Стивен Кут - Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II
Хайда чрезвычайно удручало поведение Карла, ибо прежде всего оно наносило ущерб ему самому. «Нельзя отрицать, — писал он, — что король стремительно падает в глазах окружающих и восстановить его репутацию можно лишь какими-то чрезвычайными средствами. К тому же вынужден признать, что он ведет такой образ жизни, что, если не уехать из Парижа, ему конец». Но уехать — куда? О каких «чрезвычайных средствах» можно говорить, если катастрофически не хватает денег? Карлу даже пришлось заложить свою королевскую печать и орден Подвязки брата. Возвращение принца Руперта всего лишь с одним судном и крайне скудной добычей заставляло думать, что выкупить их удастся не скоро. Добытого Рупертом едва хватило на то, чтобы покрыть расходы Карла; к тому же король продал Мазарини корабельное вооружение за цену куда ниже реальной, что вызвало его яростную стычку с Рупертом.
Кардинал предложил Карлу три тысячи пистолей наличными и обещал рассчитаться полностью, как только будет установлен общий вес и стоимость оружия. Эта нещедрая сделка имела в своей основе не только финансовые соображения. Дело в том, что к этому времени Мазарини уже выработал четкую позицию к кромвелевскому протекторату: она основывалась на непризнании Карла в качестве правящего суверена Англии. Отсюда — стремление кардинала как можно быстрее избавиться от нежеланного гостя. Будучи осведомлен о том, что Карл буквально погряз в долгах, он пообещал расплатиться с его французскими кредиторами, а выдача аванса за оружие служила доказательством серьезности его намерений. Чтобы еще больше подсластить пилюлю удаления из страны, Мазарини пообещал Карлу небольшой пансион из французской казны, а также аванс на ближайшие полгода. Взамен этого Карл принял на себя обязательство оставить Францию. Отъезд в Нидерланды был намечен на 10 июля 1654 года.
Осталось еще решить некоторые домашние проблемы. Внутрисемейные отношения становились все хуже. Карл ревновал к свободе, дарованной герцогу Йоркскому, и его растущей известности воина. Продолжались и стычки с матерью. Теперь Генриетта Мария настаивала на том, чтобы Карл признал, что в прошлом допустил немало промахов и, в частности, относился к ней «не должным образом». Идти на это Карл отказывался. От души желая сохранить «доброе взаимопонимание» с матерью, Карл совершенно не собирался позволять ей командовать собою. «Точно так же я не могу обещать, что последую любому ее совету, касающемуся того, как мне следует вести дела».
Разговоры на эту тему затевались ежедневно и, как правило, разрешались «жаркой полемикой, в ходе которой Карл становился все упрямее, а королева то и дело впадала в ярость». Даже вездесущие кромвелевские соглядатаи восхищались твердостью Карла. «На вид он мягок и уступчив, — говорится в одном из донесений, — но взять над собою верх никому не позволит». Так оно и получилось, и в конце концов Генриетта Мария, не найдя общего языка с сыном, отправилась в Реймс, на коронацию своего племянника Людовика XIV. Законный же король Англии, уложив свой нехитрый багаж в «крохотный экипаж», двинулся навстречу неопределенному будущему. Жить он отныне мог лишь французским подаянием. Хайд заметил, что так низко Карл еще никогда не опускался.
Глава 8
Путник
Униженное положение изгнанника с оборванными корнями Карлу дали почувствовать сразу же. Прибыв в Комбре, находившийся в ту пору в испанском владении, королевский кортеж обнаружил городские ворота запертыми. Вокруг было много французских солдат, горожане держались настороженно, и Карлу пришлось провести несколько часов, пока наконец его не впустили в город. Губернатор, правда, предоставил ему свой дом, но испанская знать от визитов воздерживалась, опасаясь, что это не понравится Кромвелю. Угрозу мог представлять даже король, низвергнутый с трона, и Карл проследовал в Монс. Здесь иные нетерпеливые английские роялисты пытались внушить монарху, будто недовольство в Англии настолько велико, что стоит ему вернуться в Лондон, и он немедленно взойдет на престол. Однако же Карл осмотрительно заметил, что лучше немного подождать, пусть ситуация прояснится, тогда и можно будет строить сколько-нибудь надежные планы. Он был против «отчаянных и безрассудных попыток» возвращения трона, предпочитая «спокойно отсидеться там, где его готовы принять». В поисках этой тихой гавани Карл отправился в Намур, Льеж, оттуда в Спа, где к нему присоединилась Мария.
Брат с сестрой не виделись четыре года. Один современник, свидетель этой встречи, когда у обоих выступили на глазах слезы радости, пишет, что «нежная любовь и трогательная преданность Марии Его Величеству заслуживает того, чтобы быть запечатленной на скрижалях». Одинокое положение вдовы с ребенком, которой даже не позволялось встретиться с братом на оранжистской территории, было для Марии постоянным бременем, и теперь она твердо вознамерилась сделать это свидание как можно радостнее. Едва двор, состоящий из 80 человек, осел в Спа, бразды правления взял на себя Хайд и, поскольку на сей раз у короля, в порядке исключения, оказались деньги, сразу же рассчитался со слугами и сделал все, чтобы двор удобно устроили и хорошо накормили.
Когда погода разгулялась, жизнь стала одним сплошным fetes champetres (праздником на открытом воздухе). «Не проходило и дня либо ночи без балов и танцев, — пишет один наблюдатель. — Мне кажется, сам воздух здесь такой, что делает людей неутомимыми, ведь они танцуют весь день, потом отправляются ужинать, а далее — на поляну и там снова пускаются в пляс». На Карла такое времяпрепровождение воздействовало самым отрадным образом, его открытая от природы душа радовалась после долгой французской тоски. «Никто так не радует нас, как наш король, — продолжает тот же наблюдатель, — он и впрямь выглядит великолепно, а добронравие его и открытые манеры возбуждают к нему всеобщую любовь». И даже неизбежный кромвелевский соглядатай сообщает, что двор «веселится так, словно у него за спиной три королевства». Но многое здесь было всего лишь на поверхности. Пусть Карл, человек молодой и энергичный, в какой-то степени действительно наслаждался жизнью, однако же его не отпускали тревожные мысли о младших членах семьи, особенно о братьях.
Герцог Йоркский, судя по всему, все еще находился под влиянием полковника Бэмпфилда, способствовавшего его бегству из Англии, и Карл, убежденный теперь, что этот скользкий тип к тому же еще и кромвелевский шпион, писал брату, чтобы тот не доверял ему ничего серьезного. В это письмо он вложил и записку, адресованную другому своему брату — тринадцатилетнему Генриху, герцогу Глостерскому. Этому мальчишке, всеобщему любимцу, было разрешено остаться с матерью в Париже на том, однако, условии, что он будет сохранять верность англиканству и противостоять любым возможным попыткам Генриетты Марии обратить его в другую конфессию. «Тебе следует побольше читать и прилежно заниматься, — писал Карл брату. — Каждый день надо хоть немного времени проводить со своим наставником, которому ты должен выказывать любовь и почтение». Кое-какой эффект эти наставления имели, во всяком случае поначалу.
Когда в Спа началась эпидемия оспы, двор переехал в Экс-ла-Шапель, где брат с сестрой ходили на воды, принимали щедрые дары отцов города, посещали вечерние службы в местном соборе, заодно разглядывая там образцы древностей: Карл, например, с любопытством сравнивал свой меч с хранящимся здесь мечом Карла Великого. Все это сопровождалось соколиной охотой и балами, затягивавшимися порой до рассвета. Хотя сам Карл никогда ими особенно не злоупотреблял, о придворных его того же не скажешь, и порой увеселения заканчивались жестокими ссорами. Однажды Карл, который неизменно следил за исполнением запрета на дуэли, с трудом предотвратил поединок между Рочестером и лордом Ньюбери, а одного кромвелевского соглядатая как-то разбудил грохот ломающейся мебели — это вступили в пьяную потасовку лорд Уэнтуорт и майор Босуэлл. По утрам, когда гуляки страдали от похмелья, Карл, как правило, в темном камзоле, на фоне которого выделялись белые шелковые чулки и звездообразный орден Подвязки, отправлялся в сопровождении пяти-шести дворян — из тех, что посдержаннее, — через весь город за сестрой на воды. Вид у него был вполне беспечный, однако же один из людей Кромвеля сообщал: «Несмотря на все увеселения, мне кажется, что король носит какую-то тяжесть в сердце». Так оно и было. Карл продолжал оставаться изгнанником, и когда Мария наконец засобиралась домой в Голландию, Карл решил сопровождать ее до самого Кёльна, где, в случае согласия жителей, можно будет остаться.
Королевский кортеж был встречен залпом из тридцати орудий и ружейной стрельбой. Карла с Марией поселили в красивом просторном доме с садом, принадлежащем одной вдове-протестантке. У дверей им салютовали двести мушкетеров, видные граждане выступили с приветственными речами, вино лилось рекой. Затем брат с сестрой направились в иезуитский колледж, где их угостили виноградом и фруктами. За мирной трапезой Карла с Марией и застал человек Кромвеля, подосадовавший, между прочим, что ему самому ничего не досталось: к тому времени как он добрался до буфета, все уже было съедено. Хотя бургомистр Кёльна, человек, по описанию Хайда, «меланхолический и капризный», игнорировал приезд короля, горожане, напротив, выказали ему самое доброе расположение и даже заплатили долги. Тем не менее, когда Карл вернулся в Кёльн после пышной поездки в Дюссельдорф и печального, со слезами, расставания с сестрой в Ксантане, его ждали неприятности.
