Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Из всего сказанного, однако же, ни в коем случае не вытекает, что Енукидзе был какой‐то белой вороной среди большевистских вождей. Он, например, с 1924 года в течение 10 лет состоял сначала членом, а потом и членом президиума Центральной контрольной комиссии ВКП(б) (по сути, партийной инквизиции). Его подпись стоит под постановлением ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года об упрощенном порядке ведения дел о подготовке и совершении терактов. Просто он по натуре был достаточно миролюбивым человеком, ценившим жизненные блага, комфорт и спокойствие. Находясь бессменно на своем высоком посту в течение долгого времени, Авель Сафронович сумел, казалось бы, всё это себе обеспечить. Однако убийство Кирова враз положило конец безмятежной жизни Енукидзе.

В 1934 году вышло третье издание воспоминаний Енукидзе, озаглавленных “Большевистские нелегальные типографии”. А в конце года, 29 декабря, “Правда” опубликовала материалы о бакинской забастовке 1904 года, после чего разразился скандал. 4 января 1935 года главред “Правды” Лев Мехлис направил Сталину записку, где признал, что газета при публикации этих материалов допустила ошибки “исторически-фактического” характера, но вместо слезных оправданий вдруг сообщил, что редакция “попыталась выяснить первоисточники этих ошибок” [14]. Скорее всего, этому письму предшествовала личная беседа Сталина с Мехлисом 31 декабря 1934 года [15], и Мехлису было приказано ошибки исправить (после бессонной новогодней ночи он опубликовал исправления в “Правде” 1 января 1935 года) и дано время для подготовки атаки на Енукидзе. Смысл записки Мехлиса сводился к тому, что Енукидзе сильно преувеличил свои заслуги в революционном движении начала века за счет умаления заслуг других, а воспоминания Енукидзе в том виде, в каком они до сих пор выходили в свет, издавать более нельзя.

Шестого января Сталин разослал эту записку членам и кандидатам Политбюро, секретарю ЦК Жданову и самому Енукидзе. Енукидзе тут же сочинил ответ, который дошел до Сталина 8 января и был разослан аналогичным образом. В тот же день от Мехлиса Сталину поступила та самая брошюра о бакинских типографиях с отмеченными “сомнительными” местами. Сталин внимательно просмотрел ее и оставил свои замечания. Например, над пассажем “Сравнительно недавно на историческом фронте обнаружилось, как люди извращают историю нашей партии. Даже такие события, которые у всех еще в памяти… некоторые “историки” пытаются извратить…” – Сталин саркастически выводит: “Именно!” Или рядом с описанием встречи Енукидзе с “молодым тогда членом партии – товарищем Сталиным, Кобой или Сосо, как он тогда назывался”, – Сталин пишет на полях: “А сам был немолодой член партии?” [16] Вождь и не думал скрывать своего раздражения по поводу писаний Енукидзе, и тот понял, что нужно срочно оправдываться (Енукидзе в то время приходилось параллельно работать над проектом постановления VII съезда Советов, посвященного внесению в Конституцию СССР поправок, касающихся изменения системы порядка выборов органов власти; проект был направлен Сталину 10 января). Шестнадцатого января в “Правде” появляется пространная статья Енукидзе с очередным исправлением ошибок. Но по зловещему стечению обстоятельств в этом же номере главного партийного органа напечатаны сообщения об открывшемся 15 января 1935 года в Ленинграде процессе “Московского центра” (который 16 января и закончился) и о приговорах к различным тюремным срокам и ссылке, вынесенных Особым совещанием НКВД семидесяти восьми сторонникам Зиновьева. И все же казалось, наверное, Авелю Сафроновичу, что досадное недоразумение ликвидировано и вопрос закрыт.

Но для Енукидзе это было лишь началом большого пути – вниз.

3

Историк Юрий Жуков, получивший широкую известность благодаря апологитической концепции “иного Сталина”, связывает начало “кремлевского дела” с доносом “о существовании заговора с целью отстранения от власти узкого руководства, к которому якобы были причастны Енукидзе и Петерсон”; об этом Сталину будто бы по‐родственному сообщил его шурин Александр Сванидзе в первых числах января 1935 года [17]. Жуков, впрочем, точных ссылок на источник этих знаний не приводит, ограничиваясь туманной формулой “ЦА ФСБ”. Ввиду серьезных сомнений в добросовестности этого историка, верить ему на слово нет никаких оснований. Поэтому зададимся вопросом: что именно могло побудить А. С. Сванидзе (в то время заместителя председателя правления Внешторгбанка) донести на Енукидзе? Пожалуй, единственным поводом для написания доноса могли стать сведения, полученные Александром Семеновичем от сестры, Маро (Марии) Сванидзе, сотрудницы Секретариата Президиума ЦИК, трудившейся под началом Енукидзе (по воспоминаниям Ирины Гогуа, Маро “работала секретарем у Енукидзе по линии Грузии” [18], однако официально числилась переводчицей с 10 ноября 1928 года). Теоретически М. С. Сванидзе как секретарь-переводчица могла каким‐то образом увидеть донесения осведомителя комендатуры Кремля о слухах, распространяемых кремлевскими уборщицами, и сообщить брату о том, что Енукидзе не желает принимать мер для пресечения сплетен. Однако от сплетен уборщиц до “заговора с целью отстранения от власти” путь длинный, и проделать его в одиночку А. С. Сванидзе вряд ли бы дерзнул. Но если бы был иной повод, то и чекисты должны были бы реагировать иначе – начинать следственные действия не с арестов и допросов уборщиц, а с работы по другим “фигурантам”, которые могли быть указаны в доносе Сванидзе. Впрочем, насколько мы знаем, никто из современников публично не упоминал о том, что поводом к созданию “кремлевского дела” стал донос Сванидзе; например, Ежов в ходе многочисленных докладов о следствии по “кремлевскому делу”, говоря о его истоках, использовал нейтральные фразы вроде “стало известно”, “было обнаружено” и т. п. В любом случае в архиве Ежова никаких данных о доносе Сванидзе не имеется. Неужели факт существования доноса чекисты держали в тайне от Ежова? В это трудно поверить – ведь Ежову (чья карьера после февральского пленума 1935 года продолжала стремительный взлет к постам секретаря ЦК и председателя КПК ВКП(б)) дублировали все важнейшие документы по “кремлевскому делу”, направляемые Сталину. К тому же Ежов и сам был в приятельских отношениях с А. С. Сванидзе. Арестованный много позже по делу самого Ежова его племянник А. Н. Бабулин (который постоянно жил у Ежова с 1925 по 1935 год) рассказывал на допросе 18 апреля 1939 года:

Судя по всему, “кремлевское дело” родилось на свет примерно в то время, когда большая статья Енукидзе с признанием ошибок была напечатана “Правдой”. Тогда же, видимо, до Сталина через НКВД дошли сведения о вялой реакции Енукидзе на антисоветские высказывания, прозвучавшие на подведомственной ему территории (особую ярость вождя, наверное, вызвали слова уборщицы Авдеевой о том, что он якобы убил свою жену). Видимо, совпадение по времени этих двух событий значительно усилило раздражение Сталина. 19 января Енукидзе и комендант Кремля Петерсон побывали в кабинете у вождя, встретившись там с Ягодой и Паукером (начальником Оперативного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД). Тогда и последовало, по‐видимому, распоряжение Сталина шефу тайной полиции разобраться, кто же является источником подлых сплетен и не стоит ли за клеветой нечто большее (о том, что первопричиной возникновения “кремлевского дела” было именно недовольство Сталина сплетнями о его персоне, свидетельствует не прекращавшийся на протяжении всего следствия интерес чекистов к “клевете” на вождей, а также упорная и подробная фиксация этих “наветов” в протоколах допросов). Так началось следствие по делу под кодовым названием “клубок” (такие названия чекисты обычно давали агентурным делам, разработка которых предшествовала аресту лиц, по этим делам проходящих; в настоящее время неизвестно, когда именно это агентурное дело было заведено и какой круг лиц оно охватывало). Само кодовое название стало известно благодаря публикации протокола допроса Ягоды от 26 мая 1937 года, хотя уже на июньском (1935 г.) пленуме ЦК член политбюро С. В. Косиор в своем выступлении в прениях на заседании, посвященном “кремлевскому делу”, подчеркнул: