Леонид Горизонтов - Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.)
Решение об открытии семинаристам доступа к получению высшего светского образования имело мгновенное действие: они массами устремились в университеты, составив к середине 70‑х гг. почти половину университетского студенчества Империи. Учреждение в 1869 г. вместо упраздненной Главной школы Императорского Варшавского университета с русским языком преподавания открыло для русских юношей возможность получения образования в Царстве Польском. В Варшавском университете семинаристы обучались уже в начале 70‑х гг., когда тот испытывал серьезные трудности с набором слушателей: число поляков, пожелавших заниматься в нем упало в первое десятилетие, по сравнению с Главной школой, более чем вдвое, и правительство решило стимулировать приток «уроженцев внутренних губерний» с помощью казенных стипендий 16.
Политическая реакция в учебном ведомстве побудила правительство к ужесточению курса в отношении семинаристов. В постановлении министра народного просвещения от 17 января 1873 г. объявлялось о единой программе экзаменационных испытаний для гимназистов и выпускников семинарий, желающих поступить в университеты. Введение в действие этих новых, крайне тягостных для поповичей, правил задерживалось, и 1874–1875 гг. стали временем «усиленного против обыкновенного приема семинаристов». В 1875/1876 учебном году в Варшавском университете числилось 40 выпускников духовных семинарий, особенно велика была их концентрация на историко–филологическом факультете. Однако удельный вес семинаристов в общей массе студентов Варшавского университета в ту пору значительно уступал среднему для всей Империи показателю 17.
Университетские волнения, недовольство руководителей Русской православной церкви, увеличение разрыва между семинарским и гимназическим курсами явились причинами установления в марте 1879 г. порядка, согласно которому семинаристы начали допускаться в университеты только после испытания по ряду предметов в гимназиях. «Трудно назвать более эффективную меру в изменении состава студентов, — замечает Г. И.Щетинина. — Выпускники семинарии сразу же отхлынули от университетов». Борьба за возвращение в университеты сделалась лейтмотивом волнений в среде семинарской молодежи, приобретших особо бурный и организованный характер в начале XX в. Согласно приводимой А. В.Ушаковым статистике, именно духовные семинарии лидировали в 1895–1904 гг. среди средних учебных заведений России по числу выступлений 18.
Новые семинарский и университетский уставы 1884–1885 гг. закрепили принятое в конце царствования Александра II решение. Однако уже в 1884 г. удовлетворяется ходатайство попечителя варшавского учебного округа о привлечении воспитанников семинарий для усиления русского элемента. Последние упоминаются в мемуарах Н. И. Кареева, преподававшего в Варшаве в 1879–1885 гг. «Русских было мало и большей частью из духовных семинарий, — писал историк. — / Семинаристов нигде, кроме Варшавского университета, не принимали». По свидетельству Л. Кши–вицкого, студенческий период которого пришелся на 1878–1884 гг., среди примерно полусотни слушателей историко–филологического факультета «очень значительную часть составляли русские, обычно воспитанники православных духовных семинарий». Подобно Каре–еву, Кшивицкий отмечал исключительное положение Варшавского университета 19.
С 1886/1887 учебного года семинаристы получили временные льготы при поступлении в Варшавский университет. Эти льготы, однако, распространялись лишь на окончивших полный шестилетний курс и отдельные факультеты. Аналогичная мера была принята в отношении Дерптского (Юрьевского) университета, русификация которого на рубеже 80–90‑х гг. привела к заметному сокращению числа слушателей 20. Примечательно, что за счет семинаристов восполнялась нехватка студентов и в открытом в 1888 г. Томском университете. Все изъятия из общих правил допускались правительством весьма неохотно 21.
Исключительное положение Варшавы после введения упомянутых ограничений могло только способствовать притоку туда поповичей. «Доступ в университет, — вспоминал о середине 80‑х гг. видный впоследствии деятель социалистического движения А. В. Пешехонов, — был для семинаристов в это время уже закрыт, но мы все продолжали мечтать о светском образовании». Университет оставался идеалом. Исключенный за свободомыслие из тверской семинарии, Пешехонов сумел получить место народного учителя в Ковенской губернии («опыта у меня никакого не было, — писал он, — и посоветоваться было не с кем» — знакомая нам по 60‑м гг. картина!). Спустя два года он определился на службу в Варшаву по ведомству народного просвещения, в чем ему оказали содействие товарищи–семинаристы, которые, воспользовавшись доступностью Варшавского университета, поспешили в него поступить. Описывая свою жизнь в Варшаве в 18871888 гг., Пешехонов говорил о прогрессивно мыслящей «среде русского студенчества». То было время общественного затишья, и выходцы из России «не шли дальше обсуждения некоторых вопросов и кое–каких культурных планов». «Были сделаны, впрочем, — добавляет Пешехонов, — попытки завязать связи со студентами других учебных заведений и местными рабочими–евреями»22.
Вплоть до начала XX в., однако, удельный вес семинаристов в общей массе слушателей оставался сравнительно скромным. «Русская молодежь, — писал Н. Дубровский в 1908 г., — строго говоря, в Варшавский университет не шла… Число русских студентов никогда выше 246 не было»23. Происходивших из духовного сословия студентов насчитывалось в 1894 г. только 47 человек, что составляло 4,3 % от всего контингента учащихся, а семинаристов было и того меньше — 37 человек (3,4 %). На начало 1905 г. те же показатели составляли соответственно 49 (3,2 %) и 38 (2,5 %). Абсолютное количество студентов–семинаристов находилось в соответствии с числом казенных стипендий 24.
Приводимые статистические выкладки вовсе не означают, что на фоне русского меньшинства университета поповичи не представляли весьма заметного явления. Практически все писавшие о Варшавском университете мемуаристы упоминали о них, часто невольно преувеличивая действительную численность этой категории студентов. Присутствие в самом сердце Польши выпускников православных семинарий имело тем больший резонанс, что они являли собой чрезвычайно колоритную публику. Если знаменитые бурсаки Н. Г.Помяловского были безошибочно узнаваемы на петербургских улицах, то сколь непривычным должен был казаться их вид европеизированным варшавянам! «Семинаристы, как то известно, — читаем в воспоминаниях К. Н. Тура, — вообще не отличаются светскостью и изящными приемами, да и одеты они были далеко не с таким изяществом, как обыкновенно привыкли одеваться поляки–варшавяне. Эти их качества и громкий, нестес–няющийся подчас разговор по–русски друг с другом вызывали улыбки». «Студенты–поляки очень были непохожи на тогдашних русских, — отмечал Н. И.Кареев. — Это были чистенькие франтики, очень вежливые, толпившиеся в цукернях, где в большом количестве потребляли сладкие пирожки»25.
Развернутая сопоставительная характеристика польского и русского студенчества обнаружена нами в датированном февралем 1881 г. донесении варшавского обер–полицмейстера. «Может быть, ни в одном университете империи, — сообщал он генерал–губернатору, — не встречается такое разнообразие стихий, входящих в состав учащейся молодежи, как в Варшаве. Не говоря уже о… разнице происхождения, вероисповедания и проч., — у нас особенно замечателен факт резкого различия студентов–туземцев от русских студентов. Большинство таковых местного происхождения — это еще не взрослые развитые молодые люди, а полумальчишки, поступившие в университет прямо со скамьи гимназии. Студент–варшавянин — это чаще всего, так сказать, продолжение гимназиста, беззаботного юнца, вращающегося вне университета почти исключительно в среде семейпой и домашней жизни. Между тем как русский студент Варшавского университета чаще всего бывалый, тертый и многоис–пытавший; он поступает в университет не прямо из гимназии, а после нескольких лет жизни в разных слоях общества, по большей части из семинарий»26.
Разумеется, отношение к поповичам местного населения определялось не только и не столько присущими им этнографическими чертами. Высказывалось мнение, что они пользовались «польскими стипендиями». Семинаристы служили живым олицетворением набиравшей силу системы русификации, тем более что некоторые из них со временем становились чиновниками 27. О многочисленности «семинаров» в учебном ведомстве Царства Польского, возглавляемом ненавистны^ полякам А. Л.Апухтиным, писал Ф. Ф.Орлов. В воспоминаниях А. Краусгара дан малопривлекательный портрет поповичу на посту директора одной из варшавских гимназий Н. М. Троицкого, посвящавшего свой досуг чтению прессы «исключительно окраски «Нового времени» и «Московских ведомостей»»28/. На восприятие поповичей влиял также прочно укоренившийся в польском сознании негативный стереотип православного духовенства 29.
