Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том 2
б) по линии приведения баланса топлива, металла, а также основного капитала железнодорожного транспорта в соответствие с растущими потребностями страны…»[167] и т. д.
Каждый здравомыслящий человек из сказанного Сталиным может сделать ясный вывод: речь шла именно об индустриализации страны, а не о чем-то ином. В заключительном слове генсек, отвечая на упреки и критику со стороны оппозиции, еще раз подчеркнул: «Я говорил в докладе о двух основных, руководящих, генеральных линиях по построению нашего народного хозяйства. Я говорил об этом для того, чтобы выяснить вопрос о путях обеспечения нашей стране самостоятельного хозяйственного развития в обстановке капиталистического окружения. Я говорил в докладе о нашей генеральной линии, о нашей перспективе в том смысле, чтобы страну нашу превратить из аграрной в индустриальную»[168].
Кажется, все предельно ясно и нет никаких оснований для двоемыслия: выдвигался генеральный курс на индустриализацию страны. При этом, в сущности, не так уж и важно было, сколько раз (один или тысячу) будет повторен этот термин. В конце концов — хоть сто раз повтори слово халва, от этого во рту сладко не станет. Критики (правильнее было бы назвать их критиканами) Сталина строят свои рассуждении и обвинения на песке, проявляя достойный сожаления формализм и игнорируя факты фундаментального характера. Конечно, дальнейший ход событий наложил отпечаток и на то, как трактовался вопрос об индустриализации в середине 20-х годов. Но было бы полным идиотизмом, оперируя тем, как часто употребляется то или иное понятие или задача, делать многозначительные выводы по поводу самого этого понятия или события.
Теперь подошла очередь осветить наиболее существенные эпизоды внутрипартийной борьбы, отчетливо принявшей форму схватки за власть, ареной которой стала трибуна съезда партии. Мне придется цитировать довольно обширные выдержки из выступлений отдельных ораторов. Заранее прошу извинения у читателя, хотя, если говорить по существу, то эти выдержки передают не только характер противоборства на съезде, но и саму атмосферу, весь дух той эпохи гораздо лучше, чем мои собственные комментарии.
Итак, главный, архиважнейший вопрос — это вопрос о том, кто будет стоять у руля руководства. Оппозиция начала наступление способом, крайне редко встречавшемся в практике большевистской партии. В противовес отчетному докладу Сталина она представила свой содоклад, с которым выступил Зиновьев. Я не стану задерживаться на этом содокладе. Скажу лишь, что он был весьма бледным и малоубедительным, повторяя в суммированном виде все прежние критические замечания в адрес ЦК. Гораздо больший интерес вызвали выступления ведущих представителей «новой оппозиции», которые высказывались откровенно и раскрыли, по существу, все свои карты, поскольку понимали, что другого такого форума для изложения своей платформы они уже не получат.
Квинтэссенция требований оппозиции содержалась в предложении сместить Сталина с поста Генерального секретаря. Наиболее четко и откровенно его выразил Каменев. Свою обширную речь он закончил следующим пассажем: «И, наконец, третье. Мы против того, чтобы создавать теорию «вождя», мы против того, чтобы делать «вождя». Мы против того, чтобы Секретариат, фактически объединяя и политику и организацию, стоял над политическим органом. Мы за то, чтобы внутри наша верхушка была организована таким образом, чтобы было действительно полновластное Политбюро, объединяющее всех политиков нашей партии, и вместе с тем, чтобы был подчиненный ему и технически выполняющий его постановления Секретариат. (Шум) Мы не можем считать нормальным и думаем, что это вредно для партии, если будет продолжаться такое положение, когда Секретариат объединяет и политику и организацию и фактически предрешает политику. (Шум) Вот, товарищи, что нужно сделать. Каждый, кто не согласен со мной, сделает свой вывод. (Голос с места: «Нужно было с этого начать».) Это право оратора начать с того, с чего он хочет. Вам кажется, следовало бы начать с того, что я сказал бы, что лично я полагаю, что наш Генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб. Я не считаю, что это основной политический вопрос. Я не считаю, что этот вопрос более важен, чем вопрос о теоретической линии. Я считаю, что если бы партия приняла (Шум) определенную политическую линию, ясно отмежевала бы себя от тех уклонов, которые сейчас поддерживает часть ЦК, то этот вопрос не стоял бы сейчас на очереди. Но я должен договорить до конца. Именно потому, что я неоднократно говорил это т. Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба. (Голоса с мест: «Неверно!», «Чепуха!», «Вот оно в чем дело!», «Раскрыли карты!». Шум. Аплодисменты ленинградской делегации. Крики: «Мы не дадим вам командных высот», «Сталина! Сталина!». Делегаты встают и приветствуют тов. Сталина. Бурные аплодисменты… Крики: «Вот где объединилась партия. Большевистский штаб должен объединиться».)
Голоса с мест. Да здравствует тов. Сталин!!! (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «Ура»! Шум.)
Председательствующий. Товарищи, прошу успокоиться. Тов. Каменев сейчас закончит свою речь.
Каменев. Эту часть своей речи я начал словами: мы против теории единоличия, мы против того, чтобы создавать вождя! Этими словами я и кончаю речь свою. (Аплодисменты ленинградской делегации.)
Голос с места. А кого вы предлагаете?
Председательствующий. Объявляю 10-минутный перерыв[169].
Накал страстей, как в драмах Шекспира, в которых тема обладания властью также занимает не последнее место. И антрактов в этой борьбе на съезде не было: нельзя же принимать за такие антракты 10-минутные перерывы в заседаниях!
О тактике Сталина в развертывавшихся баталиях я уже упоминал выше. Он выбрал себе амплуа миротворца, заботящегося, с одной стороны, об интересах правильной генеральной линии, а, с другой, — о том, чтобы его не сочли слишком кровожадным, нацеленным на политическое уничтожение своих соперников или же их оттеснение на задний план. Не случайно в своем заключительном слове генсек счел необходимым высказаться против «кровожадных» устремлений оппозиции в отношении всех провинившихся в проведении политической линии партии. Сталин достаточно определенно дал понять, что он решительно выступает против того, чтобы допустившие политические ошибки лидеры подвергались, так сказать, политическому остракизму. И чтобы как-то сбалансировать свое, на первый наивный взгляд, безграничное терпение и миролюбие, счел необходимым добавить: «Мы не либералы. Для нас интересы партии выше формального демократизма»[170].
Да, Сталина при всем желании трудно было отнести к числу либералов вообще и во внутрипартийных отношениях в особенности. В этом никто не сомневался и не строил себе никаких иллюзий. Оппозиция в своей тактике решила опереться на бывший в то время весьма высоким авторитет вдовы Ленина Н.К. Крупской, чтобы подкрепить таким своеобразным путем свои критические замечания в адрес большинства, поддерживавшего генсека. Ведь в сознание каждого партийца на протяжении всего времени усиленно внедрялась мысль о том, что принятое большинством решение является истинным и сомнению не подлежит. Крупская, несколько месяцев до того примкнувшая к оппозиции (то ли по принципиальным соображениям, то ли в силу личной неприязни к Сталину), выступила на съезде с весьма показательной речью — она попыталась разрушить этот догмат большевизма.
Вот квинтэссенция ее выступления: «Каждый большевик считает постановления съезда для себя обязательными. Но, товарищи, мы не должны становиться на такую точку зрения, на какую становятся некоторые английские юристы, которые повторяют народную поговорку, существующую в Англии: «Парламент может постановить все, он может даже постановить, чтобы женщина стала мужчиной». Иронии этой поговорки английские юристы не поняли. Они ее приводят обыкновенно, как указание на всемогущество английского парламента. Для нас, марксистов, истина — то, что соответствует действительности. Владимир Ильич говорил: ученье Маркса непобедимо, потому что оно верно. И наш съезд должен озаботиться тем, чтобы искать и найти правильную линию. В этом — его задача. Нельзя успокаивать себя тем, что большинство всегда право. В истории нашей партии бывали съезды, где большинство было неправо. Вспомним, например, стокгольмский съезд. (Шум. Голоса: «Это тонкий намек на толстые обстоятельства».) Большинство не должно упиваться тем, что оно — большинство, а беспристрастно искать верное решение. Если оно будет верным… (Голос: «Лев Давидович, у вас новые соратники»), оно направит нашу партию на верный путь. Нам надо сообща искать правильную линию»[171].
