(Бирюк) Петров - Перед лицом Родины
- Спасибо вам, - прошептала она признательно.
Она сидела как истукан, недвижимо на кровати, такая бледная, как будто ее только что напудрили мелом. Глаза сухие, воспаленные, губы нервно вздрагивали.
Виктор не мог без волнения смотреть на нее... "Бедная-бедная Марина. Как она переживает".
Наконец, обыск был закончен. Сотрудники НКВД набили два чувала рукописями Виктора, читательскими письмами, фотографиями знакомых и родных Волковых.
- Собирайтесь, - сказал блондин Виктору. - Пойдем.
Виктор надел костюм и летние парусиновые белые туфли.
- Что же мне с собой взять? - спросил он у блондина.
- Возьмите рублей тридцать денег, - сказал тот. - Больше ничего не надо. Белье вам жена будет приносить.
- Прощай, дорогая! - дрогнул голос у Виктора. - Прощай, милая. - Он расцеловал Марину. - Я думаю, через день-два я вернусь. Ведь ни в чем же я не виноват. Разберутся...
Блондин с парнем переглянулись и усмехнулись.
- Прощай, Виктор, - прижалась к нему Марина. - Пойди попрощайся с детьми... Только не буди.
Он вошел в детскую. Дети спали безмятежным крепким сном. Виктор поцеловал их и вышел.
Его вывели на улицу, где стоял автомобиль. Блондин и парень положили мешки в машину.
- Садитесь, - сказал блондин Виктору.
Виктор глянул на балкон своей квартиры. Там сиротливо стояла печальная Марина.
Он послал ей воздушный поцелуй и сел в машину.
XIX
Виктора отвезли в новочеркасскую тюрьму.
В камере, куда посадили его, было сравнительно чисто, стояли койка с матрацем и столик.
С неделю его не трогали, не вызывали на допрос.
Каждое утро у двери гремел замок, распахивалась дверь. Надзиратель совал Виктору паек хлеба, два кусочка сахара и наливал в кружку кипяток. В обед выдавали миску "баланды", как называли в тюрьме жидкий суп или борщ...
Но Виктор до того был подавлен своим арестом, что у него совершенно пропал аппетит. Кроме сахара и нескольких глотков кипятка, он ничего в рот не брал. Баланду он выливал в парашу, а хлеб оставлял на столе нетронутым.
А потом однажды к нему в камеру зашел молодой чернявый мужчина лет тридцати двух-трех в военной гимнастерке с двумя кубиками в петлицах.
- Здравствуй, писатель, - сказал он весело, с любопытством оглядывая его.
- Здравствуйте, - ответил тот.
- Сидим?
- Как видите. Интересно знать только, за что я сижу?.. Когда мне предъявят обвинение?
- Всему свое время.
- Я совершенно ни в чем не виноват, - сказал Виктор. - Требую немедленно разобраться и освободить меня.
Вошедший рассмеялся.
- Освободить?.. Об этом ты забудь и думать. Мы невиновных не сажаем...
- А почему вы мне говорите "ты"? - возмутился Виктор. - Мы ведь с вами не кумовья...
- Уж ты, какой вежливый! - со смехом воскликнул вошедший Брось дурака-то валять. Ты что, забыл, где находишься?..
- Нет, я отлично помню, что я нахожусь в тюрьме. Но думаю, что в советской тюрьме тоже должна существовать вежливость.
- Ну, хватит тут заливать, - нахмурился вошедший. - Я твой следователь. Фамилия моя Картавых... Александр Николаевич... Ты скоро будешь раскалываться?..
- То есть как это "раскалываться?" - не понял его Виктор.
- Показания давать.
- А какие же я могу показания давать, если я ни в чем не виноват?..
- Все вы говорите, что не виноваты, пока вас не прижмешь... А как прижмешь, так сразу же раскалываетесь... Расколешься и ты, я в этом не сомневаюсь... А если сам не расколешься, то, - послышалась угроза в голосе следователя, - то мы постараемся тебя расколоть... Понимаешь?.. У нас есть такой способ. Ну, насчет этого я еще с тобой поговорю... Какие есть заявления?
- Никаких, кроме того, чтобы скорее разобрались в моем деле и освободили меня, - сказал Виктор. - Об этом я вас очень прошу, товарищ Картавых.
- Но-но, - строго сказал следователь. - Не товарищ, а гражданин... Товарищи все на свободе ходят...
- Прошу извинения, я этого не знал.
Следователь собрался было уходить, но на пороге остановился.
- Может, тебе прислать бумагу и карандаш? - спросил он у Виктора.
- Для чего?
- А может быть, тут на досуге-то подумал бы, да и описал все свои преступления против Советской власти.
- Гражданин следователь, - вспыхнул от негодования Виктор, - я коммунист с семнадцатого года, честный советский писатель...
- Честный писатель, - ухмыльнулся Картавых. - Да твой ведь роман признан контрреволюционным... Ты знаешь об этом или нет?..
- Неправда! - горячо возразил Виктор. - Этого быть не может. Его читал сам Сталин.
- Брось дурака валять, - грубо оборвал его следователь. - Сталин читал?.. Не клевещи... Роман-то твой изъят из библиотек, и весь тираж сожжен...
- Это вы серьезно говорите? - побледнел Виктор.
- Честное слово... Ну пока!.. Подумай тут насчет показаний...
Следователь вышел из камеры. Надзиратель закрыл дверь.
Виктор со стоном свалился на койку. Роман его изъят из библиотек, признан вредным. Может ли быть что-нибудь тяжелее этого удара? Сколько мытарств, сколько мучений претерпел Виктор, пока удалось опубликовать его. Виктор верил, что своим произведением он приносит какую-то, может быть, очень маленькую, скромную пользу своему народу, своей стране, а теперь вот книга признана контрреволюционной... Как же это так?.. Неужели все, кто хвалил этот роман, ошибались?.. Неужели ошибался Ведерников и даже сам Сталин?..
Нет... Тут что-то не так.
Несколько дней и ночей подряд Виктор не спал, все думал об этом.
Следователь Картавых некоторое время не вызывал его, а потом вызвал.
- Ну, как, писатель, - встретил Виктора Картавых, - надумал расколоться, а?..
- Мне не в чем раскалываться, - твердо ответил Виктор. - Партия и Советская власть воспитали меня, только благодаря партии и Советской власти я и стал писателем. Так как же можно подумать, чтобы я мог что-то замышлять злое, преступное против своих воспитателей, поставивших меня, можно сказать, на ноги?! Ведь это же все равно, что поднять топор на своих отца и мать, породивших тебя на свет... Нет, гражданин следователь, никаких показаний я вам не могу давать, потому что ни в чем не виноват. Душа моя чиста.
- Довольно разглагольствовать-то, - грубо прикрикнул на него Картавых. - Оратор... Я тебя заставлю дать показания.
- Почему вы не предъявляете мне обвинения? - спросил Виктор. - В чем вы меня обвиняете?..
- Ладно, - пробормотал следователь. - Успеется еще... Предъявим...
Он упорно не предъявлял, хотя должен бы был предъявить их в трехдневный срок.
Из этого Виктор заключил, что никаких обвинений следователь ему не мог предъявить, потому что их не было. Картавых позвонил вахтеру и, едва тот вошел, раздраженно сказал:
- Заберите его... Иди в камеру и подумай еще, - кинул он вслед Виктору. - Завтра через вахтера сообщи мне, намереваешься ты давать показания или нет. Если не надумаешь давать, имей в виду, посажу в карцер...
И так как Виктор не думал давать показаний, то следователь свою угрозу привел в исполнение. К вечеру следующего дня у камеры, в которой сидел Виктор, загремел замок. За ним пришли надзиратели.
Они отвели Виктора в полуподвальный этаж тюрьмы. Сняв с него пиджак, они толкнули его в маленькую, мрачную, полутемную камеру с цементным полом и с окошком без стекла.
Дверь за Виктором захлопнулась, и он остался в карцере один со своими горькими думами...
"Нет, тут что-то не так, - размышлял он. - Не так. Какой-то перегиб. Ну, можно, предположим, допустить, что произошла следственная ошибка, меня оклеветали, неправильно арестовали... Но ведь я-то не виновен. Должны бы немедленно разобраться и освободить меня... Между тем вот прошел уже месяц, и меня не только не освобождают, но даже и не предъявляют никаких обвинений..."
От таких дум у него болела голова и он почти совсем не спал ночами. Да и можно ли было уснуть на голом цементном полу совершенно раздетым? На Викторе была только одна нижняя рубашка. Когда он второпях одевался дома, то даже забыл надеть верхнюю рубаху. Не взял он и ни шляпы, ни кепи. И как он жалел сейчас об этом!.. Он ворочался с боку на бок на жестком полу, не смыкая глаз.
Утомленность все-таки брала свое. Под утро он засыпал неспокойным тревожным сном. Но через полчаса он уже вскакивал окончательно замерзший, трясясь всем телом, как в лихорадке. И, чтобы согреть себя, он начинал делать гимнастические упражнения, прыгал, бегал по камере.
Но это, к сожалению, продолжалось недолго. Дежурный вахтер, заглянув в глазок, тотчас же открывал фортку.
- А ну ложись!.. Ложись!.. - строго приказывал он. - Не нарушай порядка... Ишь ты, растанцевался... Весело ему стало...
- Ведь мне холодно очень, - жаловался Виктор. - Это я для того, чтобы согреться...
- Нельзя!.. Понимаешь, нельзя. Ложись!..
И Виктор был принужден снова ложиться на цементный пол и, дрожа всем телом, дожидаться сигнала подъема.
С какой радостью он вскакивал на ноги, когда слышался желанный голос вахтера, возвещавший:
