От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

Де Голль ответил, что речь уже не должна идти о том, чтобы вытаскивать из гробов или срывать с груди инвалидов ордена, которые им были вручены за выполнение приказов своих командиров, даже если эти командиры были не правы. И что сам он, в отличие от Эррио, «никогда не разговаривал ни с правителями Виши, ни с врагами иначе, как на языке пушек».

Де Голль пригласил всех министров явиться к себе на улицу Сен-Доминик на утро 20 января. Генерал вошел в зал Рыцарских доспехов, пожал всем руки и, не пригласив сесть, заявил:

– В страну вновь вернулся монопольный режим партий. Я не могу этого одобрить. Но я не могу этому и помешать, разве что силой, установив диктатуру, которая мне претит и которая ни к чему хорошему не приведет. Поэтому я должен уйти. Сегодня же я отправлю письмо председателю Национального собрания, известив его об отставке правительства. Я искренне благодарю каждого из вас за оказанную мне в работе помощь и прошу вас оставаться на своих местах для выполнения текущей работы до назначения ваших преемников.

«На лицах министров я прочитал скорее грусть, чем удивление. Никто не произнес ни слова. Никто не попросил меня отказаться от принятого решения и не выразил по его поводу сожаления. Я распрощался и отправился домой».

Министры остались наедине. Морис Торез произнес:

– В этом уходе есть что-то величественное!

Жюль Мок был оптимистичен:

– Эта отставка – дело несомненно серьезное! Но нет худа без добра. Личность генерала подавляла Собрание. Теперь оно сможет проявить себя без помех.

Хотел ли де Голль действительно уйти из политики? Конечно, нет. Он был уверен, что его скоро призовут опять возглавить правительство. Приглашения не последовало.

Новый кабинет сформировал социалист Феликс Гуэн, в состав правительства который вошли коммунисты, социалисты и представители МРП. Начался период правления трехпартийной коалиции.

А де Голль пока оставался в Париже. Он снял особняк Марли, где жил с супругой и младшей дочерью Анной. Фамильное имение Буассери в Коломбэ-ле-дез-Энглиз во время войны было разрушено и разграблено, и генерал взял кредит, чтобы привести его в порядок.

Окружение де Голля настаивало на том, чтобы он объяснил нации свою отставку:

– Вы вошли в историю своим Призывом от 18 июня, Вы не можете выйти из него письмом Феликсу Гуэну.

Эти слова повергли его в гнев. Генерал ответил:

– Лишь молчание полно величия, все остальное – признак слабости.

Борьба за власть во Франции продолжалась. КПФ предложила социалистам разделить между собой исполнительную власть. Социалисты не согласились. Они ясно понимали, что Франция имела ограниченный суверенитет, и что США никогда не предоставит левому французскому правительству экономическую помощь. Коммунисты будут первыми и на выборах в парламент Франции 10 ноября 1946 года, получив 29 % голосов. В составе КПФ было около миллиона членов. Партийная ежедневная газета L'Humanite вместе с ее вечерней Ce Soir были наиболее читаемыми во Франции. КПФ контролировала крупнейшие молодежные и профсоюзные организации, в том числе Всеобщую конфедерацию труда.

Посол Соединенных Штатов во Франции каждую неделю слал тревожные сообщения в Белый дом. Генерал Хойт Ванденберг, директор CIG, предупреждал Трумэна, что КПФ сможет захватить власть в любое время.

Под эгидой американских и британских спецслужб во Франции была создана секретная армия под кодовым названием «Голубой план» (Blue Plan), чьей задачей было тайно и, если потребуется, насильственно предотвратить приход к власти КПФ.

Смена западной дипломатической команды и бомба

В конце января со Сталиным с разницей в два дня прощались послы США и Великобритании – Гарриман и Керр, с чьими именами было связано сотрудничество военных лет.

Гарриман 20 января провел прощальное совещание на Моховой. Его наказ подчиненным был весьма жестким: урегулирования с СССР не предвидится, но «русские пока недостаточно сильны, чтобы пойти на открытый разрыв, и потому следует твердо отстаивать наши интересы в противовес русской политике».

Поздним вечером того же дня он нанес прощальный визит Молотову:

– Трумэн просил меня выехать в США через Дальний Восток. Поэтому в ближайшие дни еду в Чунцин, где встречусь с генералом Маршаллом. Из Чунцина проследую в Токио, там повидаюсь с генералом Макартуром. Вероятно, заеду также в Корею. Ну а затем вернусь в США для доклада Президенту. Могу Вам конфиденциально сообщить, что по возвращении подам в отставку, которая будет принята.

Молотов не выразил эмоций на этот счет:

– Я знаю из сообщений печати, что Вы дали согласие остаться на дипломатической работе только до конца войны. Кстати, Керр тоже уезжает из Москвы. Вы там с ним не сговорились часом?

– Нет, для меня уход Керра с поста посла явился неожиданностью.

– Оставляете ли Вы совсем дипломатическую работу? – поинтересовался Молотов творческими планами Гарримана.

– Не знаю, чем займусь после возвращения в США.

Молотов признался:

– Я пожалел бы, если бы ряды дипломатов поредели в результате Вашего ухода с дипломатической работы.

– Возможно, президент назначит меня в один из правительственных органов. Однако я не отстраняюсь совсем от дела взаимоотношений между Советским Союзом и США – от дела, которое стало столь близким моему сердцу. Конечно, я буду заниматься политической деятельностью, если Президент даст соответствующее назначение. В свое время Рузвельт послал меня в Англию, где пришлось заниматься вопросами, имеющими непосредственное отношение к войне. В то время я близко познакомился с Черчиллем и Иденом, а также с Эттли и Бевином. И, как Вы, конечно, помните, я приезжал в Советский Союз с первой англо-американской миссией во главе с Бивербруком. А позже снова приехал в Советский Союз в 1942 году вместе с Черчиллем.

– Советское правительство очень хорошо это помнит. Та полезная роль, которую Вы сыграли, не вызывает сомнений у друзей Советского Союза и США.

Гарриман поблагодарил Молотова «за многочисленные любезности, которые он ему оказал»:

– Между нами бывали очень откровенные беседы, и тем не менее мы всегда оставались друзьями.

– Мы, естественно, иногда спорили друг с другом, но находили общие решения, – согласился Молотов.

Гарриман сообщил о серьезной болезни Гопкинса. Молотов отреагировал:

– Как мне казалось, болезненный Гопкинс обладает, тем не менее, большим запасом внутренних сил.

– Гопкинс болен сейчас серьезнее, чем раньше, и не может играть прежней роли. Об этом, конечно, приходится сожалеть, так как Гопкинс был большим другом Советского Союза.

Это было так. Затем перешли к делу.

– Сталин просил, чтобы я принял Вас, – пояснил Молотов. Генералиссимус сейчас всецело занят вопросами избирательной кампании.

– Но Трумэн просил меня встретиться с генералиссимусом Сталиным до отъезда, чтобы ознакомиться с его пожеланиями в части советско-американских отношений, в особенности в вопросах Дальнего Востока.

– Советское правительство в своей политике по отношению к Китаю остается на почве последнего Коммюнике трех министров, то есть хочет, чтобы Китай избежал гражданской войны, и чтобы он пошел по пути демократизации и объединения внутренних сил. Дела в Китае сейчас как будто идут неплохо, – заметил нарком.

– В какие сроки будут отводиться советские войска из Маньчжурии по мере вступления туда китайских войск?

– Эти сроки установлены и по возможности они будут выдержаны.

Затем разговор переключился на Японию. Сначала вспомнили о суде над японскими военными преступниками. Тема возникла в начале января, когда американский госдепартамент поставил вопрос об участии представителей СССР в Международном военном трибунале для суда над главными военными преступниками Японии. Лозовский 10 января ответил, что Москва «в ближайшие дни доведет до сведения государственного департамента фамилии судьи и обвинителя от Советского Союза в вышеуказанный Международный Военный Трибунал. О сроке открытия судебного процесса советское правительство предлагает договориться дополнительно, после того как представители стран, участвующих в Международном военном трибунале, ознакомятся с обвинительным актом».