Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Представители «агрессивных» держав «оси» читали и анализировали речь Сталина, отыскивая в ней нюансы, касавшиеся их стран и составлявшие основу дипломатических отчетов. Шуленбург и его итальянский коллега Россо использовали даже незначительные отправные точки возможной готовности к переговорам, чтобы сделать их исходным пунктом дипломатической инициативы между Берлином, Римом и Москвой с целью предотвращения войны. При определенном знании затруднительного внешнеполитического положения СССР и интерпретационной ловкости подобные точки соприкосновения в этой речи действительно можно было обнаружить. В отчете министру иностранных дел Чиано от 12 марта[381] Россо подчеркнул «достойное внимания смягчение как по тону, так и по сути» позиции по отношению к тоталитарным державам, причем более терпимое, чем к демократическим странам.
Германский посол в своем отчете от 13 марта[382], представляющем собой отличный пример ясности, четкости и объективности политических оценок, подчеркнул «неизменную приверженность СССР проводимой до сих пор политике»; одновременно он, однако, отметил, что «ирония и критика Сталина обращены значительно острее против Англии, то есть против находящейся у власти английской реакции, чем против так называемых государств-агрессоров, и в особенности Германии». Шуленбург дословно передал содержание язвительных замечаний Сталина о якобы неудавшихся западных маневрах, направленных на подталкивание Германии к войне против СССР, и процитировал предупреждения в адрес государств-агрессоров, запугивающих СССР угрозами и провоцирующих пограничные конфликты. Советский Союз, дескать, на каждый удар «ответит двойным ударом».
Отчет Шуленбурга явился результатом серьезной тревоги по поводу дальнейших шагов Германии в Чехословакии. Оккупация Праги и «остальной» Чехословакии произошла как раз в дни работы съезда в Москве. Предвидеть из Москвы все последствия дальнейшего военного продвижения вермахта было нельзя, однако материала для серьезных размышлений было достаточно. Так, письмо советнику миссии в Бухаресте д-ру Штельцеру от 12 марта[383] Шуленбург начал сообщением об огромном «напряжении», с которым он следил «за развитием событий на юго-востоке, в настоящий момент особенно в Чехии и Словакии». Лишь затем он порекомендовал Штельцеру, если тот все еще интересуется Советским Союзом, «прочитать произнесенную Сталиным три дня назад речь, которая содержит много удивительного». В частном письме в Берлин не было ни слова о московских событиях, интерес посла был полностью прикован к «развитию дел в Чехии и Словакии». Там «в последующие дни многое произойдет, хотя это и не приведет к мировому конфликту»[384].
13 марта 1939 г. военный атташе Эрнст Кёстринг в отчете Типпельскирху (ОКВ)[385] подчеркнул, что в сравнительно деловом докладе Сталина «ось» характеризовалась «скорее в пренебрежительном, чем оскорбительном тоне». Кёстринг пошел дальше своего посла, когда затронул вопрос о том, почему же Сталин отнесся к Германии «исключительно мягко, если не сказать доброжелательно», а западные страны заклеймил «как поджигателей войны между Россией и Германией», указав тем самым Германии ее врага в лице западных демократий. «Конечно, — писал Кёстринг, — Сталин делает это не из любви к нам. В нем говорит, возможно, здравый смысл. Если Германия увидит своих главных врагов на Западе, то ему будет не нужно нас опасаться».
Через неделю планы посольства приняли более конкретные черты. 20 марта советник фон Типпельскирх в своем докладе Шлипу[386] вновь проявил инициативу. Указывая на сдержанность Сталина в отношении Германии и так называемые высказывания Литвинова о том, что Германия и Италия «намереваются уладить свои отношения с Советским Союзом», он рекомендовал дать «новый импульс... экономическим переговорам с Советским Союзом»; после прекращения экономических переговоров с Англией и Францией «экономическое значение Советского Союза для Германии вновь приобретает огромное значение».
Посол в это время уже планировал первый шаг к началу политического сближения. События последних дней — оккупация Праги (15 марта) и предложение Советского правительства к созыву конференции «шести» (19 марта) — побуждали его к политическим действиям. Сразу же после завершения XVIII съезда ВКП(б) граф Шуленбург 23 марта отправился в Берлин, чтобы прежде всего получить представление о новом положении дел, а затем (как сообщили представители германского посольства поверенному в делах США в Москве Кэрку 13 марта, ссылаясь на речь Сталина) убедить нужных из окружения Риббентропа и Гитлера людей в необходимости сближения.
До 21 апреля посол находился в Берлине[387]. О характере проведенных им встреч и бесед известно очень мало. Атмосфера, которую он застал в министерстве иностранных дел, мало способствовала тому, чтобы заставить прислушаться к его предостережениям. Все находились под впечатлением успешного внезапного удара Гитлера по Чехословакии. Это был, по мнению Ульриха фон Хасселя, «первый случай откровенной наглости, перешедшей всякие границы и всякое приличие»[388]. Очевидный внешнеполитический успех акции довел царившее в руководстве самомнение до откровенной заносчивости. При таких настроениях представлялось бесполезным поднимать вопрос о военной мощи Советского Союза. Задал же Гитлер несколько дней назад, будучи на вершине триумфа, в пражском дворце шефу имперской печати Дитриху риторический вопрос: «У вас есть сообщения о передвижении воинских частей во Франции, Советском Союзе или о приведении в боевую готовность английского флота?» На отрицательный ответ Дитриха он пренебрежительно заметил: «Я это знал! Через две недели вообще ни один человек не вспомнит об этом»[389].
Складывалось впечатление, что в пылу подготовки к оккупации Чехословакии мало кто в Берлине вообще заметил московский съезд. Пытаясь привлечь внимание к возможностям, которые открывала Германии речь Сталина, посол как бы оказался в неведомых землях. Из лиц, принадлежавших к окружению Риббентропа, лишь Петер Клейст зафиксировал доводы посла, хотя по-прежнему неясно, почерпнул ли он эти сведения, присутствуя на беседе Шуленбурга с руководством министерства иностранных дел, или, как он сам утверждает, из личного разговора с послом[390].
Как вспоминал Клейст, Шуленбург считал, что Сталин руководствовался тогда не идеологическими соображениями, а исключительно потребностями реальной политики. Он старался избежать конфликтов,
ибо, «будучи трезвым политиком, искал мира, чтобы реализовать гигантские экономические программы». Здесь германскому правительству открывалась «благоприятная возможность для смягчения отношений с Советским Союзом — шанс, за который Германии, в ее нынешней ситуации, следовало ухватиться обеими руками».
Как видно, Шуленбургу удалось пробудить известный интерес к своей точке зрения[391]. С некоторыми изменениями в акцентах это можно сказать и о министре иностранных дел Риббентропе. И когда последний в дальнейшем утверждал, что «искать примирения с Россией»[392] было его «давней мечтой», он просто подтасовывал факты, так как еще в конце января 1939 г. открыто объявил мировой коммунизм заклятым врагом Германии[393]. И заявление о том, что «в марте 1939 г.» он уловил «в речи Сталина желание улучшить советско-германские отношения», вряд ли достоверно уже потому, что, по свидетельству Густава Хильгера и Карла Шнурре[394], еще 10 мая 1939 г. ни Риббентроп, ни Гитлере этой речью, по всей видимости, знакомы не были.
После войны Риббентроп просто выдал за свою ту точку зрения, о которой ему поведал ранее Шуленбург. Не называя даты, он впоследствии также утверждал, что представил Гитлеру речь Сталина (в документах политического архива министерства иностранных дел упомянутый Шуленбургом немецкий текст речи отсутствует, но его могли изъять из документов значительно позднее) и «настоятельно просил предоставить полномочия, чтобы предпринять необходимые шаги и выяснить, действительно ли за этой речью скрываются серьезные намерения Сталина». Проступающий в этих словах прагматизм опять создает впечатление, что инициатором этой рекомендации в действительности был посол Шуленбург.
По словам Риббентропа, Гитлер «поначалу медлил и колебался».
Нет никаких свидетельств и о том, кто и когда побудил Риббентропа к подобным действиям. Предположение, что это произошло непосредственно после речи Сталина, то есть в чрезвычайно трудные дни оккупации Праги, кажется сомнительным из практических соображений. Скорее, подходит период после окончания XVIII съезда. Тогда Шуленбург сразу же приехал в Берлин для личного доклада. Неизвестно, выслушал ли его Риббентроп. Все же предположение о том, что свои знания Риббентроп получил от Шуленбурга прямо или косвенно (например, через Клейста), можно считать вполне обоснованным.
