Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)
Иван Васильевич, обдумав все это, решил не мешать иезуиту вмешиваться в военные дела, а разговоры о вере затянуть насколько удастся дольше.
- Скажи Зузину: государь будет беседовать с Антонием, - обратился царь к Бельскому.
- Слушаю, великий государь! - низко поклонился Бельский и вышел из царских покоев.
Привело в великое удивление всех дьяков Посольского приказа то, что царь хочет лично беседовать с послом папы в своей рабочей комнате, не соблюдая принятого при разговорах с послами обычая, но попросту, в домашнем обиходе.
Когда Антонио Поссевин вошел к царю, он был озадачен простотою одежды, хотя и дорогой, осыпанной по вороту и нарукавникам бриллиантами, но не парадной царской, в которой царь его встретил в первый раз.
Палата небольшая, на нескольких скамьях человек двенадцать самых приближенных к царю бояр. Тут отец и братья царицы - Нагие, Никита Романович, Борис Годунов, Богдан Бельский, дьяк Писемский, Щелкалов Андрей, Зузин.
Все свидетельствовало о желании царя поближе сойтись с папским послом. О том же говорило и приветливое выражение лица Ивана Васильевича: оно было веселое, довольное. Царь указал послу и место совсем близко от своего кресла. К Поссевину он обратился со словами, в которых звучало одобрение царя по поводу присылки ему книги о Флорентийском соборе. Он уже ознакомился с тем, что там написано, и считает римского папу поистине отцом святой церкви.
Услыхав это, Поссевин попросил разрешения передать государю в его собственные руки письмо папы.
Царь Иван, приняв от Поссевина письмо, велел дьяку Щелкалову прочитать его вслух. Письмо было уже переведено толмачами Поссевина на русский язык.
Папа писал: "Посылаю твоему величеству книгу о Флорентийском соборе, печатную. Прошу тебя, чтоб ты ее сам читал и своим докторам приказал читать; великую от того божью милость, мудрость и разум получишь. А я от тебя только одного хочу, чтоб святая и апостольская церковь с тобою в одной вере была, а все прочее твоему величеству от нас и от всех христианских государей будет готово".
Чтение письма было кончено. Поссевин, обратившись к царю, сладкозвучно, едва не со слезами умиления в голосе, сказал:
- К царствам и богатствам, которых у тебя много, к славе той, которую ты приобрел расширением земли своей, прибавь славу единения с верою апостольскою, - и тогда великое множество благословения небесного получишь.
Иван Васильевич слушал Поссевина спокойно, с большим вниманием, и в ответ на его речи и на письмо папы сказал:
- Мы никогда не желали и не хотим, чтобы кровопролитие в христианстве было, и божиим милосердием от младенчества нашего через много лет кровопролитие в христианстве не велось. Но ненавидящий добра враг ввел в Литовской земле новую веру. Он называется - Лютер Мартын. В ваших странах эта вера сильно распространилась, и с той поры, как это учение утвердилось, так и в христианстве по всея места кровопролитие началось. Как и каким обычаем началось, и почему между нами и королем Стефаном недружба началась, - мы тебе об этом после скажем. А теперь мы говорим тебе только о том, что мы с папою и императором Рудольфом желаем в дружбе жить. То, что наивышний папа хочет между всеми нами, христианскими, государями, мир установить, - то нам любительно и приятно.
Царь Иван, произнеся эти слова, приподнялся с кресла и низко поклонился. Усевшись снова в кресло, он несколько минут сидел в раздумьи, а потом продолжал:
- Венецианам в наше государство приезжать вольно. Пускай с попами и всякими товарами. Но церквам римским в нашем государстве быть не пригоже. Да и до нас этого обычая здесь не бывало.
После этого царь приказал Зузину прочитать условия, на которых он, царь всея Руси, желает заключить мир со Стефаном Баторием.
- Нам нельзя уступить королю всей Лифляндской земли. Если нам всю ее уступить, - сказал царь Иван, - то каким путем мы будем ссылаться с наивышним папою, с цесарем и с государями итальянскими и иными поморскими местами? Надо ждать милости короля польского. Но прилично ли это государю всея Руси? Король называет меня фараоном и просит у меня четыреста тысяч червонцев, но фараон египетский никому дани никогда не платил.
О соединении с римскою церковью Иван Васильевич сказал:
- Мы теперь тебя отпускаем к королю Стефану с важными делами наскоро, а как будешь у нас по возвращении от короля Стефана, тогда мы будем говорить и о вере.
Царь Иван, тяжело вздохнув, грустно добавил:
- Издавна в обиде мы на польских королей. Обращался к нам за помощью молдаванский князь Петр Рареш. Мы хотели помочь ему и деньгами и художниками, но король не пропустил в Молдавию наших послов. То же самое мешали нам в дружбе и с молдаванским господарем Александром Лопушняном. Вот тебе и дружба меж собой христианских правителей!..
В соседней палате были собраны столы со всевозможными яствами и винами.
Зузин объявил Поссевину желание царя Ивана Васильевича пригласить посла "наивышнего папы" к своему царскому столу.
Поссевин с благодарностью принял это приглашение.
Вернувшись к себе на ночлег после этой трапезы за государевым столом, Антоний Поссевин записал для посылки доношения в Рим:
"Я видел не грозного самодержца, но радушного хозяина среди любезных ему гостей, приветливого, внимательного, рассылающего ко всем яства и вина".
"В половине обеда царь, облокотясь на стол, сказал мне:
- Антоний! Укрепляйся пищею и питием. Ты совершил путь дальний от Рима до Москвы, будучи послан к нам святым отцом, главою и пастырем Римской церкви, коего чтим мы душевно и коего мы признаем наместником Иисуса Христа".
Это свидание с царем обрадовало папского посла и вселило в него надежду на возможное присоединение московского царя и его страны к римско-католической церкви.
Антоний Поссевин, бодрый, охваченный желанием заслужить дальнейшее доверие царя, решил оказать воздействие на короля Стефана, чтобы он пошел навстречу царю - уступил ему хоть кусочек Ливонии и заключил мир.
Проводы Поссевина были такие же дружественные и почетные, какою была и встреча.
Иван Васильевич вызвал Бориса Годунова и с лукавой улыбкой сказал ему:
- Шевригин донес мне, что один пьяный поп в Риме открыл ему тайну: будто папа сам, первый, хотел послать к нам грамоту о дружбе и мире. А послать с ней он хотел того попа. Но будто какой-то тайный его соглядатай, из моих же людей, при моем дворе, донес ему о моем намерении послать в Рим посла... Тогда папа свою грамоту отложил. Что ты скажешь - кто бы это мог быть? Кто сей предатель?
Борис задумался. Царь с волнением ждал ответа.
- Кто ж иной, как не бежавший от нас Давид Бельский...
- А кто же мог то сообщить изменнику Давыдке? Откуда он мог узнать? Знали это только царевич, ты, Богданка Бельский и Писемский... Ну?!
- Я молчу, государь.
- Говори.
- Трудно мне... тяжело... Писемский того не скажет... С Давыдкой я не знался. Мы были с ним в не дружбе. Я ему не мог сказать.
- Так кто же? Остаются двое: царевич и Богдан.
- Не ведаю, государь.
- Ведать не можешь, но думу иметь свою можешь... Какова она?
- Царевич имеет много друзей... Да и Давыдка бывал у него в застольных торжествах... Хмельные забавы там - не редкость.
- Хмельные забавы - не редкость и в моем дворце. Что ты думаешь, когда говоришь о том?
- Я думаю, что во хмелю мог проговориться и царевич...
Царь нахмурился. После продолжительного молчания спросил:
- А Богдан Бельский? Он ведь сородич Давыдки...
- Не берусь судить о том.
- Говори. Перед тобою государь! - громко сказал царь.
- Не гневайся на меня, батюшка Иван Васильевич. Мое слово может быть пристрастно.
- Знаю... - усмехнулся царь. - Не любишь ты его. Больше не стану пытать тебя.
- Леонтий Шевригин - добрый малый. Я одарил его от твоего царского имени черкасским конем и серебряной сбруей.
- Благое сделал. А еще мне Шевригин донес, будто папа римский недолюбливает цесаря за то, что тот князей своих боится... В Риме хотели бы смерти цесаря Рудольфа.
- Папам не привыкать отправлять в рай людей королевской крови. А что Рудольф силы в своем царстве не имеет, и то - правда.
- Коли так, будем, Борис, еще больше крепить с цесарем нашу дружбу. Чтобы стать сильным, надо оказывать дружбу слабым. Это им по душе. Это заставляет их цепляться за сильного. Не так ли? - с усмешкой сказал царь Иван.
- Слабые почитают сильных, коли те изъявляют им добрые чувства. Истинно, государь!
- Но... Борис! Кому же я теперь могу доверять свои тайны?
- За себя, государь, я ручаюсь...
- И я за себя ручаюсь, а за сына своего, Ивашку, не ручаюсь... Не надежен он. Глуп еще. Выходит: ты да я.
- Воля твоя, батюшка государь.
- Теперь иди. Я тебя отпускаю.
После ухода Годунова, царь Иван, обратившись к иконе, сказал:
- Господи, прости меня, ропщу я... Возношу тебе, Христу и царю, жалобное слово свое, изнемогая от великих напастей! Для чего поражал ты меня столькими бедствиями с того времени, как я увидел свет? Для чего я принял столько горестей и на суше и на море, от друзей и от врагов, а ныне и от детей? Как львы, обступили и, как псы, лают на меня. Какие жалкие вести с востока и с запада! И где отрада?
