Зоя Ножникова - Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев
Всем приходится выходить по одному на середину комнаты и, осушив чашу, возвращаться на свое место. Тот же, кто желает избегнуть более продолжительной выпивки, должен по необходимости притвориться пьяным или заснувшим, или напоить их самих, или по крайней мере, осушив много кубков, уверять, что никоим образом не может больше пить, ибо они уверены, что хорошо принять гостей и прилично с ними обойтись — значит непременно напоить их. Этот обычай соблюдается вообще у знати и тех, кому позволяется пить мед и пиво. В первое посольство государь, когда по окончании дел отпускал меня после обеда, на который я был приглашен, — ведь у них принято угощать обедом как отъезжающих, так и прибывающих послов, — встал и, стоя у стола, велел подать себе чашу со словами:
— Сигизмунд, я хочу выпить эту чашу в знак любви, которую питаю к брату нашему Максимилиану, избранному римскому императору и высшему королю, и за его здоровье. Ее выпьешь и ты, и все другие по порядку, чтобы ты видел нашу любовь к брату нашему Максимилиану и проч., и рассказал ему, что ты видел.
Затем он подает мне чашу и говорит:
— Выпей за здоровье брата нашего Максимилиа на, избранного римского императора и высшего короля.
Он подавал ее всем другим участникам обеда и вообще всем там стоявшим и каждому говорил те же слова. Приняв чаши, мы отступали немного назад и, преклонив голову перед государем, выпивали. По окончании этого он подозвал меня к себе, протянул руку и сказал:
— Теперь ступай.
Так происходит всегда, ибо после обеда государь не занимается никакими важными делами, и по окончании обеда он, как правило, говорит послам:
— Теперь ступайте!»
* * *Четверть века спустя после Герберштейна, в 1553— 1554 годах, в Москве у Ивана Грозного гостила экспедиция сэра Хью Уиллоби. Секретари Барона не очень разобрались, кто именно из британских мореплавателей — Ричард Ченслер, главный кормчий флотилии, или Климент Адамс, один из капитанов, — писал записки об их пребывании в Москве: каждый за себя или Адамс за обоих. В бумагах значились оба автора.
Вот слова Ченслера:
«Через две недели, как я приехал, меня отвели к секретарю, ведающему дела иностранцев. Он сказал, что великому князю угодно, чтобы я явился к нему с грамотами короля, моего государя. Я был очень доволен этим и тщательно приготовился к приему. Когда великий князь занял свое место, толмач пришел за мною во внешние покои, где сидели сто или больше дворян, все в роскошном золотом платье. Оттуда я прошел в зал совета, где сидел сам великий князь со своей знатью, которая составляла великолепную свиту. Они сидели вдоль стен комнаты на возвышении, но так, что сам великий князь сидел много выше их на позолоченном сидении в длинной одежде, отделанной листовым золотом, в царской короне на голове и с жезлом из золота и хрусталя в правой руке. Другой рукой он опирался на ручку кресла. Канцлер Иван Михайлович Висковатый и секретарь стояли перед великим князем. Когда я отдал поклон и подал свои грамоты, он обратился ко мне с приветствием и спросил меня о здоровье короля, моего государя. Я ответил, что при моем отъезде от его двора король находился в добром здравии и что я уверен, что он и теперь находится в таком же добром здравии.
После этого царь пригласил меня к обеду. Мое приношение канцлер представил его милости с непокрытой головой, — а до этого они все были в шапках. Когда его милость получил мои грамоты, мне предложили удалиться. Мне было сказано, что я не могу сам обращаться к великому князю, а только отвечать ему, если он говорит со мной. Итак, я удалился в комнату секретаря и провел там два часа. Затем снова пришли за мной и повели в другую палату, называемую Золотой. Я не вижу, однако, причин, почему бы ей так называться. Я видел много гораздо лучших, чем эта.
Итак, я вошел в залу, которая невелика и гораздо меньше зал английского королевского величества. Стол был накрыт скатертью; на конце его сидел маршал с небольшим жезлом в руке; стол был уставлен золотой посудой; на другой стороне залы стоял поставец с посудой. Отсюда я пошел в обеденную палату, где сам великий князь сидел не в торжественном наряде, а в серебряном одеянии с царской короной на голове. Он сидел в кресле, поставленном довольно высоко; около него не сидел никто; все сидели в некотором отдалении. Длинные столы были накрыты вокруг комнаты; все они были заполнены теми, кого великий князь пригласил к обеду; все были в белом.
Число обедавших в тот день было около двухсот, и все подавали на золотой посуде. Прислуживавшие дворяне были все в золотых платьях и служили в шапках на голове. Прежде чем были поданы яства, великий князь послал каждому большой ломоть хлеба, причем разносивший называл каждого, кому посылалось, громко по имени и говорил:
— Иван Васильевич, царь русский и великий князь Московский, жалует тебя хлебом!
При этом все должны были вставать и стоять, пока произносились эти слова. После всех он дал хлеб маршалу; тот ест его перед его великокняжеской милостью, кланяется и уходит. Тогда вносят царское угощение из лебедей, нарезанных кусками; каждый лебедь на отдельном блюде. Великий князь рассылает их так же, как хлеб, и подающий говорит те же слова, как и раньше. Кушанья подаются без определенного порядка, но блюдо за блюдом. Затем великий князь рассылает напитки с теми же словами, какие сказаны выше.
Перед обедом великий князь переменил корону, а во время обеда менял короны еще два раза, так что я видел три разные короны на его голове. Когда все кушанья были поданы, он своей рукой дал еду и напитки каждому из прислуживавших дворян. Его цель, как я слышал, состоит и в том, чтобы каждый знал хорошо своих слуг. По окончании обеда он призывает своих дворян одного за другим, называя их по имени, так что удивительно слушать, как он может называть их, когда их у него так много. Когда обед кончился, я отправился к себе, это было в час ночи».
* * *Это писал, как поняли секретари, сам Ченслер. Были еще бумаги, вроде бы написанные другим англичанином, Адамсом. Речь в них, похоже, шла о том же дне в Кремле, но немного по-другому. Барон знал, что, хотя с тех пор и прошло около полутора столетий, можно было бы разобраться, кому принадлежит та или иная запись, но не видел в этом особого смысла. Излагались одни и те же события, тон был примерно одинаковый, просто одна рукопись дополняла другую. Когда-то кто-то даже написал, что Климент Адамс вообще в Москве не бывал. Это казалось Барону странным, Адамс числился в списках английской экспедиции. Но уж рукопись Адамса точно существовала. Вот она.
Адамс:
«На первый день по приезде Ченслера в Москву наши были приглашены к князю. В одной из зал сидели сто почтенных придворных в золотых одеждах до самых пят.
Вошедшие в аудиенц-залу, англичане были ослеплены великолепием, окружавшим императора. Он сидел на возвышенном троне, в золотой диадеме и богатейшей порфире, горевшей золотом; в правой руке у него был золотой скипетр, осыпанный драгоценными камнями; на лице сияло величие, достойное императора. По бокам стояли главный дьяк и ближний боярин; за ним сто пятьдесят почтенных мужей сидели на лавках. Такой блеск великолепия, такое почтенное собрание совершенно могли смутить хоть кого, но Ченслер с видом совершенно спокойным отдал честь царю, по нашему обычаю, и вручил ему грамоту короля.
Царь спросил о здоровье короля Эдуарда. Англичане ответили, что думают, что он жив и здоров. Вслед за тем преподнесены были главным дьяком привезенные подарки — в это время дьяк снял шапку, а прежде стоял в шапке. Князь Московский пригласил англичан к обеду и отпустил.
Через два часа позвали на пир. В так называемой Золотой палате, — хотя она и не осень красива, — сидел русский император в серебряной одежде; на голове его сияла новая диадема. Англичане сели за стол против царя. Посередине палаты стоял невысокий квадратный стол. На нем лежал шар, поддерживающий другие, меньшие, так что из них образовалась пирамида, суживающаяся кверху. Тут же было множество драгоценных вещей, ваз, кубков, большею частью из самого лучшего золота. Особенно отличались четыре больших сосуда, в пять футов в высоту. Несколько серебряных кубков, похожих на наши стаканы, употреблялись для питья князю, когда он обедал без торжественного собрания.
Четыре стола, накрытые самыми чистыми скатертями, были поставлены отдельно у стен; к ним вели четыре ступени; за них сели почтеннейшие сановники в одеждах из дорогих мехов.
Взявшись за нож или хлеб, князь полагал на себя крестное знамение. Кто пользовался особенной его дружбой и участвовал в советах, тот сидел за столом вместе с ним, но поодаль. У прислуживающих князю ниспускались с плеч самые тонкие полотенца, а в руках были бокалы, осыпанные жемчугом. Когда князь бывает в добром расположении духа и намерен попировать, то обыкновенно выпивает бокал до дна и предлагает другим. В Московии исстари ведется, что пред обедом сам император посылает каждому хлеб. При этом все встают и кланяются князю. Когда подношения кончаются, входит придворный в сопровождении прислужников и, поклонившись князю, ставит на стол на золотом блюде молодого лебедя. Через полминуты снимает со стола и отдает кравчему с семью товарищами, чтобы нарезать кусками. Потом блюдо ставится на стол и предлагается гостям с прежней торжественностью. В это время и придворный получает хлеб от князя и уходит.