Руслан Скрынников - Начало опричнины
Курбский горько жаловался на то, что в России нет патриархов (митрополита?) и, «боговидных святителей», которые бы решились открыто обличить царя. «Где ныне патриархов лики и боговидных святителей и множество преподобных ревнующе по бозе, и нестыдно обличающих неправедных царей и властителей в различных законопреступных делех.. Кто ныне не стыдяся словеса евангельская глаголет и кто по братии души свои полагают? Аз не вем кто...»[859].
«Союз» между осифлянами и монархом, заключенный на соборе 1564 года, положил конец обличению «неправедных царей» и их законопреступных репрессий против боярства. Именно это обстоятельство и вызывает самый резкий про тест со стороны идеолога боярства.
Курбский надеялся, что его критика осифлянской церкви найдет сочувствие у старца Васьяна и других монахов Псково-Печорского монастыря. В течение длительного времени этот монастырь был цитаделью «нестяжателей»: он был «воздвигнут» трудами игумена Корнилия и в нем совершались чудеса, «поколь было именеи к монастырю тому не взято и нестяжательно мниси пребывали»[860]. Сам Курбский считал себя учеником вождя нестяжателей М. Грека, но в его послании нападки на осифлян имели не догматический, а скорее политический смысл.
Своей критикой осифлянских церковников Курбский надеялся толкнуть влиятельных печорских старцев на открытое выступление против репрессий Грозного. Опальный боярин полагал, что Псково-Печорский монастырь возьмет на себя инициативу выступления и возглавит церковную оппозицию.
Второе послание Курбского в Псково-Печорский монастырь интересно как едва ли не единственный документ, открыто излагавший политическую программу боярской оппозиции в России накануне опричнины. Главной особенностью этой программы была резкая критика действий «державного» царя и его правительства, «властелей». За грехи, пишет Курбский, погибли древние царства, погиб Рим. Русь стала единственным оплотом православия, но и на Руси дьявол начинает производить «смущение». Только его кознями можно объяснить действия «державных» правителей государства[861].
Бросая дерзкий вызов Грозному, Курбский писал, что правители России уподобились свирепым, кровожадным зверям: «Державные, призваные на власть, от бога поставлена да судом праведным подовластных разсудят и в кротости и в милости державу управят, и, грех ради наших, вместо кротости сверепее зверей кровоядцов обретаются, яко ни о естества подобново пощадети попустиша, неслыханые смерти и муки на доброхотных своих умыслиша»[862].
Приведенные строки были написаны под непосредственным впечатлением жестоких казней бояр Оболенских, Н. Шереметева и т. д.
Интересно, что Курбский обвинял правителей не только в кровожадности, но и во всех без исключения бедах, постигших Московское царство: оскудении дворянства, притеснениях «купеческого» чина и земледельцев, беззаконии в судах. «О нерадении же державы, — писал Курбский, — и кривине суда и о несытстве граблении чюжих имении ни изрещи риторскими языки сея днешния беды возможно»[863].
Мрачными красками Курбский рисует картину полного упадка и оскудения дворянства. «Воинскои же чин строев ныне худейшии строев обретеся, яко многим не имети не токмо коней, ко бранем уготовленых, или оружии ратных, но и дневныя пищи, их же недостатки и убожества и бед их смущения всяко словество превзыде»[864].
Продолжая традиции своего учителя Максима Грека, Курбский пишет о бедственном положении купцов и земледельцев, задавленных безмерными податями: «Купецкии же чин и земледелец все днесь узрим, како стражут, безмерными данми продаваеми и от немилостивых приставов влачими и без милосердия биеми, и овы дани вземше ины взимающе, о иных посылающе и иныя умышляюще»[865].
Замечание об ужасном положении крестьян звучит весьма необычно в устах идеолога боярства. Впрочем, подобный мотив не повторяется ни в одном из последующих произведений Курбского.
Послание в Печорский монастырь наглядно свидетельствует о том, что накануне опричнины аристократическая оппозиция пыталась взять на себя роль вождя общенародной оппозиции по отношению к монархии. Свои узко-эгоистические интересы вожди фронды склонны были отождествить с интересами «скудеющего» дворянства, отчасти страждущего купечества.
В самом конце послания Курбский, описав бедствия сословий, замечает: «Таковых ради неистерпимых мук овым без вести бегуном ото отечества быти; овым любезныя дети своя, исчадия чрева своего, в вечныя работы продаваеми; и овым своими руками смерти себе умышляти»[866]. Приведенное замечание показывает, что ко времени составления второго послания Васьяну Курбский уже готовился бежать в Литву.
Срок годовой службы Курбского в Юрьеве истек 3 апреля 1564 г. Однако он оставался там еще в течение трех недель, видимо, вследствие особого распоряжения из Москвы. Юрьев был памятен всем как место опалы и гибели Адашева, поэтому задержка там не предвещала Курбскому ничего хорошего.
В конце апреля 1564 г. опальный боярин бежал из Юрьева в литовские пределы. Глубокой ночью он перелез крепостную стену и в сопровождении двенадцати преданных слуг ускакал в Вольмар[867]. Курбский вынужден был бросить в Юрьеве жену и сына, в страшной спешке оставил воинские доспехи, бумаги. Причиной спешки была внезапная весть, полученная им из Москвы[868]. Царь не скрывал того, что Курбскому грозило наказание, но он категорически отвергал мысль, будто тому угрожала казнь[869]. Много позже царь откровенно признался польскому послу Ф. Воропаю, что намерен был «убавить» Курбскому «почестей» и отобрать у него «места», т. е. земельные владения[870].
Грозный ошибался, утверждая, будто Курбский изменил «единого ради малого слова гнева»[871]. Царю еще не было ничего известно об изменнических переговорах Курбского с литовцами, затеянных боярином задолго до побега из России.
Будучи наместником русской Ливонии, Курбский получил от короля Сигизмунда и литовского правительства тайные письма («закрытые листы») с предложением выехать в Литву. Ответив согласием, он потребовал охранную грамоту, которая бы гарантировала ему достаточное содержание в Литве, и вскоре получил ее. Гетман Радзивил обещал боярину «приличное содержание» в Литве, король сулил ему свою милость[872].
Трудно сказать, когда именно Курбский решился на бегство в Литву. Английский историк Н. Андреев полагает, что это произошло в течение последнего года, проведенного боярином в Юрьеве. Курбский, пишет Андреев, продолжал вести государственные дела, порученные ему, вел переговоры с ливонскими рыцарями о сдаче различных крепостей. Он читал и писал, но все это время он, должно быть, ожидал охранной грамоты из Польши[873]. Приведенное мнение едва ли справедливо. Более вероятно, что в переговоры с литовским правительством Курбский вступил в самые последние месяцы пребывания в Юрьеве, между январем и мартом 1564 г., примерно в момент составления второго послания в Псково-Печорский монастырь[874]. Предпринимая попытку толкнуть печорских старцев на открытое выступление против царя, Курбский сам тайно готовился бежать за границу.
Когда замысел этот осуществился и Курбский прибыл в Вольмар, он первым делом отрядил на Русь верного слугу, поручив ему тайно пробраться в Печорский монастырь и достать в долг денег[875]. У беглого боярина, по-видимому, не осталось за душой ни полушки. Боярский холоп должен был заехать в Юрьев и повидать там надежных людей. В записке к своим юрьевским друзьям Курбский просил достать из тайника на воеводском дворе «писание», адресованное в Печоры («писано в Печоры») и заключавшее в себе «дело государское». Боярин заклинал доставить его «писание» к царю или же в Псково-Печорский монастырь. «Вымите бога ради, положено писание под печью, страха ради смертнаго. А писано в Печеры, одно в столбцех, а другое в тетратях; а положено под печью в ызбушке в моей в малой; писано дело государское. И вы то отошлите любо к государю, а любо ко Пречистои в Печеры»[876].
В тайнике на воеводском дворе в Юрьеве, видимо, хранилось второе послание Курбского в Псково-Печорский монастырь, так и не отправленное адресату до отъезда его в Литву.
Послание это, содержавшее целую политическую программу и являвшееся страстным протестом против действий царя и осифлянской церкви, формально было адресовано Васьяну. Фактически же оно имело в виду Грозного и все Российское царство. Вот почему после побега Курбский просил отослать свое печорское послание, как то ни удивительно, прямо к царю или же в Печорский монастырь.
