Рокуэлл Кент - Саламина
- Послушай, Саламина, я не Андерсен, а ты не Софья; довольно этих глупостей.
Саламина смеялась.
Подкрались мартовские дни. Каждое мгновение, приближаясь, дрожало, как будто в страхе предо мной, и приостанавливалось в своем движении. А пройдя, дни делали скачок, теряясь в бездне прошедших. С первого февраля миновали, казалось, годы; оно было до моего рождения; до завтрашнего дня оставалось ждать целый век.
Март. Близко равноденствие, когда начинается наступление дня на ночь. Чувствуется, что уже весна, но неоспоримые факты доказывают, что нет, еще продолжается зима. Толщина льда достигла предела, лежит глубокий снег. Самое время путешествовать. Наступил день, когда в столицу, Годхавн, приехали с севера сани: прибыла зимняя почта.
На следующий день в конторе управляющего колонией было большое оживление: почту сортировали, рассылали по домам местные письма. Оживление и на радиостанции, где Хольтон Меллер отправляет кучу телеграмм так быстро, как только может их поглотить эфир. Он отправляет все телеграммы в одно место, на юг, в Юлианехоб. И оттуда они все пойдут в одно место, в Данию, нет, одна в Америку. Эта пойдет через Льюисберг. "Лопум, дубку, дубев, дубме, дубог" - стучит телеграфист. А Льюисберг принимает телеграмму, передает ее в Нью-Йорк или в Бостон; потом она следует дальше.
В маленьком помещении для телеграфиста в деревушке в Адирондаке сидит терпеливая и преданная своему делу телеграфистка, миссис Ковентри. Пусть господь благословит, а компания Вестерн-Юнион вознаградит ее за все, что она сделала для клиентов. Она получила телеграмму и, только ее аппарат отстучал последнюю черточку, протянула руку к телефонной трубке. Может быть, на телефонном проводе скопился снег. Мартовский снег мягок, он налипает на все. Если на проводе был снег, он растаял от этих слов. То, что я шептал про себя в январе, наконец было услышано в марте.
Пришел ответ. Конечно, он пришел - какой же я был осел, - и так скоро, что мог бы казаться эхом моего призыва. Ответ, листочек бумаги, принес Энох, мальчишка на побегушках у Троллемана.
- Саламина, - сказал я, как бы между прочим, - через несколько дней я выезжаю на юг, в Хольстейнборг, встречать, первый рейс "Диско".
Так вот в чем было дело! Саламина просияла. Она поняла, что плохие времена для всех нас миновали.
XLVI. ОТПРАВЛЕНИЕ
Расположен Игдлорсуит на 71°15' северной широты, а Хольстейнборг прямо на юг от него, - на 66°55'. Следовательно, между ними двести шестьдесят миль. Но путешествие на собачьих упряжках ненадежное дело, и путь может оказаться окольным, так как все зависит от изменчивой не поддающейся предвидению стихии - от погоды в ее всеобъемлющем, термометрическом и барометрическом смысле. Водные пространства, Уманак-фьорд, пролив Вайгат между островом Диско и материком, и залив Диско могут в один год покрываться льдом, а на следующий - все время оставаться чистыми. Где-нибудь неделю может держаться крепкий лед, но затем растаять и больше не замерзнуть в течение всего года. В период образования лед настолько зависит от точной комбинации всех условий погоды, что иногда диву даешься, как вообще ему удается сформироваться. А маршрут ваш, даже при всех благоприятных условиях, должен петлять, потому что путь от точки отправления до точки назначения, проложенный вами по карте, или совсем непроходим, или пересечен крутыми склонами и извилистыми проходами, ранее открытыми другими.
По прямой линии от Игдлорсуита до Уманака пятьдесят миль, но бульшую часть зимы или всю зиму приходится покрывать на санях расстояние втрое большее. Моим конечным пунктом был Хольстейнборг. Я не мог надеяться добраться туда на санях. Можно по берегу залива Диско достигнуть Егедесминде, а оттуда отправиться к югу на лодке. Но все это были предположения; мне только хотелось быть в Хольстейнборге 20 апреля.
Я выехал из Игдлорсуита 30 марта. Забота о нас со стороны гренландцев не делает нам чести. Они твердо убеждены в нашей слабосильности. Саламина всегда говорила вздор о том, что я буду мерзнуть, часто плакала из-за того, что я сплю на полу.
- Ты же не гренландец, - твердила она, - ты замерзнешь.
От каких белых они этому научились?
Вечером накануне отъезда на юг у меня были гости: Рудольф, Абрахам и Мартин. Сидя над картой, мы обсуждали мою поездку. Одно было ясно: нам снова придется ехать через Кангердлуарсук, так как в Уманак-фьорде не замерзла вода. Более того, в устье Кангердлуарсука тоже не было льда; добраться до Увкусигсата можно будет только на лодке. Это я предусмотрел. Давид должен будет переправиться на каяке через Кангердлуарсук, оставить на стоянке меня с собаками, затем двинуться дальше в Увкусигсат и прислать оттуда за мной лодку.
- Как! Оставить вас одного с собаками? Мы этого не можем позволить.
Они возражали единодушно и горячо. В конце концов решили, что Мартин, вызвавшийся бесплатно участвовать в поездке, останется на стоянке со мной, а потом доставит каяк обратно. Это имело смысл отчасти из-за каяка; предложение было дружеским, я принял его. Но за всем этим скрывалось их представление, что один я могу погибнуть.
Саламина была одержима мыслью, что я замерзну. Она постоянно пыталась меня кутать. Когда я не соглашался, она обращалась за поддержкой к Маргрете и ко всем остальным.
- Для гренландцев это годится, - говорила она, - но не для вас.
А шарфы! Если есть что-нибудь - да, дорогие тетя и мама, уж признаюсь, - если есть вещь, которую я ненавижу, так это кашне и прочее, что завязывают на моей длинной шее. А Саламина обожала шарфы. Утром в день отправления она явилась с шарфом.
- Ну-ка, надень вот это, обязательно.
- Нет, - сказал я. Тогда она накинула его на меня, как лассо. Спасибо, - сказал я и снял его. Но все-таки впервые в Гренландии я схватил простуду, и основательную.
30 марта. Ночью выпал снег на целый фут. День облачный. Девять часов утра: сани уложены, собаки нетерпеливо ждут отправления.
- До свиданья, Маргрета, Саламина! Мы вернемся в мае.
Отцепив угол саней от удерживавшего их столбика, мы понеслись вниз с холма в вихре снега. Вцепившись в стойки, я зарылся пятками в снег, тормозя сани. И тут, на склоне холма, Саламина оказалась за моей спиной и замотала мне шею шарфом.
Наша партия состояла из двух саней. На одних Давид и я с основательным грузом: корм для собак, продовольствие, фото - и киноаппараты, спальные мешки, палатки и одежда - в упряжке четырнадцать собак; на других Мартин и каяк - девять собак. Я надеялся прикупить собак и еще одни сани в Сатуте у Иохана Ланге, который обкорнал меня в пору моей невинности и теперь, когда я уже потерял ее, может быть, заключит со мной честную сделку. Мне нужны были еще собаки; я начал с того, что стал терять их. Мы не проехали и пяти миль, как одна собака, купленная накануне, доказала свою непригодность. Отпрягли ее, повернули носом к дому и кнутом убедили, что у нее достаточно оснований туда отправиться. Вскоре великолепная собака, которую я купил у Павиа, захромала, ее покусали любящие товарищи по упряжке. Работать она уже не могла, лишь с трудом ухитрялась не отставать.
Днем, в четыре часа, мы встретили двух путешественников, ехавших из Увкусигсата. Они сообщили нам хорошие новости: партия, доставившая их туда, стояла лагерем со своей лодкой на берегу Кангердлуарсука и пробудет там всю ночь. Если мы нажмем, то застанем их и сможем обойтись без путешествия на каяке в Увкусигсат. Услышав это, мы решили нажать. Итак, как бы взамен препоясывания чресл наших, я достал примус, и все напились кофе. В этот день мы почти ничего не ели, только погрызли немного сухарей во время езды. У начала фьорда задержались на несколько минут, чтобы поговорить с людьми из Нугатсиака, расположившимися здесь лагерем. Жили они в своеобразной пещере под нависающим выступом скалы. Веселый народ! Отдали им больную собаку.
Мы пересекли участок суши и достигли гребня водораздела, как раз когда спустилась полная темнота. В этом мраке трудно было продвигаться по изрезанному трещинами леднику, по бугристой морене. Сильный холодный ветер дул нам в лицо; вскоре пошел снег. Мы добрались до фьорда и продолжали плестись по извилистому, смутно виднеющемуся берегу. Ну и холодно было, скажу я вам, - ветер и метель! Опустив головы, без конца переставляя ногу за ногу, ничего не видя, ничего не слыша, кроме шума снежной метели, мы плелись вперед. Затем остановились.
- Они тут, - сказал Давид.
На берегу лежала вытащенная из воды лодка, рядом с ней два каяка. Людей около них не было, как не было и никаких признаков, указывающих, где они. Мы привязали на цепь собак и поставили маленькую палатку. В палатке я зажег свечу и посмотрел на часы. Было ровно два; мы пробыли в дороге семнадцать часов. Приготовил кофе на примусе. Как вкусно! Лег спать.
Спал ли Давид, спал ли Мартин? Нет, они не легли. Через два часа наступит рассвет, а на рассвете появляются тюлени. Они хотели побродить вокруг, пока не рассветет. Я проснулся в пять, когда охотники вернулись. Не повезло, тюленей не было. Попили кофе. В сером предрассветном освещении обнаружили жилище тех, кого искали: маленькое углубление в склоне холма, окруженное снегом, покрытое сверху куском парусины и ползучими растениями. Уютная берлога, такая уютная, что, несмотря на наш шум, обитатели ее продолжали спокойно спать еще несколько часов. Затем выползли, щурясь от дневного света, четыре человека.
