Дмитрий Безьев - Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.
Подведем еще один промежуточный итог: к началу XVII в. даже собственно польская шляхта в идейном плане делится на несколько групп. Первая группа – магнаты, то есть крупные землевладельцы (их огромные владения располагались, как правило, на Украине), образ жизни и претензии которых вызывают раздражение у подавляющего большинства средних и мелких землевладельцев-шляхтичей, составляющих большинство этого сословия на собственно польских землях и составляющих вторую группу шляхетства. Группу сарматов-рыцарей можно разделить на две категории: первая – это хранители древних рыцарских традиций, так сказать, ортодоксы, не желающие изменять изначальному предназначению дворян; вторая – клиентелла магнатов, то есть разорившееся шляхетство, утратившее связь с землей, рыцари поневоле, которым просто некуда больше деваться.
Что же касается украинской шляхты, то «образ украинского сармата воплотился только в идеале рыцаря. Однако он не фиксировал обязательную шляхетскую принадлежность сармата-воина. Напротив, социальные границы этого этоса оставались открытыми, включая и инока, сражавшегося за веру в прямом и переносном смысле и, что очень важно, казака. Сохранив саму конструкцию идеального образа рыцаря, украинский сармат наделяет ее новыми чертами. В частности, это мотив верности королю, отсутствующий в польском этосе. В реальной исторической ситуации в гражданском и политическом отношении украинская элита ощущала себя частью польского государства, и потому верность Речи Посполитой и служба королю рассматривалась как обязательные добродетели рыцаря, причем как шляхтича, так и казака недворянского происхождения»[224].
Выше мы рассмотрели «идеальный образ сармата», таким, каким его видели в XVI в., но к началу XVII в. в Речи Посполитой уже ясно просматривались черты упадка как института государства, так и в среде шляхетского сословия. Все менее распространенными становятся воинственные настроения, все более средняя, да и мелкая шляхта переходит на идеологическую позицию земян, то есть помещиков-землевладельцев, а не рыцарей «без страха и упрека». Доминирует образ жизни сибарита-домоседа. Вместе с тем все более угрожающие масштабы приобретает вражда внутри первого сословия, обусловленная жаждой наживы и чувством вседозволенности и неуязвимости сильных перед более слабыми. Такое положение вещей, безусловно, волнует думающую часть шляхты. Появляется большое число памфлетов, посвященных проблеме испорченности нравов дворянства, и, как следствие этого, ослаблению государства, которое, как мы помним, только и держится добродетелями «сарматов».
О шляхетской добродетелиЗнатные от знатных суть происходят,
Славен конь кровями, не производит
Грозна орлица голубят пугливых,
Зайцу от львов не родиться гневливых.
Также шляхетность знатный умножает
Тем, что всемерно сердце утверждает
В разных науках, а не будь ученья,
Много средь знатных было б удрученья.
Доблестный Рим над сыном посмеялся
Отца, чьей силы в битвах убоялся
Сам Ганнибал, побросавший в поспехе
Отеческий край и победны доспехи.
Но не лишен был похвал меж богами
Храбрый Алкид, порожденный громами
Грозного Зевса, желал он тружденьем
Славен быть боле, чем знатным рожденьем.
Сколько чудовищ на земле не было –
Всех богатырски одолела сила.
Тем он и славен и прославлен будет,
Доблестей оных свет не позабудет.
В славном рожденье лишь дорога к славе,
Славы ж – нисколько, потому не в праве
К низким забавам знатный стремиться,
Не гербом – делом надобно тщиться.
Те же пребудут вечно достославны,
Кто блюл в покое устои державны;
Чтится молвою границ охранитель
И с вероломным соседом воитель[225].
Одним из наиболее известных памфлетов являлась книга Ш. Старовольского «Реформация польских обычаев» В ней автор, в частности, пишет: «“Ни в одной стране, <…> ни в Московии, ни у татар не может быть такого беззакония, какое у нас, в свободной Речи Посполитой, творится: только у нас вольно каждому чинить, что ему вздумается, в деревнях и в местечках, если они знатного рода или с ватагой бездельников <…>. Где еще, кроме как в вольной Речи Посполитой, творятся столь нередко разбои, грабежи, произвол и насилие?”. Автор приводит в пример прежние времена, когда вольность понималась должным образом: “Прежде вольность поляки хранили так, чтобы своеволия между собой не допускать, чтобы каждый в здравии, достатке и покое жил: чтобы все были равноправны и чтоб один другому не подчинялся и другого не опасался”.
Истинная “свобода без произвола” – это внутрисословное равенство в правах, гарантируемое не законом, но обычаем, выраженном в чувствах дружеской привязанности, любви и братской взаимопомощи. Именно такие взаимоотношения отличали старых поляков от других народов: “Обычно поляки при встрече обнимаются (чего другие народы в обычаях не имеют, даже если состоят в кровном родстве), <…> эта церемония выражает взаимные дружеские чувства, которыми гордятся перед людьми и о сохранении которых заботятся. Еще лет пятнадцать тому назад могли мы насчитать несколько десятков сенаторов, которые жили между собой в искренней дружбе и любви и сообща выступали на защиту отчизны нашей, и чести своей… Теперь и двух в сенате не сыщем, которые бы между собой приятельские чувства сохраняли, а среди шляхты и вовсе такие перевелись»[226].
Уже известный нам М. Рей отношения в верхушке шляхетства, непосредственно причастной к управлению государством, описал менее интеллигентно, но зато более красочно.
Члены тела сердце царем избралиЧлены тела на царство Сердце посадили,
Живот в Сенат, Десницу в Министры снарядили.
Жопа метила в Думу. Министр не дал ходу.
А она пригрозила: «Учиню-де шкоду!»
Тут нужда им приперла. Жопа ни в какую:
«Сами и управляйтесь, я чести взыскую».
Дали ей место в Думе, а министр отныне
Утирать ее должен, хоть и старше в чине[227].
«Следующим по значению отступлением от старопольских традиций является грех обогащения и корыстолюбия, которого, по мнению Старовольского, предки сарматов были лишены. Он напоминает, что золотые годы Польши назывались так не из-за избытка золота в сундуках, но благодаря доблестям сарматских предков, о которых ныне забывают их потомки, “лихоимство окончательно Польшу погубит”; “теперь у людей достаточно денег, золота с лихвою, но и подлости не занимать… Кто источник дороговизны? Алчные. Кто причиной кровопролития, смуты? Корыстолюбцы…”»[228].
«Причины кризиса в Речи Посполитой Ш. Старовольский видит в измене традициям. Жизнь в Польше, согласно его рассуждениям, изменилась в худшую сторону из-за нарушения древнего государственного порядка, “без которого будучи, Польша гибнет и разорению подвергается”. Основой этого порядка были старинные обычаи Речи Посполитой, когда поляки передали право управления государством королю и сенаторам. Со временем, однако, “золотая вольность” стала пониматься как произвол и самовластье, и поляки (шляхта) “пошли сами себе права измысливать, законы устанавливать, власть у короля и сената отнимать, и <…> всю полноту власти и правления себе присвоили, так что король и сенат лишь на словах остались, <…> и сословие шляхетское, вверх взвившись и воспарив на свободе <…> как птица на ветру, не дозволяя разуму обратиться к истине и праву, <…> к порядку и послушанию, решило, что ему дозволено все, что оно задумало и возжелало…”»[229].
«Стремление экзекуционистского движения ограничить сферу королевских полномочий принижало значение королевских законов, апеллируя к истории до писаного права (1580-е гг. – Б. Д.). Через полвека результаты успеха этого движения уже проявились: не средняя шляхта, бывшая инициатором ограничения королевской власти, но аристократия стала независимой, в том числе, и от основной массы дворянства. По сути дела, не шляхту, а именно магнатерию Ш. Старовольский упрекает в безнаказанности и своеволии. Следование традиции трактуется автором как возврат к шляхетской демократии, закрепленной в писаном праве; в возврате ее “золотой вольности” видит он единственный способ исправления Речи Посполитой»[230].
Таким образом, этот представитель средней шляхты (Ш. Старовольский) главными источниками бед Речи Посполитой считает засилье магнатов, ослабление центральной власти в государстве. Его можно было бы «записать» в партию сторонников усиления королевской власти, но одновременно он ратует и за усиление роли сената, составленного из высшего духовенства и тех же магнатов. («В состав сената входили придворные сановники, католические епископы, высшие земские должностные лица: воеводы и каштеляны. Члены сената назначались пожизненно и несли фактически ответственность только перед Речью Посполитой»[231].) Сенаторы-резиденты вообще были обязаны следить за королем, чтобы он не предпринял шаги, направленные против привилегий шляхетского сословия. То есть, Ш. Старовольский ратует за движение в сторону создания более дееспособной монархии и одновременно усиления роли аристократии, которую сам же упрекает в особой развращенности и в особом удалении от эталона «сармата» даже на фоне всеобщего упадка нравов дворянства. В реальности это привело бы к установлению аристократической республики и окончательному вытеснению мелкой и средней шляхты из политической жизни государства. Тем не менее, условно мы отнесем Ш. Старовольского к «королевской партии», ввиду его особо скептического отношения к «качеству» современной ему магнатерии и ее роли в государстве.
