Михаил Булавин - Боевой 19-й
— Ползи сюда, Хрущев! — передал по цепи Холодов.
Устин, пригибаясь, перебежал к Холодову.
— Я вижу, откуда они садят. Их надо снять, Хрущев. Они здорово пристрелялись. Эта батарея не дает нам хода.
— Разрешите мне, товарищ командир. Я с бойцом живо... как раз сейчас темнеет, а?
— Нет, тебя я пустить не могу. Тут надо послать другого. Ты здесь нужен.
После третьего разрыва Холодов закричал:
— Давай, Хрущев, двигай, черт их побери!
Но не прошло к минуты, как Паршин передал, что он готовится к атаке и просит поддержать его.
— Хрущев! — крикнул Холодов, но Устина уже и след простыл. Захватив пулемет и молодого, добровольно вызвавшегося бойца, он двигался вперед, к заводу.
Если в окопе он всегда чувствовал себя мишенью, то сейчас, на поле, он избавился от этого ощущения. Боевой азарт охватил его. Прошло одна, две минуты. Отряд Холодова вновь начал перебежку. Шрапнель рвалась позади. Стрельба нарастала. Холодов посмотрел на часы. «Неужели прошло только пять минут!»
Устин поднимается и, пригибаясь так, что руки едва не задевают землю, напрягает все силы, чтобы пробежать короткое расстояние до укрытия, которое он заранее наметил. Он слышит, как, не отставая, бежит за ним молодой боец. Устин все ближе и ближе придвигается к тому месту, где он должен остановиться, залечь и обстрелять батарею. Над ним свистят пули. «Еще один бросок!» — кричит он себе, затем падает и приказывает бойцу, которого он не видит, но слышит: «Ложись!» Он устанавливает пулемет.
Парень подтаскивает цинковую коробку и ложится рядом, разворачивая пулеметную ленту. Думая о своем деле, Устин в то же время отмечает, что боец этот совершенно не тот, которого он обучал. Это Симаков, уже приноровившийся стрелок. До уха доносится протяжное «ура».
— Кто это, Симаков?! — спрашивает он.
— Наши, — отвечает боец.
— Это Паршин перешел в атаку, — говорит Устин и, направив пулемет туда, где расположилась батарея противника, нажимает спусковой рычаг. Дрожит горячее тело «максима».
Холодов, услышав «ура», поднимает свой отряд и, размахивая наганом, кричит:
— За мной, солдаты революции! За советскую власть! — и бежит вперед.
Бойцы поднимаются за ним.
— Вперед! Вперед! — кричит Устин и мчится на новую позицию, и снова очередь за очередью посылает его пулемёт.
Казаки не выдерживают напора и, оставив завод, поспешно отступают к лесу.
Сколько пережито каждым за эти минуты! Бойцы двух отрядов, черные от пыли, возбужденные, встречаются на заводе. Каждый старается рассказать о том, что он увидел и испытал сегодня. Некоторые были первый раз в бою. Но закипает гнев и кручинится сердце оттого, что многие друзья остались там, на поле битвы.
Холодов, сверкая карими глазами, передает штабу укрепленного района: «Завод Рихард-Поле в наших руках!»
Вечер. Темно. После непрерывного восьмичасового боя проходит возбуждение, и красноармейцы ощущают смертельную усталость.
На помощь прибывает новое пополнение — батальон губвоенкомата. Город в руках защитников.
Мамонтов приказывает генералу Постовскому начать новое наступление по всему фронту, бросив в действие все резервы.
Не спавший три дня и три ночи, с посеревшим и осунувшимся лицом, начальник штаба укрепрайона принимает новое донесение.
«Белым удалось после трех дней боев восстановить переправы через Дон и перебросить войска на левый берег. Прорвавшись в юго-западный оборонительный сектор, они смяли малочисленные час^и 607-го полка и ворвались в слободу Чижовку. Бронепоезд противника открыл орудийный огонь по Плехановской улице и заводу Рихард-Поле. Белые .заходят бойцам батальона губвоенкомата, роте курсантов и отряду Холодова в тыл».
Начальник штаба укрепрайона держит холодную трубку и, пошатываясь от усталости, опускается на стул.
Резервов больше нет. Оружия мало, боёприпасы на исходе, но есть еще люди и воля к сопротивлению.
Штаб укрепрайона приказал командирам немедленно покинуть позиции и вывести отряды из окружения.
Рота курсантов отошла к Чугуновскому кладбищу й, миновав зашедшего в тыл врага, отступила в центр города. Батальон губвоенкомата прикрывал отступаю* щую роту курсантов и дрался до последнего патрона.
Устин чувствовал, что силы защитников, обороняю* щих город, истощились. Боеприпасы кончились. Отряд с трудом, последними патронами, отбил очередную атаку казаков и находился сейчас в отчаянном пбложе* нии. Сосед Устина, молодой боец с потрескавшимися губами и серыми от пыли бровями, с ожесточением рванул затвор, выбросил из винтовки последнюю гильзу и, криво усмехнувшись, устало сказал:
— Все.
— Береги, — ответил Устин и протянул ему три патрона. Тот жадно накрыл их своей ладонью и молча пожал руку Устину.
Получив приказ отходить, Холодов на минуту задумался над тем, как отвести отряд без потерь и не сделать его мишенью для вражеского огня.
Пожилой боец, жестикулируя, обратился к Холодову. Холодов, внимательно выслушав его, закивал го* ловой и приказал бойцам:
— Бурьяну, травы, все, что может гореть! Живо!
Пожилой боец стоял возле Холодова и, прищурив
глаза, спокойно смотрел через бруствер.
Это был человек с подстриженными седыми усами, маленькой с проседью бородкой и довольно живыми глазами. Старая солдатская шинель сидела на нем ладно, затянутая в талии брезентовым ремнем. Военная выправка выдавала в нем старого воина. Долгим и пристальным взглядом он остановился на Устине и, подмигнув ему, улыбнулся.
— Не узнаешь?
Устин напряг память. Да где же &н видел этого красноармейца?
— Ах, да! — спохватился Устин. — Льговский то* варищ? Вместе на проспекте газету читали?
— Верно. А я думал, не признаешь. Ну, иди, торопись.
— Так пойдем вместе.
— Нет, браток, тебе идти, а мне прикрывать тебя.
Иди, хорошо воюй, да меня помяни добрым словом, если жив будешь.
На бруствере, во всю длину окопов, поднялся густой дым от зажженного бурьяна. По команде Холодова из траншей один за другим стали выпрыгивать бойцы. В окопах остался старый красноармеец с несколькими бойцами, ведя редкий огонь по врагу. Вытаскивая пулемет, Устин оглянулся. Старый солдат провожал бойцов взглядом; когда Устин взялся за пулемет, чтобы тащить его за собой, он увидел, как солдат поднял в вытянутой руке винтовку, словно бы салютовал отряду. Дым, стлавшийся над окопами, хорошо маскировал отходивших бойцов. Через пятнадцать минут они пересекли Плехановскую улицу и вышли в зону сравнительной безопасности.
Ночью Паршин собрал и объединил остатки разрозненных сил. Начальник штаба укрепрайона, вызвавший его, предложил сесть. Это был тот же бледнолицый, с черными глазами, высокий, лет тридцати человек, которого Паршин видел на партийном активе. Сейчас лицо его стало еще бледнее, а глаза, оттененные темными кругами, смотрели строго и мрачно. Распахнув кожаную куртку и засунув руки в карманы синих, с красными кантами, брюк, он, пошатываясь от усталости, расхаживал по комнате и беспрестанно курил.
— Вы знакомы с расположением города?
Начальник штаба подошел к столу и наклонился
над картой.
— Ориентируюсь хорошо, — ответил Паршин.
— Так вот смотрите, что получается. Вот здесь белоказаки просочились к Чернавскому мосту, стремясь отрезать нас от Придачи и в случае, если мы не устоим, захлопнуть нас, как в мышеловке, и закрыть отход наших частей за реку Воронеж. Мы подкрепили военкома Холодова и поставили ему задачу: на рассвете внезапно атаковать врага и, не давая ему опомниться, смять и занять подступы к Чернавскому мосту. Задача сложная и нелегкая. А вот здесь, — провел он карандашом по карте, — на всем участке от перекидного железнодорожного моста до Сельскохозяйственного института идут упорные бои с переменным успехом. Белоказаки хотят захватить вокзал и прилегающий к нему поселок. Там у нас действует Смирнов, смелый и волевой коммунист, но бойцов у него мало. Они с трудом сдерживают противника, и если им не будет оказана помощь, мы проиграем оборону города.
