Виталий Чечило - Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)
Смирнов был легендарной личностью. Мы с ним испытывали ружьё. Я изъял одностволку 28-го калибра, он выточил бронзовый вкладной стволик под патрон 7,62х39. Стреляли в подвале, оружие безобразно раздуло.
Однако, с уменьшением калибра от 12-го до 32-го, эксплуатационное давление возрастало. А ружья, предельные из винтовок калибра 7,62х54R, вообще были расчитаны под патрон с более высоким давлением, чем 7,62х39.
Что касается комбинированных ружей, то в 60 гг. после прекращения свободной реализации м/к оружия, нарезные стволы в них в области патронника были залиты свинцом — работа милиции. Убрать такую пробку, не повредив ствол, невозможно. Если попытаться расплавить свинец, нарушатся механические свойства стали.
Прежде в Среднюю Азию из-за рубежа попадало довольно много оружия иностранного производства. Экспонирующуюся в краеведческом музее винтовку Амангельды Имамова (английскую SMLE, именуемую у нас «Ли-Энфильд») можно счесть и анахронизмом, герой казахского народа погиб в 1919 г. Но уже к началу двадцатых годов скорострельные десятизарядки стали весьма обычными не только в басмаческих бандах, но и в отрядах самообороны, уже как трофеи. Позже их использовали в ОСОВИАХИМе для стрелковой подготовки. Не знаю, как поставляли своё оружие англичане, но с китайской стороны, из Синьхзяна, оно шло на коммерческих началах. Ещё в 70 гг. винтовки «маузер» не были редкостью в Монголии.
Как-то я с Арбузовым пил в гастрономе пиво и обсуждал, как лучше глушануть рыбу. Рядом крутился какой-то офицерик, он меня и проследил до дома. За Арбузовым не пошел, тот был сильнее пьян. Спустя несколько дней меня приглашают в Особый отдел и предлагают в «добровольном порядке» сдать гранату. От столь заманчивого предложения я, признаюсь, опешил, начал отнекиваться и упираться, чем вызвал дальнейшие подозрения в свой адрес. В горе я завернул к Мише Авдееву, тот машинкой стриг солдата налысо. Солдат плакал, в машинке не хватало половины зубьев.
— Миша, такое дело…
Он мне выдал линию поведения. Через час я, окрылённый, последовал его совету.
— А можно сдать вместо гранаты пулемет?
Мишин совет гласил: «коси под дурака, пока этих идиотов не доймёшь, и настаивай на этом. Мол, я так люблю особый отдел…»
Полковник побагровел, затопал ногами, понял, что нарвался.
Их работа требовала от противника хоть минимум интеллекта. Так эта эпопея и завершилась.
— Пошел вон, дурак!
Действительно, до Афганистана контроль за оружием в частях отсутствовал. Заступая дежурным, я носил пистолет в кармане шинели. Случалось, офицеры после дежурства не сдавали оружие, передавали последнему в автобусе. Бывало, навесишь на ремень сколько поместится, штуки по четыре с каждой стороны. Через четыре дня после дежурства принесёшь. Прапорщик Ноженко три дня хранил пистолет дома, пока хватились. Кочетов свой вообще потерял. Списали на стрельбы.
Если запишешь, что будешь стрелять со взводом, то старшего не назначали. Во-первых, никто из штаба идти не хотел, стрельбы могли и запретить из лености. Во-вторых, ко мне приходили стрелять все друзья, вернее, кто хотел по одному гуськом сползался на стрельбище. Я им выдавал пару автоматов и позволял стрелять сбоку мишенного поля по чем захотят. Находились и охотники гранаты покидать.
— Что надо делать, если при броске гранаты произойдет осечка?
Некоторые отвечали по-разному. Обычно шалости с оружием доводят до беды. Как-то я сам стрелял из м/к винтовки по консервным банкам. Вошел в раж, очередной раз прицелился и вижу, как «эфиоп» высунул голову из укрытия посмотреть. А палец на спусковом крючке.
На огневом рубеже «лоховали» даже отцы-командиры. Стрельба почему-то вызывала в них собачий восторг. Абельгазин стреляет:
— Попал! Ура! Ура!
Как обезьяна в сапогах запрыгал с пистолетом в руке на огневом рубеже. Управленцы в стороны. Командир:
— Заберите у этого дурака пистолет и больше никогда не давайте.
Мотовоз
Это вам не электричка. Мотовоз служил не только средством передвижения, он являлся органической частью военного дебилизма — туда даже запускали по пропускам. В каждом тамбуре стояло по солдату, несмотря на то, что кроме военнослужащих, им никто не ездил. Шпионы, по крайней мере, точно. На полигоне размещался целый батальон железнодорожных войск, хотя чем отличаются «военные» рельсы от «гражданских»? На тепловозе два солдата, помощники машиниста. Однако сам машинист — гражданский. МПС не доверяло вождение составов военнослужащим, даже сверхсрочникам. Чтобы такой выскочил мимо стрелки на магистраль и в Джусалы в самоволку? Задачей помощников было протирать локомотив соляркой. Первоначально блестящий, в пустыне он покрывался пылью, как кокон.
Размещались в мотовозе по чинам: в первом вагоне — управленцы, нудные и скучные, отдельно от них сидели «яйцеголовые». Во втором — замы, которым не полагалась машина, дальше — братва с песнями. Вагоны были разные: сидячие, плацкартные, купейные и с кондиционерами, что немаловажно. За них шли жестокие сражения и тяжбы. Вырвать купе с кондиционером считалось шиком; мне по должности выделялось служебное полукупе, правда маломестное, но на двоих с Жанабаевым хватало. Я его самолично закрывал и открывал. Однажды захожу — купе открыто, сидят Лягина и Плишкина. Плишкина на сносях, своим широким задом и пузом занимает два места. Я говорю:
— Девушки, какого хуя вы тут делаете?
Не скрою, я был зол. В тот день у меня дико болел зуб. И тут Плишкина мне нагло заявляет:
— Я беременная и буду здесь ехать потому, что мне так удобней.
От такой дерзости зуб у меня сразу прошел, но в нутрях начал закипать ливер.
— Так, мадам. Через три купе едет твой ёбарь, или отец твоего ребенка, или хуй его знает, как у вас там; дуй туда и прихвати с собой Лягину. А то я сейчас вместо кондиционера пойду включу печку и ты у меня на третьем подъёме родишь двойню.
Я с большим трудом выбил их из купе, и то благодаря тому, что для пущего страха закрыл снаружи. Лягина со мной не разговаривала до конца моей службы. Зато в мое купе никто больше не совался. Кондиционер тоже отремонтировал. Заинтересовался, почему когда он работает, в купе жарко. Открыли — на сетке в палец пыли; вытрусили в окно — на головы сидящим в соседнем отсеке. Заработал, даже холодно стало.
Входишь в мотовоз — и чувствуешь уважение к своей персоне. Солдат в тамбуре увидит, чеботами хрясь — пахан явился.
— Здравия желаю, товарищ капитан!
В купе фляжку со льдом принесет:
— Только Вы фляжку верните, пожалуйста.
— Что, строевой смотр скоро?
Жора дастархан на столе расстилает, Чирков суетится — рад, что впустили. Спросишь у Ноженко:
— Ты что, сука, взял! (на закусь — Авт.).
— Окуня в томате.
— Что, не мог в масле? Мужики, не наливайте ему!
— Да я что? Это солдат положил.
— Ладно, налей «Бигосу».
Прячется в углу, закусывая мелко трясётся. «Гаврик», как гончий пес, просовывает голову в купе, втягивает носом воздух.
— Спичек у вас нет? А это у вас что? (Как-будто бы у нас армянский коньяк).
— Да не бойся, заходи, не унюхает твоя Алия.
Утром приходит, под глазом синяк — Алия, татарка, всё-таки унюхала.
Купейные вагоны считались «блатными», там можно было закрыться и жрать спирт, не оглядываясь на начальство и халявщиков. И те и другие сновали по вагонам вперемешку. Каждый начальник норовил стать и халявщиком. От него же не отвертишься, не дашь — донёсет, сука:
— Ага, голубчики, а что вы тут делаете? Спирт пьёте?
Сизоносые молча соглашаются с неоспоримым.
— Какой? Ректификат? Не гидрашку?
— Не-не-не, товарищ майор.
Наливают на пробу пол-стакана, чтобы сразу сдурел, но так, чтобы не тащить домой. В купейных вагонах и замполитам было трудно «стучать», кто чем занимается.
Езды до площадки был час, за это время столько судеб решалось. Перед моими глазами проходили целые жизненные драмы. Особенно запомнилось, когда вечером в пятницу шел отлов лейтенантов на наряд в выходные дни. Ушлые ПНШ (день же дурака провалял, на совещании не довел наряды), теперь ошалевшие носились по мотовозу с графиками, чтобы самим не загреметь. Искали безответных, чтобы расписался на обратной стороне приказа. В понедельник утром можно было показать командиру:
— Я ему довёл, а он, сука, не приехал.
И драли «суку». В других купе прапорщики договаривались, как рвануть в Тюратам и за счёт будущего имущества или пайков выпросить у тёти Кати десять бутылок водки. Идейные в купе резались в шахматы, как оказывалось потом, на интерес. Так увлекались, что могли проехать площадку. Нажравшиеся до поросячьего визга, курят прямо в купе; кто-то мечется, ищет закусь. Гришин и Коробков прямо из горла пьют одеколон «Шипр». Капитаны, кому под сорок и старше (т. е., которые уже ничего не боятся), сцеживают из конденсатного бачка воду, запивать спирт. Эти отпетые были бичом мотовозов. К молодым прапорщикам и офицерам они относились с особым презрением и цинизмом. Я сам наблюдал в мотовозе капитана, разлегшегося на нижней полке, высунувшего ноги в проход и презрительно смотрящего на толпящихся в проходе лейтенантов. Такие занимали купе и вязали сети — сесть туда уже никто не мог.
