Виталий Чечило - Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)
Начфизы — это клика. Приходит такой «лейтенант» сразу на майорскую должность. Ходит в спортивном костюме, брезгует пить с офицерами. Вокруг себя собирает десяток жопастеньких мускулистых солдат-спортсменов, те тоже курвятся. У них были свои «нычки» — кабинеты с бронированными дверями, тренировочные залы. В отличие от полкового спортзала, зал для избранных был заполнен различными тренажёрами. Даже я, как комендант, не рисковал вырезать такую дверь сваркой. Солдата они называли по имени: «Вася», «Коля», а не «эфиоп», «еблан ушастый», как было принято в обращении между начальниками и подчиненными, чем вызывали всеобщую ненависть сослуживцев.
Раз в году, 1 декабря, в начале учебного года они организовывали утреннюю зарядку. В холодину выгоняли голых по пояс солдат и под музыку показывали им первый комплекс вольных упражнений. Я в училище его и за пять лет не запомнил. А ведь были ещё, наверное, и второй, и третий… Офицеры стыдились интересоваться, чтобы не показать своё полное невежество, поэтому все считали начфизов очень умными. По-моему, все они были «голубые». Я не помню ни одного женатого начфиза.
Начфиз-одиночка ходил героем, а я не мог его прищучить. По крайней мере, давал мне спортивные костюмы и носки без резинок, я брал сколько надо (тюк).
На моей памяти было три дипломированных начфиза, пока, наконец, замполита ракетного полка не назначили начфизом за аморалку и пьянство. Он был хороший мужик, а так как не знал как шароёбить, то действовал по наставлению НФП. Тренажеры, футболки, мячи сразу же растащили, перестали бегать идиотские кроссы, спорт в полку сдох. И все спокойно вздохнули. А замполит— расстрига занялся своим делом: развратом и пьянкой.
Что такое быть борзым?
Когда в праздник накрывали стол для «проверяющих», за него садились начальник политотдела, замполит и я. Первую миску борща солдат-таджик подавал мне. У него даже мысли не возникало, кто старше. Знал, что работает здесь по моей милости. «Резмовцы» могли и морду набить, стоило только свистнуть. Я брал миску и сам наделял начальника политотдела.
— Пожалуйста, товарищ подполковник.
Покойный прапорщик Ноженко как-то первую миску борща поставил себе. Я швырнул в неё «пол-кирпича» черного хлеба.
— Чина не знаешь, собака!
У него капуста на ушах повисла.
— Я шеф-повар!
Через неделю был уже старшиной роты. Назначили комиссию по внезапной проверке полноты закладки в котёл. Я знал, что полной закладки не бывает. В тот раз наряд уволок ногу и жарил в автопарке картошку с мясом на смазке ЦИАТИМ. Агентура донесла. Хап — и взвесили выдачу. Как он не кричал, что «уварилось», я ему:
— Подожди, сейчас тебе принесут.
Приволокли бойцов с противнями. Командир ему этими черными кусками мяса в нос тыкал. Ключи от склада не только у шеф-повара были. Когда над ним состоялся суд чести, он, в силу своей неразвитости и косноязычия, оправдываться не мог, только мычал. Из задних рядов кричали:
— Так всегда, между прочим, воруют.
Мы нашептали Фонину:
— Бери его к себе старшиной, а то солдаты у тебя все раскрадут.
Бедняга Ноженко поник и спустя полгода помер. Пьяный заснул в машине и угорел.
Как-то на совещании я подрался с Кобелевым. Комендант с начальником группы выясняли отношения. Слово за слово, я его хватил табуреткой по голове. Он здоровый был — только зашатался, оторвал крышку от канцелярского стола — и на меня. Я пригнулся, крышка в окно, а то бы он меня убил. Пока Кобелев ходил за автоматом, меня на машине увезли. Ночью звонит мне на квартиру пьяный:
— Сейчас пойду тебя убивать.
Думаю:
— Иди-иди, кто тебе автомат даст?
Кобелев с горя напился, по дороге забился под теплотрассу (а было холодно — март месяц), и уснул. Патруль видит: замерзает подполковник. Стали тащить из-под трубы — он ещё ногами отбивается, оторвали воротник. Утром в комендатуре, едва я вышел на службу, меня поспешили обрадовать:
— Твой «абонент» (оппонент — Авт.) здесь.
— Да быть не может!
— Сейчас привезут. Командир за ним поехал в город в комендатуру.
Вижу: приехали. Выходит Кобелев, шинель в руках, повели на партсобрание. Я не рискнул его поздравлять, он бы меня после этого точно пристрелил.
Весь сыр-бор разгорелся из-за женщины, двое трезвых не поделили бабу из военторга; она нас обоих обманывала с начальником политотдела, его заместителем и командиром части. Поставляла одному книги, другому ковры, а третьему я уже не помню что. Не секса же ради мы с ней общались. Совместными усилиями её удалось выжить, ушла на другую площадку. На её место взяли, как нам казалось, «ручную» девку. Но хитрая белоруска Таня Лутова весьма скоро пристрастилась обвешивать солдат:
— Что я, за двести рублей работать должна?
Со временем она стала моей подругой. Во век не забуду её флегматичного:
— Я, нехай собе.
Каждый месяц у неё образовывалась недостача рублей на триста. Через «отдайся» я посылал «губарей» по свалкам собирать бутылки. У неё был талант — не беременела. Это редкость, тогда все норовили забеременеть и через политотдел подцепить молодого лейтенанта. Приходишь к ней в обед — кормёжка, сплошные дефициты. И ничего не хотела взамен. Кроме меня к ней ходил ещё мой кореш «сумавыживалов». Таня ко всем относилась одинаково, любимчиков у неё не было.
Если не ожесточишься — не выживешь. Как-то вечером шли толпой через гаражи, чтобы пролезть в дырку, минуя КПП. Стоят два мужика:
— А что вы здесь делаете?
Слово за слово. Пошли дальше, внезапно удар по голове, один мне заехал трубой. Я поворачиваюсь (спросить в чем дело) — он меня в глаз, но я устоял. Схватил арматурину и, подобно Д'Артаньяну, наколол на неё противника. Холодное оружие входит на удивление легко. Он вырвал арматурину из раны и побежал. Весь в крови упал на остановке, там его «скорая» и подобрала. К счастью, выжил. Я не признался в случившемся, а он меня не узнал. Выговор мне вкатили за нарушение режима секретности — шли в обход КПП. Когда я планировал наряды, стоял крик, плач и скрежет зубовный. Давил я нарядами немилосердно, пока самые сообразительные не поняли, что надо нести. Первым сообразил начальник 1-й группы.
— Зайди.
На столе двухлитровая канистра спирта. Я переписал наряды на вторую группу. Утром тот бежит с «портянкой».
— Посмотрите, что он на меня понаписывал.
Я закрыл дверь перед его носом, открыл с противоположной стороны и ушел. Сижу в каптёрке роты охраны, трескаю чай с тушняком. Главное — спрятаться перед разводом, чтобы график нарядов не перепечатывать.
Машинистки я боялся больше, чем начальника штаба. Обслуживающий персонал нужно любить. Люба знала, что я плесну, налью. Приходишь, бывало, к обеду:
— Девочки…
— Что-то жрать охота.
Звоню каптёру, тот несет торбу. Она мне:
— Тут исправления в график нарядов принесли. Так мне перепечатывать?
— Нет.
Взыскания в моем личном деле были записаны только рукой начальника штаба. Подходишь к ПНШ, он еле вырвался из «яйцеголовых».
— Только попробуй запиши, поставлю в наряд ДЧ — давно ходил?
Начальник штаба, узнав о таком, орал:
— Что, клан себе создал в штабе?
Надо признать, взыскания на меня накладывались экзотические. Они соответствовали масштабу моей буйной натуры. Некоторые из них я помню до сих пор: «За халатное бездействие при совращении личного состава прапорщиком Рязанцевым» (когда тот по пьяни склонял в гаражах солдат к сожительству, а я, дурак, дал ему машину); «За плохое состояние туалетов в казарме» (я в это время был в отпуске, но такие анахронизмы начальство не смущали); «За уклонение от политзанятий путём употребления спиртных напитков на службе»; «За морально-бытовое разложение» (раздевал в бытовке (поэтому «бытовое») «чипошницу», и нагрянула какая-то сука из политотдела).
Оружие
При поступлении на службу в милицию пистолет мне не выдали, в казахских райотделах милиции оружие тогда было в дефиците. Даже дежурный сидел без пистолета, их выдавали только опергруппе. Автоматов не было вовсе. Вооружение райотделов началось только после снятия Кунаева в 1986 г. В мои обязанности входило изъятие у казахов незарегистрированного оружия. Владельцы оберегали незаконно добытое имущество от моих набегов, зарывая его, в том числе ружья, в песок. Владельцев поражало, что я забираю себе далеко не всё. Путящего оружия не было, условия кочевой жизни вообще не способствуют его сохранности. Штуцера с гранёными стволами и кремневыми замками, некоторые из которых восходили ещё ко времени Ост-индийской компании, меня не интересовали. В курок казахи, как правило, вставляли вместо кремня обломок напильника, а новую ложу изготовляли из карагача. Расхлябанные двухстволки я уничтожал, сгибая стволы в ступице колеса своей ГАЗ-66. Изымал только то, что можно было продать, или то, что мне нравилось. Например, передельные «берданки» с продольно-скользящим затвором огромных размеров, только что не чугунным, или более современные из «трёхлинеек», также одностволки — «переломки» тридцать второго калибра или комбинированные ружья «Белка» с одним гладким и одним нарезным стволами, калибров 28 и 5,6 кольцевого воспламенения. Критерием отбора служила возможность использования оружия со вкладными стволами калибра 7,62х39. В прицельные станки какой-то дурак повставлял короткие нарезные стволики, вполне пригодные для охотничьих целей. Обычная двустволка не рассчитана на высокое давление, развиваемое «калашниковским» патроном при выстреле. Спустя немногое число выстрелов, она выходит из строя, запирающие узлы не держат.
