Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том 2
Опасаясь, видимо, что слова столь уважаемого члена партии, какой была Крупская, могут нанести ущерб интересам борьбы против оппозиции, Сталин выпустил на трибуну другую родственницу Ленина — М.И. Ульянову, суть выступления которой сводилось к единственной цели — фактически дезавуировать заявление Крупской. М.И. Ульянова в своей речи оттенила следующую мысль: «Товарищи, я взяла слово не потому, что я сестра Ленина и претендую поэтому на лучшее понимание и толкование ленинизма, чем все другие члены нашей партии. (Аплодисменты) Я думаю, что такой монополии на лучшее понимание ленинизма родственниками Ленина не существует и не должно существовать». Но то, что она сказала дальше, очевидно, не соответствовало замыслам генсека: «Тов. Сталин был совершенно прав, когда в своем докладе указал на то, что кадры нашей партии растут в идейном отношении. Я бы сказала, что они необычайно выросли за последние два года. После смерти Ленина все, что есть лучшего в нашей партии, бросилось изучать его богатое литературное наследие, ибо товарищи поняли, что с уходом Ленина у нас нет другого человека, которому можно было бы так безгранично верить, на которого можно было бы так всецело надеяться, как на такого истинного вождя пролетариата, каким был Ленин, — вождя, который появляется лишь раз за многие столетия»[172].
Конечно, в тот период Сталин и не претендовал на то, чтобы быть единственным вождем, он не примерял на себя тогу Ленина. Но ему не могло понравиться и замаскированное противопоставление генсека усопшему вождю, смутно улавливавшееся в речи М.И. Ульяновой. И определенным отражением, пусть и не столь явным и обнаженным, стало замечание Сталина в отношении Крупской, сделанное на съезде: «А чем, собственно, отличается тов. Крупская от всякого другого ответственного товарища? Не думаете ли вы, что интересы отдельных товарищей должны быть поставлены выше интересов партии и её единства? Разве товарищам из оппозиции не известно, что для нас, для большевиков, формальный демократизм — пустышка, а реальные интересы партии — всё?»[173]. Данное заявление генсека весьма созвучно его реакции на письмо Ленина, в котором последний требовал от Сталина извинения перед Крупской. Тогда он якобы сказал в узком кругу, что если бы его жена поступила аналогичным образом, то он ни в коем случае не стал бы вмешиваться, поскольку она является таким же членом партии, как и другие и не может претендовать на какое-то особое, исключительное положение. Видимо, эти внутренние соображения и стали основной мотивацией того, что Сталин счел не только возможным, но и необходимым подвергнуть Крупскую открытой публичной критике.
Чтобы завершить тему о Крупской в связи с участием ее в оппозиции, позволю сделать еще пару замечаний. Вдова Ленина, как мне представляется, выступила вместе с оппозицией против Сталина не из-за своих принципиальных разногласий по вопросам стратегии будущего развития страны. Известно, что она не считала себя теоретиком или крупным партийным деятелем и не претендовала на участие в принятии важнейших решений. Да и из самого выступления Крупской на съезде трудно уловить существо разногласий, противопоставивших ее Сталину. Скорее всего, роль детонатора сыграло ее личное недовольство тем, что известные письма Ленина, переданные ею в ЦК, фактически оказались неизвестными широким кругам партии, что, по ее мнению, нарушало волю Ильича. В дальнейшем Крупская, пробыв довольно короткое время в оппозиции к Сталину и участвуя в некоторых коллективных акциях противников Сталина, отошла от зиновьевской группировки и оказалась как бы в политической тени. Если рассуждать здраво, а не на базе эмоций, то следует констатировать простую истину: Крупская, даже при жизни Ленина, опираясь на его колоссальный авторитет, оказалась бессильной в противостоянии со Сталиным. На что же можно было рассчитывать после кончины вождя? Ее демонстративный вызов Сталину свидетельствовал о примате чисто женской логики над логикой жесткой политической борьбы. Для Сталина она не представляла серьезной опасности, и попытки оппозиции использовать ее имя для укрепления своих позиций и своего престижа, своего мнимого облика последовательных и законных политических правопреемников Ленина, — все эти расчеты были построены на песке, а потому и быстро оказались опрокинутыми ходом внутрипартийных схваток. Я не стану вдаваться в детали истории более поздних отношений между вдовой вождя и его преемником. Кто интересуется этой проблемой, может обратится к работе В.А. Куманева и И.С. Куликовой, изданной в середине 90-х годов прошлого века[174]. Но не могу воздержаться от одного замечания: на мой взгляд, эта книга выдержана в достаточно тенденциозном ключе и подчинена главной сверхзадаче — как можно сильнее ударить по Сталину. Конечно, этот недостаток не лишает ее определенных достоинств, в частности, в ней довольно широко использованы не известные широкому кругу читателей материалы и источники. В целом же тема Сталин — Крупская мною затрагивается под довольно узким углом зрения — с точки зрения борьбы Сталина за утверждение своих властных позиций. Историческая истина диктует необходимость добавить следующее. Сталин навсегда сохранил самые недобрые чувства к вдове Ленина и, хотя и не публично, не раз это демонстрировал. Так, выступая в узком кругу своих соратников при праздновании годовщины Октябрьской революции 8 ноября 1937 г., он не преминул напомнить, что Надежда Константиновна всегда поддерживала всех этих «левых» коммунистов[175].
Но вернемся к борьбе, ареной которой стала трибуна XIV съезда партии. Вторым (после Каменева) по своей антисталинской направленности и концентрации обвинений в адрес Сталина на съезде было выступление Г. Сокольникова, недавнего кандидата в члены Политбюро. Он имел репутацию крупного финансового работника, поскольку с его именем непосредственно связано было проведение денежной реформы в первой половине 20-х годов. Одновременно Сокольников являлся одним из наиболее активных деятелей оппозиции, имевшим склонность к теоретизированию. Так вот, его выступление на съезде должно было, по замыслам противников Сталина, привести к дискредитации последнего не столько как политического деятеля, сколько как ловкого, хитрого и умелого интригана, использовавшего свой высокий пост прежде всего в целях упрочения своей единоличной власти в партии, а, значит, и в стране.
Хотя отрывок из его яркой антисталинской речи и достаточно обширен, я все-таки приведу его, поскольку он выражал квинтэссенцию подхода к вопросу о роли Генерального секретаря, отстаивавшуюся оппозицией, а также убедительно передавал атмосферу, царившую на самом съезде. Итак, Г. Сокольников говорил:
«Нам нужно обязательно обеспечить единство руководства, обязательно нужно. Если вы считаете, что Каменев и Зиновьев для этого не годятся, немыслимо их участие, — скажите это. Если вы считаете… (Шум и крики: «А Сталин? А Сталин должен быть в Политбюро?») Товарищи, позвольте мне сказать вам несколько слов о тов. Сталине.
Голоса с мест. А ну, ну. Просим, просим.
Сокольников. Товарищи, позвольте вам сказать, что в течение целого ряда лет я работал рука об руку с тов. Сталиным, и ничего, кроме самых лучших товарищеских отношений, у меня с ним не было. (Шум, крики.)
Председательствующий. Товарищи, еще пять минут спокойствия. Товарищи ленинградцы, вы первые подали пример криками на съезде. (Голос из ленинградской делегации: «Мы протестуем против этого».)
Сокольников. Я хочу сказать: никаких абсолютно чувств неприязни, личной и политической, по отношению к тов. Сталину у меня нет, абсолютно никаких. Я это должен сказать, поскольку утверждают, что все наши отношения будто бы диктуются личной неприязнью и проч. Этого нет, я ни в малейшей степени не сомневаюсь в том, что для всей партии огромнейшую пользу имеет работа, которую выполняет тов. Сталин.
Голос с места. А заявление Каменева?
Сокольников. Подождите. Я не могу согласиться с тем, что если в Политбюро, или в ЦК, или на съезде встает вопрос о том, как должен быть организован Секретариат, и должен ли тот или другой товарищ быть в составе Секретариата, то это обстоятельство мы должны рассматривать, как попытку внутрипартийного переворота. С этим я не согласен. Товарищи, я лично убежден в следующем: я думаю, что влияние и авторитет тов. Сталина, если бы даже он не был Генеральным секретарем нашей партии. (Шум. Крики)
Я думаю, что мы напрасно делаем из вопроса о том, кто должен быть Генеральным секретарем нашей партии, и нужен ли вообще пост Генерального секретаря, вопрос, который мог бы нас раскалывать. Такой вопрос не может, товарищи, нас раскалывать. Я никого не предлагаю, я считаю, что если при тов. Ленине у нас было так организовано руководство партией, что дирижером работы было Политбюро Центрального Комитета, то мы имеем все основания вернуться к этому порядку…
