Сергей Цветков - Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега
Набег на Сурож «русского князя» Бравлина
С конца VIII в. византийские владения на Черном море стали подвергаться нападениям таврических русов.
Первое известие о подобном конфликте содержит Житие святого Стефана, епископа Сурожского (произведение, сохранившееся в русском переводе XV в.). Интересующие нас события отнесены там к ближайшему времени после смерти святого Стефана (787). «По смерти же святого мало лет мину, — повествует древнерусский составитель жития, переработавший греческий оригинал, — прииде рать велика русская из Новаграда, князь Бравлин, силен зело». Разорив все крымское побережье от Корсуня (Херсонеса Таврического) до Керчи, войско Бравлина подступило к Сурожу (греческая Сугдея, нынешний Судак). После десятидневной осады город пал, жилища горожан и христианские храмы подверглись дикому грабежу. Однако при попытке ограбить гробницу святого Стефана Бравлин тяжело заболел и выздоровел только после того, как крестился и вернул награбленное.
В свое время достоверность фрагмента о «русском князе» ставилась под сомнение, но более глубокий филологический анализ текста позволяет заключить, что в своей исторической части Житие святого Стефана является ценным источником по древнерусской истории[142]. Нас, естественно, прежде всего должен заинтересовать «Новаград», откуда пришел со своей ратью князь Бравлин. Этим городом никоим образом не может быть Новгород на Волхове, который тогда попросту не существовал (древнейшие культурные слои Новгорода датируются серединой X в.). Новаград князя Бравлина явно находился где-то поблизости от Корсуни и Сурожа. Возможно, правы те историки, которые в этой связи указывают на Neapolis (Новый город), нанесенный на карты средневековых генуэзских и венецианских купцов неподалеку от нынешнего Симферополя. В самом деле, люди средневекового Запада часто буквально переводили названия славянских городов: Старград — Ольденбург, Велиград — Мекленбург, Магнополис и т. д. Особую убедительность этой гипотезе придает то обстоятельство, что по соседству с помянутым Неаполисом/Новгородом находились местечко Россофар. Кроме того, в античном Крыму зафиксированы еще два «Новгорода», чьи названия образованы от др.-инд. nava — «новый»: Navarum (буквально «Новый город»), город в Скифии (Плиний), и Nauapov (Наварон, Навар), город в нижнем течении Днепра (Птолемей)[143].
Можно, однако, указать еще один — дунайский — Новгород, стоявший по соседству со средневековой Русамаркой (на территории современной венгерской области Ноград, севернее Будапешта).
Впрочем, Житие святого Стефана дает еще одну, этнографическую привязку местонахождения разбойных русов Бравлина к Таврии. Это — человеческие жертвоприношения, которыми захватившая Сурож языческая Русь, по словам автора, возобновила кровавые жертвы, некогда приносимые древними тавроскифами на алтарь Артемиды. Византийские авторы связывали обычай ритуального убийства только с таврами и Тавридой. В основе этой давней традиции лежал миф об Ифигении, в котором между прочим говорится, что жители Тавра приносят в жертву иностранцев, пристававших к их берегу. Таким образом, русы представлялись грекам прямыми потомками древних тавров, сохранившими кровавый обычай своих прадедов. Михаил Хониат (вторая половина XII в.) писал к одному из своих друзей: «Страшит меня лежащая на той стороне пролива Тавроскифия, да не перейдет из нее на тебя злой обычай чужеземцев». Стало быть, по представлениям составителя Жития святого Стефана, Новаград князя Бравлина находился где-то в таврических областях.
Наконец, кое-что может поведать само имя «русского» князя. Для русского уха оно звучит довольно непривычно, и среди древнеславянских имен ничего похожего мы не найдем; не случайно в менее исправных списках Жития святого Стефана князь Бравлин переделан древнерусскими переписчиками в «бранливого», то есть «воинственного», князя. Однако имя Бравлин действительно существовало. Испанский писатель VII в. Исидор Севильский в одном из своих сочинений упомянул, что среди его знакомых имеется готский епископ Браулинон[144]. Надо полагать, имя это принадлежало к готскому именослову и вполне могло войти в именной фонд ругов (будущих русов) в период их подчинения готам (II—IV вв.). Правдоподобность переделка Браулинона/Бравлинона в славянского Бравлина достаточно очевидна[145]. Следовательно, Житие святого Стефана донесло до нас имя одного из первых предводителей Таврической Руси.
Судя по всему, набеги русов продолжались и дальше. Большие города Таврии уцелели, но их окрестности были совершенно разорены. В середине IX в. херсонесцы рассказывали будущему славянскому первоучителю Константину (Кириллу), что вследствие набегов варваров большая часть византийского Крыма сделалась необитаемой.
Разорение Амастриды
Спустя несколько десятилетий после набега на Сурож таврические русы произвели впечатляющую демонстрацию своей возросшей военной силы. На этот раз они подобрались почти к самому Константинополю. Сведения об их новом опустошительном набеге на припонтийские земли империи сохранились в греческом Житии святого Георгия, архиепископа Амастридского. Это произведение написано до 842 г., и время нападения русов на Амастриду, по всей вероятности, следует отнести на конец 20-х — начало 30-х гг. IX в.[146]
Вторжение началось с разграбления Пропонтиды — черноморских областей Малой Азии, прилегающих к Босфору и Мраморному морю. Флотилии русов облепили все побережье. «Было нашествие варваров — росов, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия, — говорится в житии. — Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они — этот губительный на деле и по имени народ [намек на библейский народ Рош/Рос], — начав разорение от Пропонтиды и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого [Георгия]...» В этих безжалостных грабителях узнается буйная вольница Таврической Руси, так как Житие в связи с бедствиями, которые претерпели жители Пропонтиды, опять упоминает «древнее таврическое избиение иностранцев, у них [русов] сохраняющее свою силу».
Византийские власти оказались совершенно не готовы к такому развитию событий. Сопротивления практически не было. Русы беспрепятственно достигли Амастриды, или, иначе, Амастры, — города на малоазийском берегу Черного моря, находящегося приблизительно посередине между Синопом и Константинополем. Его процветание зиждилось на торговых связях с Кавказом и Крымом. Восхваляя свою родину, епископ Никита Пафлагонянин писал (ок. 880 г.): «О, Амастра — око Пафлагонии, а лучше сказать — едва ли не всей вселенной! В нее, как на общее торжище, стекаются скифы, как населяющие северные берега Евксина, так и живущие южнее... Во всем, что привозится сушей или морем, здесь нет недостатка. Город щедро снабжен всеми удобствами...» Из этого описания благосостояния Амастриды становится понятно, чего ради русы пустились в столь далекое и опасное плавание. Город стал легкой добычей хищников, жители «всякого пола и всякого возраста» были беспощадно иссечены. Автор жития сокрушается, что русы «не жалели старцев, не оставляли без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружали смертоубийственную руку и спешили везде пронести гибель, сколько на это у них было силы. Храмы ниспровергаются, святыни оскверняются: на месте их нечестивые алтари, беззаконные возлияния и жертвы... И не было никого помогающего, никого, готового противостоять...».
Столь масштабная военная акция стала возможна только благодаря тому, что разрозненные поселения русов, разбросанные по побережью Таврики, по-видимому, наладили взаимодействие между собой, научились выступать единым целым. Удачный набег русов на Амастриду хорошо объясняет, почему византийцы в 838/839 г. с таким вниманием отнеслись к послам «русского кагана», о чем шла речь выше.
Поход 860 г. на Константинополь
Тридцатилетие, протекшее после нападения русов на Амастриду, осталось в истории Таврической Руси темной эпохой, о которой не сохранилось никаких сведений, кроме указания константинопольского патриарха Фотия на то, что русы в это время были заняты покорением «окружающих народов», в том числе, надо полагать, и восточнославянских племен (к этой теме мы обратимся чуть позже).
Но в 860 г. русы вновь напомнили о себе[147]. Их очередное появление на исторической сцене было столь шумным и запоминающимся, что «Повесть временных лет» даже положила это событие в основание древней русской истории, предложив считать его началом Русской земли. Под 852 г. летописец пометил: «Наченшу Михаилу [Михаил III, 842—867 гг.] царствовати, начася прозывати Руская земля. О сем бо уведахом, яко при сем царе приходиша Русь на Царьгород, якоже пишется в летописании греческом. Темже отселе почнем и числа положим». На самом деле, как мы видели, фактическое знакомство греков с русами состоялось значительно раньше — в конце VIII в.
