Леонид Горизонтов - Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.)
События в университете получили драматическое развитие. На короткой сходке в студенческой чайной, во время которой студент–филолог 2‑го курса И. Павлов провозгласил здравицу в честь революции, 200–300 собравшихся объявили забастовку, затем состоялись пикетирование аудиторий для противодействия штрейкбрехерам, две попытки «химической обструкции», вызов полиции и арест свыше ста студентов 65. Среди признанных активными участниками беспорядков подавляющее большинство носило русские фамилии. Подшитые в пухлое дело прошения исключенных и их родителей о восстановлении в университете дают уникальный по своей человеческой пронзительности портрет студентов–семинаристов. В прошениях, конечно, отсутствуют признания в революционных симпатиях, зато отразились материальное положение, климат в семьях, жизненные ориентиры и — как равнодействующая всего этого — значение для поповичей высшего образования.
«Я должен потерять то, к чему стремился всю жизнь, что являлось единственною целью моего существования, — писал Б. Кириллов из Мариуполя. — Неужели я, проучившись 12 лет в духовных учебных заведениях, окончив духовную семинарию, не имея прав для поступления в другие университеты, не имея средств, неужели я, 24 лет поступив в университет, стал бы сочувствовать волнениям, тормозящим ход занятий, и тем самым добиваться увольнения себя из университета. Мое материальное положение, когда я не только не получал из дому средств, но сам посылал туда из своих скудных заработков, могло родить и воспитать у меня только одну мысль — скорее окончить образование». «Я ввиду совершенной материальной необеспеченности дорожу каждым потерянным днем», — вторил ему Н. Никольский из Вологодской губернии 66. «Любовь моя к наукам и университету, — писал выпускник тверской семинарии К. Малеин, — еще усиливалась желанием помочь впоследствии своей семье, материально крайне необеспеченной; я не имею отца, а мать, семь братьев и две сестры имели надежду на мою помощь». Сын священника из Челябинска В. Тресвятский сообщал в Варшаву о том, что его призывают на военную службу, а через три года его пожилой и обремененный большим семейством отец у^ке не сможет ему помогать: «двери университета для меня закрою*ся навсегда». Из прошений, между прочим, видно, на какие жертвы шло духовенство, чтобы дать своим детям светское образование. Один сельский батюшка из Самарской губернии, например, определив в высшую школу четверых из девятерых своих детей, изыскивал средства для отправки в Варшаву книг. Исключение из университета сыновей было для родителей ударом сокрушительной^ силы. «Всю жизнь ждали старики от меня поддержки, а я выгнанный, без определенных занятий студент, — писал уже цитировавшийся выше Кириллов. — Наказание выше моих сил». «Отчаянность моего положения, — признавался Д. Воронович из Могилевской губернии, — усиливается еще страданиями моей матери–старухи, вдовы псаломщика, для которой я был единственная надежда»67.
Итак, за студентами–поповичами стояла полная нужды и унижений жизнь русского духовенства, описанная Чеховым в рассказе с красноречивым названием «Кошмар» и заставлявшая выходца из церковных низов Евлогия Холмского оправдывать (!) леворадикальные настроения семинаристов. «В семинариях революционная настроенность молодежи, — писал он, — развивалась из ощущений социальной несправедливости, воспринятых в детстве. Забитость, униженное положение отцов сказывались бунтарским протестом в детях». «В семинарию, — свидетельствовал другой архиерей, описывая ситуацию начала века, — шли совсем не для того, чтобы потом служить в церкви, а потому, что это был более дешевый способ обучения детей духовенства… Ученики их, по окончании семинарии, в огромном большинстве уходили по разным мирским дорогам: в университеты, в разные институты, в учителя, в чиновники и только 10–15 процентов шли в пастыри. И, конечно, таким семинаристам не очещ> нравились многие духовные порядки…»68. «Бунтарский протест» действительно имел место, составляя один полюс русского студенчества Варшавы.
Был и другой — дающий основание видеть в семинаристах посланцев великодержавной реакции. Еще в феврале 1904 г., когда города Царства Польского впервые стали свидетелями русских патриотических манифестаций, зайетную роль в них играли студенты 69. Осенью 1910 г. в Ново — Александрийском институте сельского хозяйства и лесоводства (г. Пулавы Люблинской губернии) была предпринята попытка основать отделение черносотенной организации «Сильвания». Правда, сочувствовавшие ее направлению студенты, преимущественно дети обеспеченных родителей, столкнулись с решительным отпором основной массы учащихся и, по совету директора института, отказались от своего замысла 70.
В «палате» зарегистрированного в 1912 г. варшавского отдела Русского народного союза имени Михаила Архангела пост секретаря занимал студент университета Севериан Климюк. Менее чем через год он вырос до товарища председателя палаты и привлек в нее своего младшего брата Филиппа, также студента. Братья–черносотенцы были детьми сельского псаломщика из Люблинской губернии, воспитанниками холмской духовной семинарии 71. Последняя отличалась от других подобных учебных заведений Империи не только своей малочисленностью, нетипичными для них сословным происхождением и «европейским» обликом слушателей, но также правыми настроениями. Когда в октябрьские дни 1905 г. по улицам Холма проходила демонстрация учащихся светских образовательных заведений, у стен семинарии ее ждал решительный отпор. «Семинаристы с криком «Жидовские прихвостни!» плевали из окон на манифестантов, — вспоминал Евлогий. — Семинария была по духу «правая»… и явила пример преданности существующему государственному порядку. Будь это во Владимире (имеется в виду Вла–димир–на-Клязьме. — Л. Г.), семинаристы пошли бы впереди толпы»72. Неудивительно, что старший Климюк печатно давал антисемитское толкование университетским событиям 1911 г., схожее с секретными донесениями агента охранки, направленного наблюдать за бунтующими студентами 73. Возвращаясь к варшавской палате Союза Михаила Архангела, отметим, что остальные ее члены являлись служащими привислинских железных дорог, что опять–таки не случайность: накануне мировой войны правительство целенаправленно превращало пути сообщения в «артерии обрусения» польских губерний.
Политическое размежевание в среде русского студенчества дополнялось отсутствием единодушия в рядах преподавательского состава. На «недостаток надлежащего. единства» обращал внимание варшавский обер–полицмейстер в 1881 г. Уже упоминавшиеся события 1910 г. обнаружили сочувствие профессуры Ново — Александрийского института левым студентам. Полицейские власти утверждали даже, что именно преподаватели–прогрессисты явились истинными руководителями беспорядков 74. В комитете открытого в 1907 г. варшавского отдела право либерального Союза 17 октября должности председателя и секретаря занимали университетские преподаватели 75. Многие профессорские ставки в Царстве Польском были предоставлены правым. Независимо от своей идейной принадлежности, большинство преподавателей могли существовать только в русском образовательном пространстве. «По–видимому, наступает полонизация всего учебного ведомства, — с тревогой писал Ф. Ф.Зигель весной 1915 г., — а это несовместимо с нашими курсами»76.
Присутствие в стенах университета нескольких социально–политических стихий было чревато сложными коллизиями. Так, не удовлетворившись распределением казенных стипендий после событий 1911 г., студенты–черносотенцы попытались перенести вопрос в политическую плоскость. «Мы бы не дивовались, будь наша университетская администрация кадетской, — вещал в «Русском знамени» студент юридического факультета, скрывший свое имя под псевдонимом Холмич. — Но наш ведь университет считается правым. Надо вам, союзники («Русское знамя» г — орган «Союза русского народа». — Л. Г.), доложить, что нет ничего хуже национал–октябриста, т. е. человека, сидящего на елико возможно большем количестве стульев. Тошнотворное дело — анализ духовного «я» подобного типа». Не утруждая себя «тошнотворным» анализом, Холмич прямо апеллировал к полиции. «Позволю себе полюбопытствовать, чего смотрит г. варшавский обер–полицмейстер», — вопрошал провокатор 77. Личность Холмича, помещавшего свои корреспонденции также в «Земщине» — рупоре крайне правых депутатов Государственной Думы — достойна внимания. Обращение к архиву Всероссийского дубровинского союза русского народа позволило раскрыть псевдоним, за которым, как оказалось, скрывался уже знакомый нам С. Климюк. Последний одновременно с членством в Союзе Михаила Архангела состоял также в рядах холмского отделения дубровинской организации 78.
