История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"
И вот (дело было в воскресенье, примерно в середине марта), выйдя пополудни из Стаффорда со своим войском, состоявшим из кавалерии, драгун и совсем немногих пехотинцев — общим числом менее тысячи человек — граф обнаружил, что неприятель, весьма умело построенный в боевой порядок, ожидает его в двух милях от города, на равнине, именовавшейся Гоптонской пустошью. Хотя противник более чем вдвое превосходил его числом, однако пустошь казалась весьма удобным полем для битвы, ширина ее от одной ограды до другой превышала дальность мушкетного выстрела, а конницы у графа было по крайней мере столько же, сколько у врага, и потому он решил атаковать. Так он и сделал, атака же оказалась столь успешной, что часть парламентской кавалерии была наголову разбита. Вновь собрав и построив своих людей, граф обрушился на другой кавалерийский отряд, стоявший позади пехоты, и столь совершенно разгромил его и рассеял, что у противника на поле битвы не оставалось теперь, пожалуй, ни единого кавалериста; сверх того, удалось захватить восемь пушек.
Во время этой второй атаки, когда граф Нортгемптон, рубя врагов, оказался совсем рядом с парламентскими пехотинцами или даже посреди них, под ним была убита лошадь. Собственная же его кавалерия, по злосчастному своему обыкновению, безрассудно увлеклась яростным преследованием, оставив его одного в окружении неприятелей; так что о том, как после этого держался он сам и как вели себя его враги, мы можем судить лишь по свидетельству самих мятежников. Они признают, что граф, уже спешившись, собственноручно сразил пехотного полковника, первым на него бросившегося; когда же мушкетным прикладом с него был сбит шлем, ему предложили сдаться, обещая сохранить жизнь, от чего граф (как они сами рассказывали) с гневом отказался, объявив, что гнушается принимать пощаду от таких каналий и бунтовщиков. Затем он получил глубокую рану в лицо, а удар алебардой в затылок стал для него смертельным.
Все это время, после того как парламентская кавалерия была рассеяна, неприятельская пехота стояла крепко, хотя атаки полка принца Уэльского, коим командовал сэр Томас Байрон, храбрый и весьма искусный военачальник, причинили ей немалый урон. Но тут быстро стемнело, и кавалеристы короля, обнаружив, что равнина, которую поначалу они сочли удобной для битвы, сплошь изрыта угольными ямами и подвалами, опасными для лошадей, решили отложить продолжение дела до рассвета и всю ночь провели в поле. Когда же наступило утро, неприятеля перед собой они уже не увидели, ибо, как только бой утих и стало темно, противник поспешил оставить поле сражения незамеченным, в надежде, что разбитая кавалерия соединится с ним в более отдаленном безопасном месте. Победители, однако, были до крайности измотаны битвой, изнурены ночным бдением и совершенно обескуражены гибелью вождя; офицеров же, способных принять на себя команду и отдать приказы о дальнейших действиях, среди них не нашлось (лорд Комптон, старший сын графа, был ранен пулей в ногу, сэр Томас Байрон — в бедро; получили ранения и многие другие офицеры), а потому, собрав трофеи и похоронив павших товарищей, они отступили в Стаффорд, чтобы восстановить свои силы.
В этом коротком, но жарком бою парламентское войско потеряло свыше двухсот человек убитыми и пленными и еще больше — ранеными, ведь когда кавалерия врубилась в ряды их пехоты, последняя несла урон главным образом ранеными. Были также захвачены восемь неприятельских орудий и большая часть боевых припасов. В отряде графа полегло всего лишь двадцать пять человек (два капитана, несколько младших офицеров, остальные — рядовые солдаты); раненых, однако, оказалось не меньше, чем у врага, и среди них ряд старших командиров. В общем, те, кто имел все доказательства победы, но лишился своего предводителя, полагали себя проигравшими, тогда как противная сторона, которая бежала под покровом ночи, зато ухитрилась унести его мертвое тело, едва ли считала их побежденными.
< Когда-то, в счастливые мирные времена, граф Нортгемптон вел беззаботную жизнь богатого и знатного человека, но с началом смуты, как бы пробудившись от сна, он со всей страстью принял сторону короля и оказал ему множество услуг. Граф изгнал из Уорвикшира лорда Брука, захватил и доставил королю пушки из Бенбери, на собственные средства набрал эскадрон кавалерии и полк пехоты, привел в армию Его Величества всех своих сыновей (трое из которых дрались при Гемптонхите), а сам нес тяготы войны и рисковал жизнью наравне с последним солдатом. Смерть такого человека была невосполнимой утратой. >
Как только стало известно, что неприятель больше не отступает, молодой граф Нортгемптон послал к сэру Джону Джеллу трубача с просьбой выдать тело родителя, дабы он мог наконец устроить отцу достойные похороны, приличествующие его сану. Джелл и Бреретон в совместном своем письме потребовали в обмен на труп все боеприпасы, всех пленных и все пушки, потерянные ими в бою. Столь непомерные притязания противоречили всем военным обычаям, и граф вновь отправил к ним гонца, велев передать, что, буде им неугодно возвратить труп, то пусть они дозволят его врачу набальзамировать тело и таким образом сохранить его от тления — дабы покойному можно было воздать законные почести впоследствии, когда они соблаговолят наконец склониться на его, графа, просьбы, что, как он убежден, они непременно сделают в более спокойном расположении духа. Их ответ на это — «тела не вышлем и бальзамировать его не позволим» — был столь же безрассудно-дерзким, как и предыдущий: Джелл и Бреретон, очевидно, рассчитывали, что сыновние чувства возьмут верх и молодой граф согласится на их неслыханное предложение.
А теперь покинем на время эти края и отправимся в Уэльс, о котором до сих пор мы рассказывали слишком мало, и чья преданность уже в начале войны сильно помогла королю, еще до Эджхиллской битвы доставив ему три-четыре отличных полка пехоты, куда пошли служить многие из местных джентри.
Ранее уже упоминалось о том, что маркиз Гертфорд вывел с собой из Уэльса и привел на Рождество в Оксфорд около двух тысяч человек, положившись в деле защиты Уэльса единственно лишь на мужество и верность тамошних джентльменов и прочих его жителей. А поскольку Северный Уэльс по своему положению являлся надежной опорой для Честера и Шрузбери — каковые города, пока неприятель господствовал в поле, именно оттуда преимущественно и получали подкрепления людьми и припасами — то в дальнейшем король всегда поручал управление им тем же особам, которые командовали в названных графствах. Южную же часть Уэльса, гораздо более обширную и богатую, чем северная, он вверил лорду Герберту (старшему сыну маркиза Вустера), назначив его генерал-лейтенантом и поручив ему также начальство в Монмутшире.
< Многие возражали против этого решения, ведь лорд Герберт совершенно не имел воинского опыта и был католиком, что давало лишний повод врагам короля клеветнически рассуждать о его особом благоволении к папистам (хотя последних в армии Его Величества было немного, а высшие командные должности в ней занимали твердые протестанты). Но, с другой стороны, угроза полной потери Южного Уэльса была слишком очевидна (Парламент, имея гарнизоны в Глостере и Бристоле и господствуя над всем течением реки Северн, уже отрезал эти земли от короля, а теперь как будто намеревался отправить туда графа Пемброка, обладавшего в тех краях немалым влиянием), между тем лорд Герберт изъявлял полную готовность принять на себя начальство и обещал - исключительно за свой счет - набрать большую армию, чтобы не только защитить от Парламента Южный Уэльс, но и завладеть Глостером, а впоследствии соединиться с главными силами Его Величества.
Сам лорд Герберт был искренне предан королю, веру свою считал личным делом, никогда не пытался обращать в папизм других и пользовался уважением многих валлийских джентльменов, чуждых католичеству. Надеялись, что любезный нрав лорда Герберта и его верная служба королю помогут покончить с прежним предубеждением, которое вызывала, впрочем, не его личность, но скорее религия, исповедуемая в доме Вустеров. Наконец, лорд Герберт был, несомненно, самым могущественным человеком в тех краях, жители коих едва ли приняли бы чужака и стали бы ему подчиняться.
