Самые громкие мистификации от Рамзеса до Трампа - Келер Петер
В мае 2017 года Батлер в своем сарае открыл ресторан с романтическим названием The Shed («Хижина»). Он создал сайт, куда выложил заманчивые фотографии заведения и блюд. С помощью друзей и знакомых заполонил различные сайты, обозревающие рестораны, восторженными отзывами. Согласно иллюстрированному меню, представленному на сайте, в ресторане можно отведать «вегетарианских мидий» или «свиную вырезку с артишоками и тапиокой, приправленной красным вином», и еще «сладкие сливы, запеченные в беконе». Для модного ресторана нормально, что Батлер не испытывал недостатка в гостях, по телефону желавших зарезервировать столик. Он просил их потерпеть, дескать, места забронированы на месяц вперед. Телеканалы ломились в дверь, желая запечатлеть ресторан. Рекламные агентства вызывались сделать заведению пиар.
1 ноября 2017 года Батлер достиг цели: его сарай признали лучшим лондонским рестораном по версии TripAdvisor. В первый и единственный раз он открыл двери ресторана и попотчевал посетителей исландскими замороженными полуфабрикатами. Никто не раскритиковал заведение, все верили выдуманным отзывам в интернете, а не собственному языку. Никому даже в голове не пришло, что ресторан The Shed, где они сидят, — фата-моргана. Хитрюга Уба Батлер, помимо поддельных рецензий, создал поддельный ресторан и посрамил все эти сайты отзывов. А с ними и тех, кто доверяет чужому мнению больше, чем собственным пяти чувствам.
«Больше света!»
«Чем больше всматриваешься в слово, тем непонятнее оно выглядит». Это остроумное замечание Карла Крауса справедливо и в отношении многих афоризмов: чем больше изучаешь происхождение и значение таких фраз, тем более странными они кажутся. Чем «больше света», тем гуще тени.
Примером служат последние слова Иоганна Вольфганга фон Гёте, произнесенные 22 марта 1832 года. С трудом верится, что умирающий поэт вложил в них нечто философское, все гораздо проще. «Распахните ставни, пусть будет больше света!» — так дословно звучала просьба, с которой, по словам Фридриха фон Мюллера, веймарского канцлера, поэт обратился к стоящим рядом. Эта легенда не подтверждена, потому что сам канцлер об этом нигде не писал, зато позволил другим ссылаться на него как на свидетеля.
Однако спустя два дня после смерти Гёте немецкий архитектор Клеменс Венцеслав Каудрей, работавший тогда главным директором Великого герцогства Саксен-Веймар-Эйзенах, заявил, что тоже слышал последние слова поэта. Одна только мелочь: в 1907 году нашли записи Каудрея о дне смерти, где последними словами Гёте оказался вопрос к слуге Фридриху Краузе: «Ты не добавил в вино сахар?»
Желающих стать свидетелями последнего вздоха Гёте было много. Некоторые вкладывали в его уста глубокомысленные изречения. Так, через 60 лет баронесса Женни фон Густедт в мемуарах, опубликованных под названием Aus Goethes Freundeskreis («Из круга друзей Гёте»), писала, что последние «ясные и четкие» слова Гёте таковы: «Вот начинается превращение в высокие превращения».
Совсем другое вспоминал уже упомянутый Краузе, слуга и правая рука Гёте. По его версии, он единственный присутствовал при смерти хозяина. Поэт потребовал «ночной горшок, сумел взять его сам и прижимал к себе, пока не скончался».
Возможно, Гёте, уроженец Франкфурта-на-Майне, в последние минуты жизни пробормотал на родном гессенском диалекте: «Мне лежать неудобно». Или же он повернулся к невестке Оттилии и просто попросил ее: «Подойди, доченька, дай мне свою ручку…» О последнем написала Луиза Каролина Зайдлер, художница и подруга Гёте, в письме от 23 марта 1832 года, на следующий день после кончины поэта.
Долю правды можно найти в показаниях всех свидетелей, ведь Гёте на смертном одре много чего сказал. Каждый мог услышать разное или выбрать то, что счел наиболее важным.
Да, умирающие не всегда выражаются ясно. Можно не разобрать слов и в шуме битвы, как в случае с английским адмиралом Горацио Нельсоном. В 1805 году в морском сражении между британским и франко-испанским флотами у мыса Трафальгар Нельсон был смертельно ранен и неожиданно попросил штабс-капитана Томаса Харди: «Kiss me. Hardy!» («Поцелуй меня, Харди!»). Он пытался сказать: «Kismet, Hardy!» («Судьба, Харди!»).
Простую просьбу Гёте открыть ставни сократили так, что она прозвучала гениально: «Больше света!» Многие цитаты обрабатывают, прежде чем представить их общественности. Так вышло с фразой Михаила Горбачёва. «Кто опоздает, того жизнь накажет», — обратился он к руководству СЕПГ 6 октября 1989 года во время официального визита в ГДР. Настоящая формулировка была иная. Дословно в русском протоколе это выражение звучит так: «В опасности те, кто не реагирует на жизнь». В документах СЕПГ: «Если мы отстанем, жизнь нас накажет». Ставшая популярной цитата — всего лишь красивая оправа исходного высказывания.
Искажено и знаменитое высказывание Карла Маркса о вере. Оно якобы звучит так: «Религия — опиум для народа». Оригинальный отрывок из философской работы «К критике гегелевской философии права» 1843 года таков: «Религия — вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа». Владимир Ильич Ленин упростил сложный анализ Маркса до примитивного лозунга, до формулировки «опиум для народа», полезной в революционной борьбе с попами. Мол, не сам народ употребляет этот наркотик, бежит из реального мира, ищет утешения — наркотик предлагает ему господствующий класс.
Кстати, сравнение религии с наркотиком изобрел совсем не Маркс. Еще в 1798 году в сборнике афоризмов Новалиса «Цветочная пыльца» можно было прочитать, что думает поэт-романтик о христианстве обывателей: «Ваша так называемая религия действует как опий: она завлекает и приглушает боли, вместо того чтобы придать силы».
Сокращения, которые меняют смысл высказывания, и реинтерпретации — это одно, а толковые и понятные добавления или выдумки — совсем другое. «Я здесь стою! Я не могу иначе. Бог да поможет мне! Аминь», — таким было заключительное слово Лютера в Вормсе в 1527 году. На самом деле, как свидетельствуют рукописные записи очевидцев и памфлеты современников, он произнес только общепринятую формулу: «Да поможет мне Бог. Аминь». Два предыдущих предложения вложили в уста реформатора позже, дабы подчеркнуть его стойкость и верность принципам. Ну, или реформатор потом сам приписал себе те две фразы. Они появились на протестантский свет в начатом в 1539 году виттенбергском издании работ Лютера.
Не менее известно другое высказывание Лютера, обнадежившее всех в 1980-е годы, когда из-за наращивания атомной мощи в Западном Берлине распространились апокалиптические настроения: «Если бы я знал, что завтра настанет конец света, то сегодня обязательно посадил бы яблоньку». Только вот яблонька не встречается ни в трудах Лютера, ни в письмах, ни в застольных беседах. Вероятно, это выражение попало в сокровищницу крылатых выражений спустя триста лет после смерти Лютера, в первой трети XIX века. Авторами считаются набожные пиетисты из области Вюртемберг, где теолог по имени Иоганн Альбрехт Бенгель предсказал дату конца света — 18 июня 1836 года.
Цитату из Лютера выдумали наполовину, а вот упрямое утверждение Галилео Галилея — целиком и полностью: «И все-таки она вертится!» Так он сказал после того, как инквизиция заставила его отречься от учения, согласно которому земля — не статичная точка в пространстве Вселенной. Но это высказывание впервые появилось в 1761 году, спустя сто лет, в четырехтомнике Querelles littéraires («Литературная полемика»), автор — французский аббат Огюстен Симон Ирай.
Галилею изречение подходит, а вот приписываемая Уинстону Черчиллю фраза — совсем нет. «No sports!» («Никакого спорта!») — ответил он на вопрос о своем долголетии. Слова, казалось бы, должны принадлежать толстобрюхому британскому политику, курящему сигару и пьющему виски. Черчилль, напротив, был гибок и строен. Играл в крикет, в школе занимался плаванием и превосходно фехтовал. Еще учась в Королевском военном училище в Сандхерсте, Черчилль показал себя великолепным наездником, а в Индии, куда направили его полк, стал одним из лучших игроков в поло. Верховой езде он остался верен до самой старости и в семьдесят с лишним лет охотился на лис. Понятно, что данное изречение в речах и книгах Черчилля не найти.
