Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Из азиатских государств военный министр с наибольшим уважением относился к Японии. Уже в марте 1898 г., вскоре после своего назначения, Алексей Николаевич выразил обеспокоенность по поводу возможного нападения японцев на недавно приобретенную военно-морскую базу Порт-Артур{455}. Куропаткин получил возможность непосредственно изучить тихоокеанского соперника летом 1903 г., когда Николай отправил его в Японию с необычной миссией{456}. Основной целью путешествия было объяснить позицию России в отношении Маньчжурии и Кореи в период крайне напряженных отношений с Токио по этим вопросам. Генерал также лично произвел рекогносцировку потенциального противника. Как гость японской армии, он посещал военные академии и оружейные заводы, наблюдал учения и осматривал подразделения в Токио, Нагасаки, Осаке и других местах.
Островная империя произвела на него благоприятное впечатление. Куропаткин писал царю: «…удивлен был культурою местностей, мимо которых мы проезжали. Несомненно, что в отношении культуры масса населения опередила нас, русских, весьма значительно»{457}. Вооруженные силы Японии также получили высокую оценку. Хотя Куропаткин и обнаружил некоторые недостатки в кавалерии и офицерском корпусе, пехота показала отличные результаты как во время учений, так и на параде. Войска были хорошо накормлены, экипированы и обучены, моральный дух был высок, а дисциплина отлична. «В общем войска японские произвели на меня впечатление надежных войск»{458}.
Не разделяя презрения Пржевальского к азиатам-воинам, Куропаткин также не проявлял энтузиазма и по поводу завоевания. Отношение военного министра к конфликтам было гораздо более пессимистичным. Современные государства расширяли свои границы не ради славы завоевателей новых земель и не ради богатств, которые эти земли могли принести. Они делали это только для того, чтобы защитить свои слабые границы. Впервые Куропаткин разъяснял свои умозаключения в алжирских очерках: «…в 26 лет войны французы, начав с города Алжира <…> подчиняют себе мало-помалу всю Алжирию. Мы остановились на том факте, что и правительство, и общественное мнение были против расширения владений в Африке, но, тем не менее, это расширение неуклонно продолжалось до тех пор, пока владения… не дошли до пустынь Сахары». Причиной этого вынужденного продвижения французов в Африку была необходимость защищаться против враждебных пограничных племен. Каждый раз, когда французское владычество устанавливалось на новой территории, кочевники по другую сторону границы начинали устраивать периодические набеги на только что усмиренный район, что неизбежно вынуждало производить новые аннексии{459}.
Куропаткин полагал, что продвижение России на восток было вызвано подобными соображениями. Как и продвижение Франции в Северную Африку, «движение России в Средней Азии… совершалось не по определенному плану и даже противно намерениям правительства»{460}. В описании завоевания Россией Туркестана он объяснял: «…граница… была подвержена постоянным нападениям кочевых племен, которые грабили наших жителей, угоняли скот и уводили людей в рабство»{461}.
Хотя имелись и коммерческие мотивы, Куропаткин подчеркивал, что царская кампания предпринималась главным образом для защиты юго-восточной границы. «Это было неизбежным последствием близости громадной степи, населенной полудикими, враждовавшими между собою киргизами и туркменами»{462}. Каждый шаг вперед ставил Россию перед лицом нового врага, которого снова надо было покорять. Полумеры не действовали, ибо это была «Азия, признающая только силу»{463}. Это «движение, дорого стоящее коренному населению», добавлял Куропаткин, «но неизбежное в силу естественных причин, неотвратимых, пока наши границы не сомкнутся с относительно сильными и организованными государствами (Китай, Персия, Афганистан)». Только когда в 1880-х гг. все ханства были полностью покорены и вошли в империю, «тяжелая миссия России в Средней Азии пришла теперь к своему естественному концу»{464}.
Мышление Куропаткина напоминает хорошо известный циркуляр министра иностранных дел в правительстве Александра II князя Александра Горчакова. Написанный в ноябре 1864 г., этот документ распространялся среди российских представителей за границей, чтобы оправдать кампанию против Кокандского ханства:
Положение России в Средней Азии одинаково с положением всех образованных [цивилизованных. — Ред.] государств, которые приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без твердой общественной организации. В подобном случае интересы безопасности границ и торговых сношений всегда требуют, чтобы более образованное государство имело известную власть над соседями, которых дикие и буйные нравы делают весьма неудобными. <…> Оно бывает вынуждено привести соседние народцы к более или менее близкому подчинению. По достижении этого результата эти последние приобретают более спокойные привычки, но, в свою очередь, они подвергаются нападениям более отдаленных племен. Государство обязано защищать их от этих грабительств и наказывать тех, кто их совершает… Если государство ограничится наказанием хищников и потом удалится, то урок скоро забудется; удаление будет приписано слабости: азиатские народы, по преимуществу, уважают только видимую и осязательную силу… Поэтому работа должна начинаться постоянно снова{465}.
Многие иностранцы, особенно англичане, отвергли письмо Горчакова как чистой воды пропаганду. Более столетия спустя, в 1980 г., вскоре после того как советские войска вошли в Афганистан, журнал для американских дипломатов перепечатал этот циркуляр с подзаголовком «Deja vu: Россия в Восточной Азии»{466}. Некоторые ученые дискутируют о том, верил ли министр иностранных дел в свои слова{467}. Как бы ни относились Горчаков и его современники к этому обоснованию, Куропаткин воспринял его серьезно.
И все же завоевание вовсе необязательно ликвидировало опасность со стороны иных народов. Согласно пессимистичным рассуждениям Куропаткина, даже после того как иная народность была покорена и вошла в состав подданных царя, она все равно может представлять угрозу. Более того, являясь частью Российской империи, неспокойное и агрессивное чужеродное население может принести больше вреда, чем оставаясь за ее пределами. Единственная возможность обеспечить спокойствие внутри страны — ассимилировать все нерусские элементы, населяющие империю.
Куропаткин оказался страстным сторонником русификации в период роста национального самосознания среди меньшинств империи. Финны помнят военного министра как одного из главных действующих лиц в стремлении царя лишить их армию полуавтономного статуса, начиная с 1898 г.{468}. Глядя на Восток, Куропаткин часто опасался сильного религиозного рвения мусульманских подданных империи. В отчете о ревизии Туркестанского военного округа в 1901 г. он писал: «Население Туркестана… в общем довольно спокойное; тем не менее, по вере своей оно нам чуждо, а потому требует неослабного, но осторожного с нашей стороны надзора; надо быть всегда готовым встретить вспышку религиозного фанатизма…»{469}
По мнению Куропаткина, если в Туркестане возникнут проблемы, русским некого будет винить, кроме самих себя. Военный министр полагал, что терпимое отношение к чуждым вероисповеданиям и обычаям является прологом к крушению многонациональной империи. «Необходимо припомнить, что под влиянием западных идей, из опасения упрека в религиозной нетерпимости, русские в Сибири и в Средней Азии в XVIII и XIX столетиях стали покровительствовать распространению мусульманства…»{470}
Военный министр часто спорил со своим коллегой Сергеем Витте, который выступал за более благосклонное отношение к нерусскому населению империи{471}. Во время беседы с Витте на новогоднем приеме у царя в 1902 г. Куропаткин заявил, что миссия самодержавия состоит в том, чтобы внушить своим нерусским подданным чувство «гордости от мысли, что они принадлежат к великой русской семье»{472}. Несколькими годами раньше военный министр убеждал Николая, что тот должен подавлять сепаратистские устремления. Идеалом для России Куропаткин считал «плавильный котел» Соединенных Штатов Америки, где люди говорят на одном языке, имеют одну школу, один суд{473}.
Подтекст умозаключений Куропаткина был очевиден: если Российская империя уже столкнулась с проблемами интеграции многочисленных народностей, то неразумно завоевывать новые территории. Для русских, писал он, это будет сопряжено с риском «раствориться» среди инородцев{474}. Самое яркое изложение стратегического видения Куропаткина можно найти в его длинной служебной записке царю об обороне империи, составленной в марте 1900 г. Рассказывая о требованиях к армии в XX в., документ подробно описывает всю границу, начиная с 870-километровой границы с Норвегией на северо-западе до общих с Кореей 16 километров на востоке{475}. По словам автора, Николай прочитал служебную записку, но признался, что с трудом одолел последнюю главу, где «так много важных мыслей»{476}.
