Михаил Булавин - Боевой 19-й
Среди пленных белоказаков стоял офицер в английском френче и в староармейской русской фуражке с коротким вдавленным козырьком. Он растерянно озирался по сторонам, не успев рассмотреть тех, кто захватил поезд. На его бледном лице нервно подергивался мускул. Он вздохнул, приподнял плечи и, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Я ничего не понимаю.
Белоказаки, наступавшие по всему участку, встретив упорное сопротивление, пришли в замешательство. Они не видели поддержки со стороны своего бронепоезда, но когда убедились, что он движется назад и ведет огонь по ним, стали поспешно отходить.
Смирнов догадывался, что план Паршина удался. У него никогда еще не было так легко на душе, как сейчас. Его отряд уже оставил позади перекидной мост и упрямо двигался вперед. Враг отступал. Хорошо бы сейчас увидеть Паршина и пожать ему руку. Но внезапно Смирнов почувствовал острую боль в пояснице. В глазах помутилось. Спотыкаясь и почти касаясь руками земли, он клонился все ниже и ниже, сделал еще два-три шага и рухнул. Перед ним кружились деревья, дома, люди, но он не мог дать себе отчета в том, что с ним случилось,
Когда захваченный бронепоезд пошел назад к Сельскохозяйственному институту, на помощь ослабевшим в бою защитникам, Смирнов лежал за перекидным мостом, глядя потухающим взором в небо, по которому неслись низкие осенние тучи.
Несколько бойцов вызвались доставить командира в госпиталь, но он пришел в себя.
— Не надо... Бронепоезд? — тихо сказал он.
— В наших руках, товарищ командир.
Он слабо улыбнулся.
— Идите же туда, где вы необходимы.
Смирнов не слышал и. не чувствовал, как бойцы бережно положили его на шинель и понесли сквозь визг пуль, прикрывая собой, в безопасное место.
XI
Госпиталь шумел, волновался. Легко раненные, опираясь на костыли, перекочевывали к окну. Врачи, сестры и няни сбились с ног. Тревога в городе нарастала с каждым часом, угнетающе действуя на раненых. Одни заявляли, что они совершенно здоровы, и просили, чтобы их выписали и направили в воинские части, другие, прислушиваясь к приближающейся пальбе, сползали с коек и тянулись к окну. И только когда затихала стрельба, наступало некоторое успокоение. Уговаривая раненых, сестры и врачи волновались сами, не зная, какая судьба постигнет город в последующий час. Скоро в госпиталь стали поступать новые раненые. Они были источником сведений для давно лежавших. У вновь прибывших допытывались, как идут бои, сдадут красные или отстоят город. Но ответы были самые разноречивые;. Они зависели от боевого участка, на котором сражался боец, от степени ранения, самочувствия и, наконец, от веры или неверия. Каждый делал свои выводы и заключения.
В одной из групп раненых оказался солдат-белогвардеец. Его расспрашивали тоже. Но он только мычал, морщился и, узнав, что в госпитале подавляющее большинство раненых красноармейцы, говорил: «Не могу знать». Он мученически кривил лицо, с шу« мом втягивал сквозь сжатые зубы воздух и тихо сто-* нал.
В операционной Зимин сказал:
— Давайте этого молодца. — Он глянул на солдата и со спокойной иронией спросил: — Ну, герой, как фамилия?
— Тягунов Миколай, — осклабился солдат, — крестьянин Тульской губернии..
— С немцами воевал?
— Было дело...
— А теперь с кем воюешь?
— Не могу знать.
— Как же это ты не знаешь? Тебе, должно, гово-* рили с кем. С народом ты воюешь, со своими мужиками. Вот вернешься домой, они тебе спасибо скажут, а?..
Врач разрезал ссохшийся от крови, похожий на кусок помятой жестяной трубы рукав и стал осторожно отдирать его от ]раны. Солдат* морщился от боли. Лицо покрылось испариной. Обмениваясь короткими замечаниями с Верой, Григорий Андреевич очищал рану и продолжал разговаривать с солдатом.
— Ну вот, вылечу я тебя, а ты потом на меня с английской винтовкой полезешь?
Тягунов замигал глазами.
— Не по своей я воле. Мобилизовали.
Когда перевязка была закончена, Зимин приказал Вере направить раненого в третью палату.
Поздно вечером Вера почувствовала сильную усталость, прикорнула на диване у себя в дежурной и уснула.
В госпиталь привезли четырех раненых. Зимин, узнав, что Вера спит, не велел будить ее.
В хирургическую на носилках внесли офицера. Зимин удивленно посмотрел на санитаров и спросил:
— Откуда? Как попал?
— Говорят, будто сам перебежал к нам.
— Разденьте.
Быльников открыл глаза.
— Пить.
Разливая воду из стакана, поднесенного к его губам рыженькой санитаркой, он сделал несколько маленьких глотков.
— Где я?
— В госпитале.
— У кого?
Ему не ответили. Зимин осмотрел рану и приказал нести в операционную.
Стояла глухая ночь. В дежурную вошла санитарка. Вера проснулась и вскочила на ноги.
— Стреляют? — спросила она испуганно.
— Нет.
— Раненые были?
— Григорий Андреевич не велел вас будить. Спите себе.
— Ох, как же так!
Вера посмотрела на часы. Три. Она сполоснула водой лицо, поправила волосы и, повязав косынку, села за стол. Вера проспала и теперь испытывала неловкость перед Зиминым. Конечно, он добрый, внимательный, но нельзя же злоупотреблять его добротой. Ему достается больше всех.
— Леночка, — обратилась она к санитарке, молодой рыженькой девушке, и заметила на ее лице какое-то необычное выражение любопытства. Санитарка несколько раз посмотрела на Веру украдкой. — Вы напрасно меня не разбудили. Мне очень неловко будет перед Григорием Андреевичем. А среди раненых есть тяжелые?
И опять Вера заметила у Леночки это странное выражение, не то удивления, не то любопытства.
— Один... оперированный, — с этими словами, как-то неловко пятясь к двери, Лена вышла.
Вера облокотилась на стол и долго сидела бездумно, вперив глаза в одну точку. Тишина. Изредка где-то далеко щелкнет выстрел, и тогда кажется, что кто-то, крадучись, пробирается к госпиталю.
Время неутомимо идет вперед. Вера медленно встала, спустилась по тускло освещенной лестнице вниз и вышла на крыльцо. Холодный ветер шумит листвой деревьев. По черному небу летят облака, то открывая, то закрывая звезды.
Вера редко бывает в городе, а в последние дни и вовсе не выходит из госпиталя. У нее нет знакомых, вся ее жизнь — здесь. А как иногда хочется вырваться куда-нибудь, побыть среди здоровых и смеющихся людей, развеяться, отдохнуть от тех страданий, которые она видит постоянно. Она подставляет ветру лицо, глубоко вдыхает свежий воздух и думает о том времени, когда окончится война, когда в стране снова станет тихо и мирно. Тогда опустеют госпитали, и люди, покинувшие их, будут радоваться жизни вместе с нею. А потом. .. Что же будет потом?
Она поднимается по лестнице и неслышными шагами бредет по коридору. «Так что же будет потом?» — думает она, силясь представить себе будущее. Так и не нарисовав его, она заходит в первую палату, где лежит Блинов. Здесь все спокойно. Она идет дальше.
В третьей палате кто-то простонал. Она неслышно вошла.
Свесив с койки голову, лежал Тягунов. Он не спал.
— Вы почему бодрствуете? — шепотом спросила она.
— Больно, сестрица.
— Вы неудобно лежите.
Она приподняла подушку, исправила положение руки Тягунова.
— Вот так будет лучше, и боль утихнет.
В углу на спине лежал раненый, которого привезли, когда она, вероятно, спала. Ноги в серых шерстяных носках были просунуты между прутьями гря-душки, руки вытянуты поверх одеяла. В одно мгновение Вера охватила взглядом темное, загорелое лицо с плотно сомкнутыми веками и уголки сжатых губ, скорбно опущенных книзу. Она отшатнулась, закрыла лицо руками, не в силах была тронуться с места. Простояв так с минуту и боясь вновь.взглянуть на раненого, она медленно побрела к выходу.
