Валентин Янин - Я послал тебе бересту
«А двор мои в городе, а пожня на Глушици, а другая за Городищем, а то Даниловимъ детемь…». Грамота № 520 начинается именно теми словами, которые ожидалось здесь увидеть. И, тем не менее, чтобы устранить все возможные сомнения и убедиться в принадлежности обоих берестяных листов одному документу, нам следует прочесть весь текст до конца:
«А не виноватъ есмь никому ницимъ, развие богу душою. А на то богъ послухъ и отець мои душевне игумень Демидъ святого Николе и попъ Офоносъ святей Богородице».
Вот теперь никаких сомнений не остается. На первом листе Моисей в числе своих возможных наследников на случай смерти детей называет монастырь святого Николы и церковь святой Богородицы, а на втором листе в качестве свидетелей-послухов поименованы игумен этого монастыря и поп этой церкви.
Второй лист позволяет установить место жительства Моисея. Он горожанин, владеет двором в городе. Грамота не называет имени города. Однако это не Новгород. В завещании Моисея называются его пригородные пожни (то есть покосы) на Глушице и за Городищем. Вблизи Новгорода есть Городище, знаменитое в его истории, но там нет Глушицы. Глушица имеется около города Старая Русса, но там нет Городища. И Городище, и Глушица вместе известны около города Порхова, расположенного на верхней Шелони примерно в 15–18 километрах от дубровенских владений Моисея и примерно в 100 километрах от его сосенских земель.
Каким же образом завещание жителя Порхова и владельца земельных участков на Шелони попало в Новгород? Причина выясняется достаточно легко. Если мы сравним духовную грамоту Моисея с другими дошедшими до нас завещаниями XV века, то обнаружим в нем некоторые особенности, касающиеся окончательной отделки текста. Все средневековые завещания писались по образцу — формуляру, который начинался обязательной фразой «Во имя отца и сына и святого духа», а оканчивался таким же обязательным заклятием против возможных нарушителей воли завещателя: «А кто сие рукописание преступит, судитца со мною пред богом в день страшного суда». В нашей грамоте ни начальной, ни заключительной фразы нет, и это позволяет думать, что перед нами не окончательный текст, а черновик духовной Моисея. Окончательный текст писался не на бересте, а на пергамене и снабжался свинцовой, висящей на шнуре печатью, которая, будучи приложена в канцелярии наместника новгородского архиепископа, придавала документу юридическую силу. К берестяному листу привешивать печать бессмысленно. Такой лист невозможно сохранять длительное время, а если привесить к нему печать, то она оторвется сразу же после появления первых трещин на бересте. А коль скоро любое завещание не могло, таким образом, миновать наместничьей канцелярии в Новгороде, следовательно, и черновик нужно было доставить сюда, чтобы здесь с него написали на пергамене документ по всей форме, включавшей и утверждение его печатью.
Только что были упомянуты другие новгородские духовные грамоты, давно известные исследователям. Таких пергаменных грамот дошло до нас около трех десятков. Не умаляет ли их наличие значения нашей находки? Напротив, сравнение нового документа с известными ранее придает ему особую ценность и превращает в первостепенный источник социальной истории Новгорода. Все известные нам прежде завещания сохранились в монастырских архивах, будучи связаны с передачей по духовным грамотам во владение монастырей земельных участков. Одни из них касаются только этих участков и, следовательно, не характеризуют собственности завещателей в целом. Другие, например духовные бояр Шенкурских, связаны с владениями очень богатых семей и, таким образом, не дают представления об имущественном положении землевладельцев из других сословий.
K какому же сословию принадлежал наш Моисей? Чтобы дать ему социальную характеристику, нужно, прежде всего, выяснить размер принадлежавших ему владений. Когда после присоединения Новгорода к Москве московскому правительству потребовалось освоить для обложения налогами новгородский земельный фонд, оно распорядилось переписать в писцовые книги все пахотные и сенокосные угодья бывших владений Новгорода. Эти писцовые книги, составлявшиеся несколько раз на протяжении конца XV и XVI века, к сожалению, дошли до нас не в идеальном порядке. Поэтому не каждую «волостку» можно отыскать в них. Однако большинство сведений все же сохранилось и изучается исследователями уже более ста лет. Поищем в этих книгах земли Моисея (разумеется, в конце XV и в XVI веках они принадлежали уже иным владельцам). Ценность всех описанных в писцовых книгах земель измеряется в обжах. Так называлась единица обложения, соответствующая земельному участку, который мог вспахать один человек на одной лошади. Такую единицу нельзя выразить через меры площади, поскольку сами условия пахоты на разных участках были различными, они зависели от рельефа местности, тяжести грунта, степени засорения участка валунами и т. д. Но все же в среднем обжа приравнивалась 15 десяти нам земли.
Вся пахотная земля деревни Сосна исчисляется писцовыми книгами в 3 обжи. Моисей владеет третью Сосенских земель, следовательно, только одной обжей. Пахотные земли деревни Кромиско оценивались в 4½ обжи. Моисею из них принадлежала треть, то есть полторы обжи. Пахотные земли деревни Пожарища равнялись всего лишь одной восьмой обжи. На долю Моисея здесь приходился буквально лоскут.
Не располагая точными сведениями о других участках, мы все же вряд ли можем допустить сколько-нибудь заметное их отличие от названных здесь. А это значит, что богатство Моисея было крайне незначительным. В самом оптимальном случае оно равнялось каким-нибудь 4–5 обжам. Для сравнения укажем, что, к примеру, у знаменитой Марфы Борецкой по писцовым книгам была 651 обжа земли, у Кузьмы Фефилатова 260½ обеж, а у посадника Захарии Овина и его сына Ивана 987 обеж.
И в то же время в Моисее невозможно видеть крестьянина. Уже в силу того, что его участки разбросаны на значительном пространстве, а сам он живет в городе, обрабатывать эти земли он может только эксплуатируя чужой труд или получая ренту от передачи своих участков арендаторам. И в том, и в другом случае он принадлежит к классу феодалов. Вопрос только в том, является ли он феодалом формирующимся или феодалом по наследству. Он мог владеть мизерными остатками когда-то крупной вотчины, измельчившейся в ходе наследственных разделов. Но мог быть и выходцем из черных людей — крестьян, мелкого духовенства, ремесленников или небогатых торговцев.
Обращает на себя внимание отсутствие в его духовной обычных для такого рода документов терминов «отчина и дедина», хотя Моисей не безродный человек: он упоминает свою семью, род и племя. Моисей владеет своими третями по раздельным грамотам, которые постоянно употреблялись при родственных разделах, но эти разделы произведены им с разными лицами, родственные связи с которыми в грамоте не показаны. В случае смерти своих детей он завещает свои участки монастырю, церкви, тестю (то есть не родственнику, а свойственнику). Пожалуй, только Даниловы дети, наследующие городской двор и пожни Моисея, могут претендовать на родство с ним. Другие наследники — Матфей и Тарасьины дети — были раньше совладельцами земель Моисея. Но были ли они его родственниками? Вряд ли. Передача им участков в случае смерти прямых наследников скорее всего была компенсацией за услуги по эксплуатации Сосенских земель, наиболее отдаленных от места жительства Моисея. Может быть, после отделения Моисеевой трети они ее у него арендовали?
Создается впечатление, что владение Моисея было его собственным «скоплением». Поначалу он был совладельцем земель на основе складничества с разными более состоятельными лицами (обращает на себя внимание, что документация по разделам хранится не у него, а у других участников земельных разделов), затем выделил свои участки по «деловым» грамотам. Такой характеристике не противоречит и то обстоятельство, что заботу о своих детях Моисей поручает, несомненно, крупным феодалам Василию Есифовичу и Максиму Васильевичу. Оба вотчинника, возможно, были его влиятельными соседями по владениям.
Мы и до сих пор знали, что классовое расслоение в Новгороде вело к постоянной социальной поляризации непривилегированных сословий. Значительное большинство свободного черного населения Новгорода беднело, а затем нищало, пополняя категорию боярской челяди. Другая же его часть получала возможность накапливать богатства и феодализироваться. На протяжении XIII–XIV веков в Новгороде расширяется и укрепляется сословие «житьих людей» — феодалов небоярского происхождения, выходцев из низших сословий, чьи владения порой достигали размеров боярских латифундий. И теперь впервые познакомились на конкретном примере с первоначальной стадией такого процесса, составляющего существенную черту развития феодальных порядков, поскольку обогащение части черного населения не превращало его в буржуазию, а расширяло класс феодалов.
