылался на то, что «контингент русских студентов составляют сыновья по преимуществу бедного духовенства, для которых найти заработок в Варшаве крайне трудно, а существующие при Варшавском университете стипендии, за весьма немногим исключением, предназначены для других национальностей». Действительно, фундаторы частных именных стипендий, как правило, оговаривали вероисповедание стипендиатов, и общая тенденция была не в пользу православных. Михайлову вторил профессор П. В.Никольский. «Михаила Федоровича Романова, — напоминал он, — избрал и умолил принять бразды правления православный русский народ во главе со своим православным духовенством. Ни поляк, ни еврей не принимали участия в этом устроительном государственном деле». За ограничение круга стипендиатов русскими высказался и ректор. Однако голосованием 9 против 26 условие русского происхождения было изъято из текста статута. Зато большинством 18 против 17 Совет утвердил формулировку о преимущественных правах на стипендию уроженцев Костромской губернии, с которой, как известно, была связана история Романовых 52.
Варшава приняла русских юношей враждебно. Как и четырьмя десятилетиями ранее, практически по тем же внешним признакам они явно диссонировали с коренным населением, являя собой малоизвестный в Польше тип русского человека. «Резкий, странный и непривычный контраст с прежним студенчеством представляла эта молодежь для глаза варшавянина. Прежнее студенчество было подобранное, даже щеголеватое, в мундирчиках с золотыми галунами…, теперешнее же носило форменные тужурки поверх красных и черных рубах–косовороток и на головах нередко пышную шевелюру. И всей повадкой своей оно резко выделялось на общем фоне варшавской уличной толпы»53. Но если в 1870‑егг. поповичи вызывали иронические улыбки прохожих, то теперь речь шла о личной безопасности приезжих, которой реально угрожали вооруженные группы польских экстремистов, состоявшие, как правило, из молодых людей, часто одетых в /ученическую форму. В этой связи генерал–губернатор Г. А.Ска^юн временно закрыл в Варшаве 16 средних учебных заведений 54.
Сразу же по прибытии в Варшаву новоиспеченны^ студенты столкнулись и с недоброжелательным отношением квартирных хозяев, и с запугиванием, и — хотя достоверно известны буквально считанные случаи — с попытками физической расправы. Ддя обеспечения безопасности абитуриентов и студентов на улице Краковское Предместье, напротив Университетского переулка, по просьбе ректора, был установлен полицейский пост. Имея в виду уже произошедшие инциденты, ректор Е. Ф.Карский, сам, кстати, выпускник семинарии, 23 августа 1908 г. в весьма категорической форме потребовал от варшавского обер–полицмейстера «принятия решительных мер к подавлению в зародыше подобных безобразий, так как в противном случае студенты университета, число которых уже доходит до 800, будучи беспомощны…, даже могут совершенно оставить университет»55. Неблагоприятная атмосфера, сложившаяся вокруг русского студенчества, признавалась и полицейскими властями. «В национальном… польском движении, — отмечал во всеподданнейшем отчете за 1908 г. варшавский обер–полицмейстер, — по–прежнему проявлялось стремление противодействовать возобновлению занятий в высших учебных заведениях…, причем менее осторожные политические агитаторы не останавливались даже перед насильственным бойкотированием русской учащейся молодежи»56.
