Андрей Тесля - Первый русский национализм… и другие
«Варя, увидев, что я все Вам это пишу, а не статью для “Гражд<анина>”, – бранит меня: “Как Вы мне, право, надоели – в доме денег нет; в Банк надо платить, а вы вместо статьи все Осип Ивановичу пишете!..” Увы! С “утилитарной” точки зрения она совершенно права. – Я всю эту зиму – ничего еще за литературу не получал, а 400 рубл<ей> сер<ебром> у Берга и Цертелева [84] набрал вперед. – Но что ж делать – если мне частная беседа с вами несравненно приятнее, чем беседа с “публикой” нашей» (Леонтьев – Фуделю, 19.I.1891, с. 281).
Но общение между Леонтьевым и Фуделем – отнюдь не только интеллектуальное: с ним Леонтьев делится и куда более важным, своим духовным опытом, прислушиваясь к собеседнику, избравшему путь священства (К. Н. сильно помог в хлопотах, связанных с посвящением в сан), с ним же – одним из немногих – Леонтьев поделится новостью о принятии им монашеского пострига.
Фудель не стал для Леонтьева «учеником, пошедшим дальше учителя»; впрочем, судьба вообще не подарила Леонтьеву таких учеников. С годами он скорее «отошел в сторону» от взглядов учителя – не «ушел», но несколько отодвинулся. Сын о. Иосифа, Сергей, вспоминал, что в предвоенные годы жизни отец «много времени отдает изданию собраний сочинений Леонтьева, но это больше долг благодарного ученика, чем творческое дело сердца» (Фудель, 2012: 53). Впрочем, как с достаточными основаниями отмечает О. Л. Фетисенко, суждение сына само окрашено «анти-леонтьевским» взглядом, ему присущим, – Сергей Иосифович, видимо, был склонен преувеличивать степень отдаления отца от мнений Константина Николаевича (с. 51). Но, во всяком случае, трудно отрицать, что с годами увлеченность-очарованность Леонтьевым у о. Иосифа прошла. Не прошла глубокая привязанность, любовь о. Иосифа, в целом человека несколько сухого, к Леонтьеву – сохранился и долг памяти, признательности за все сделанное им доброе, любви к нему как к человеку и одновременно забота о прекрасном писателе, восхищение его литературным даром, стремление донести память о нем до других, познакомить с этим богатством, которое не то чтобы не ценится, а попросту неизвестно.
«…Для сохранения и постоянного подновления любви»
«Преемство от отцов»: Константин Леонтьев и Иосиф Фудель: Переписка. Статьи. Воспоминания / сост., вступ. ст., подготовка текста и коммент. О. Л. Фетисенко. – СПб.: Владимир Даль, 2012. – 750 с. – (Прил. к Полному собранию сочинений и писем К. Н. Леонтьева: в 12 т. Кн. 1)
Выходящая в качестве книги 1-й Приложения к Полному собранию сочинений К. Н. Леонтьева переписка с Осипом Ивановичем Фуделем (в 1889 году принявшим священнический сан и ставшим отцом Иосифом) охватывает лишь немногим более трех последних лет жизни К. Н. На момент знакомства с ним Фудель был начинающим публицистом, привеченным в «Русском деле» С. Ф. Шарапова – небольшой позднеславянофильской газете, редактор-издатель которой с радостью принял студента в сотрудники (в радости этой, видимо, немалую роль играли и соображения издательской экономии). Публицистические опыты Фуделя и стали причиной знакомства. Немного наслышанный о Леонтьеве благодаря отзывам Шарапова и сблизившись с московским учеником Леонтьева, своим однокурсником, студентом-юристом Николаем Умановым, через последнего он переслал уже год жившему в Оптиной пустыни мыслителю свою недавно изданную брошюру «Письма о современной молодежи». Леонтьев откликнулся быстро и ободряюще, предложив одновременно, чтобы Фудель сам написал к нему – и, преодолев первоначальную робость, тот откликнулся на предложение, сразу же объяснив и главный движущий его в этом разговоре мотив:
...«Это позволение я ценю тем более, что до сих пор находился в полном умственном одиночестве, предоставленный с детства самому себе, своим чувствам и влечениям» (Фудель – Леонтьеву, 02.IV.1888, с. 63).
Первое письмо, видимо, оказалось решающим – в нем были и откровенность, которую не мог не оценить хорошо разбирающийся в людях К. Н., и ум напряженный и внимательный – Фудель оказался для Леонтьева ценнейшим собеседником, тем, кто умел задавать вопросы, вызывающие на размышление, уточнять существенное и излагать свою мысль. Хотя переписке, как уже сказано, было отпущено всего три с небольшим года, она оказалась исключительно интенсивной и по объему (сохранилось 134 письма), и по содержанию – Фудель давал Леонтьеву то, в чем тот нуждался более всего: серьезный, сосредоточенный на самой сути интерес к его идеям. Как писал в конце своей жизни о. Иосиф, вспоминая о друге и наставнике, тот «старался использовать всякую даже малейшую возможность повлиять на молодую душу, на молодой ум. <…>
Это был прозелитизм чистейшей воды в благородном смысле слова; прозелитизм, на который мы – русские люди совершенно не способны. И, осно<вы>ваясь на этой черте, я серьезно думаю, что в жилах Леонтьева было много крови не русской; не похож он был по натуре своей и по многим вкусам на чистокровного русского.
Если выше я назвал прозелитизм Леонтьева страстью, то, конечно, в лучшем смысле этого слова. В своих стремлениях обратить своего молодого собеседника в свою веру, навязать ему свои точки зрения он доходил до религиозного пафоса. Он так верил в правильность своих теорий и выводов, по крайней мере существенной основе их, и так глубоко был разочарован в возможности влияния своего слова на общество, что уже не думал ни о славе литературной, ни о широком влиянии, а думал только о том, чтобы оставить следы в молодом поколении, чтобы найти или воспитать единомышленников среди ее, чтобы через талантливую молодежь не учитель – нет, не он, никому неведомый старик, – а его учение победило впоследствии общественное равнодушие и тупость» (Мое знакомство с Леонтьевым… С. 456, 457).
Страсть к влиянию, к распространению своих идей действительно была у Леонтьева практически лишена заботы о себе, какого-либо тщеславия – он с радостью и готовностью не только делился своими идеями и соображениями с учениками, но и призывал их разрабатывать их самостоятельно, чтобы они «крали» у него. Показателен один сравнительно небольшой эпизод, когда он отговаривает Фуделя, собиравшегося написать статью под заглавием «К. Леонтьев и племенная политика»:
...«<…> вам, человеку еще начинающему, – вовсе не целесообразно – выставлять сразу мое имя на вашем знамени слишком крупными буквами. <…> Говорю – “нецелесообразно” – не с точки зрения ваших собственно практических интересов (хотя и об них, Вы знаете, я не забываю); я понимаю хорошо, как много у Вас идеализма и как он счастливо сопряжен в характере вашем с твердостью воли, независимостью и смелостью; – я понимаю, что вы, проникшись идеей и согласившись с нею, готовы всегда перенести нападки, насмешки и матерьяльные невыгоды. “Нецелесообразно” – выставлять вперед мое имя – для самого дела. – Труд, не столь специально мне посвященный – вернее получит доступ в “Русск<ое> Обозр<ение>”, и мои начала в смеси с началами менее самобытными – легче переварятся» (Леонтьев – Фуделю, 18.VI.1890, с. 225).
Именно преданность делу, видимо, ценил Леонтьев в Фуделе больше всего остального – преданность, отнюдь не ограничивающуюся одной «идейностью», готовностью горячо и долго рассуждать о православии и России, а воплощающуюся в действии, в способе жить. Получив первое письмо от Фуделя, в котором тот говорил: «От формализма Православия не отказываюсь и не смотрю на мистическую сторону религий легкомысленно. Я пощусь, говею, по монастырям люблю ходить, не потому, что “надо-де исполнить обряд”, а потому, что глубоко верую в эту сторону религии и не отделяю в религии моральную сторону от мистической» (Фудель – Леонтьеву, 02.IV.1888, с. 63); Леонтьев отвечал:
...«Ваше письмо ко мне и Ваша брошюра – большая разница. – В брошюре Вы являетесь одним из тех благородных русских мечтателей с Христианским оттенком, которых не знаешь, к какому исповеданию отнести; – в письме – Вы истинно Православный человек, и это “открытие” причинило мне живейшую радость» (Леонтьев – Фуделю, 22.IV.1888, с. 67).
Видимо, особую радость доставила Леонтьеву цитата из «Византизма и Славянства» (1874), приведенная Фуделем в обоснование своего взгляда на религию: «форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться» (ПСС. Т. 7, кн. 1, с. 383) [85] – он горячо откликается, частично поясняя одновременно свое отношение к Достоевскому [86] : «Необходимо, одушевившись его горячим общехристианским чувством, замкнуть его в те готовые формы, к которым не напрасно же в былое, давнее время – пришли не менее, если не более его одушевленные Христиане первых веков. – Видно – это оказалось и в то время неизбежным для сохранения и постоянного подновления любви, энтузиазма и т. д. <…>.до чего сохранение обычаев, правил и обрядов – важно для долгой жизненности чувств, их создавших. – Первоначально идеи и чувства создают формы; потом формы подновляют и охраняют эти же идеи и чувства» (Леонтьев – Фуделю, 22.IV.1888, с. 67, 68).
