От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

– Они только что выехали.

Я вернулся в ложу, а через 5 минут действительно появился мистер Бирнс, заставив ждать около получаса 5 тысяч человек, в том числе нескольких членов правительственной ложи.

Представление действительно было первоклассным, одним из лучших, на которых мне доводилось присутствовать, но публика держалась несколько напряженно. Я понял, что Сталин находится где-то в театре, хотя и не в правительственной ложе. Поэтому публика (кроме дипломатического корпуса), должно быть, состояла в основном из сотрудников органов безопасности, а они, я полагаю, боялись, что проявление излишнего восторга по поводу спектакля может выглядеть как отвлечение от выполнения их прямых обязанностей».

С чего Кеннан взял, что Сталин решил в тот вечер посмотреть «Золушку», история умалчивает. Впрочем, Кеннану и многим его руководителям Сталин виделся везде, как и русские.

Сталин в тот вечер продолжал работу в Кремле. В журнале посещений отмечена его встреча с секретарем Горьковского обкома Родионовым. Кроме того, судя по дневнику Димитрова, советский лидер соединился с ним: «Сталин вызвал меня по ВЧ. Сообщил следующее:

– Ко мне явился министр иностранных дел США и предложил в целях признания болгарского правительства провести реорганизацию правительства с включением в него представителей оппозиции… Болгарская оппозиция нелояльна. Она бойкотировала выборы. В Америке тоже есть оппозиция – республиканцы. Тем не менее, чтобы добиться разрешения болгарского вопроса, подумайте, не смогли бы вы включить одного или двух министров из оппозиционных кругов, тем самым оторвать их от оппозиции. Им можно доверить какое-нибудь малозначимое министерство.

Я вызвал наших (Трайчо, Коларова, Вылко), а потом и Кимона. Мы обсудили данный вопрос и пришли к заключению, что будет уместно провести подобное мероприятие. Остановились на возможных кандидатурах: Бумбарова и д-ра Пашева. Было решено навести необходимые справки».

Бирнс, привыкший при Рузвельте к самостоятельности на порученном участке работы, не привык часто беспокоить президента своими обращениями. Вот и теперь он не стал слать Трумэну ежедневных сообщений о своих переговорах в Москве, что явно вывело президента из себя даже больше, чем содержание московских переговоров и договоренностей.

Лишь накануне католического Рождества госсекретарь соблаговолил направить в Белый дом сообщение: «Мы достигли полного согласия относительно мирной конференции и возобновления работы над договорами с Италией и враждебными Балканскими государствами. Китай согласился с этим. Мы определенно не услышали позицию Франции, но я надеюсь поговорить с Бидо сегодня днем и заручиться согласием Франции.

В моем первом разговоре со Сталиным на конференции он поддержал позицию Молотова, но позже Сталин позвонил, предложив уступки, которые сделали возможным наше соглашение. В результате продолжительной вчерашней встречи со Сталиным я получил надежду, что мы сможем сделать шаг вперед в направлении урегулирования румыно-болгарских проблем. Мы также обсудили китайскую ситуацию, Иран и атомную энергетику. В результате нашей беседы я надеюсь, что сегодня днем мы сможем достичь некоторого согласия по этим вопросам. Вчера Молотов настаивал на полном подчинении комиссии по атомной энергии Совету безопасности, сделав ее подконтрольным учреждением Совета, и возражал против любых ссылок на разрабатываемый поэтапно план. Мы в целом пришли к согласию по дальневосточным вопросам.

Ситуация обнадеживает, и я надеюсь, что сегодня мы придем к окончательному соглашению по нерешенным вопросам и продолжим нашу работу завтра».

Трумэн был почти что в ярости: «Это послание очень мало добавляло к тому, о чем корреспонденты газет уже сообщали из Москвы. И было не тем, что я считал правильным отчетом члена Кабинета перед президентом. Создавалось впечатление, что будто один партнер по бизнесу говорит другому, что его деловая поездка продвигается хорошо и не стоит беспокоиться».

Бирнсу это предвещало тяжелое возвращение, а московским договоренностям – короткую жизнь.

Весь день 24 декабря на конференции прошел за обсуждением вопросов Румынии и Болгарии, которое не закончилось вплоть до организованного в Кремле ужина, который совпал с празднованием католического/протестантского Рождества.

Сталин посадил Бирнса по правую руку, а Бевина – по левую. Бирнс затеял разговор о газетных спекуляциях по поводу здоровья Сталина и услышал в ответ, что тот давно не отдыхал и только после напряжения войны почувствовал, что не так молод, как раньше.

– Я занимался многими разными вещами, но также отдохнул, и чувствую себя лучше, чем когда-либо за последние годы.

Бирнс сказал Сталину, что во время сессии Совета министров в Лондоне он излагал Молотову мысль о заключении между СССР и США договора в отношении разоружения Германии:

– По моему мнению, заключение такого договора, направленного против главного очага агрессии в Европе, избавило бы СССР, США и Англию от всякого рода неприятностей в их взаимоотношениях из-за малых стран в Европе.

– Советское правительство стоит за самое полное разоружение Германии и такой договор, о котором Вы говорите, мог бы быть заключен, – ответил Сталин. – Но нужно было бы заключить подобный же договор против возможного возобновления агрессии и со стороны Японии.

Бирнс обещал доложить об этом президенту и позже связаться с Советским правительством по этому вопросу.

Сталин переключился на разговор с Бевином:

– По моим наблюдениям, британцы не хотят доверять русским в Триполитании.

– Проблема не в отсутствии доверия, а в желании избежать конкуренции.

– Насколько мне видится, у Соединенного Королевства в сфере влияния имеется Индия и все владения в Индийском океане, у Соединенных Штатов есть Китай и Япония, а у СССР – ничего.

– Русская сфера влияния, – возразил Бевин, – распространяется от Любека до Порт-Артура. Что же касается Индонезии, то правительство Его Величества полно решимости уйти оттуда, как только это станет возможным. На этой неделе британцы должны покинуть Индокитай, их задача там выполнена и японцы полностью разоружены. Если удастся достигнуть урегулирования между голландцами и индонезийцами, британские войска будут выведены оттуда. Намерения британцев не столь предосудительны, как может думать генералиссимус Сталин.

Сталин и здесь проявил образец мягкости в общении с союзниками, хотя и прекрасно был осведомлен о британских зверствах в Индокитае и Индонезии.

– Я особо не настаиваю на том, чтобы британцы покидали некоторые территории. Например, присутствие британцев в Египте по время войны было весьма ценным.

На этом разговор о сферах влияния и закончился. Хотя в те дни в параллельных контактах с американцами Бевин подробно обсуждал с ними ситуацию во всех стратегически важных районах – Турция, Греция, Иран – где СССР, по его словам, «терся о Британскую империю».

На приеме присутствовал и Джеймс Конант – ректор Гарварда и один из физиков, участвовавших в ядерном проекте. Молотов в одном из тостов подшутил на тему, нет ли у Конанта в кармане расщепляющихся материалов. Сталин поднялся с места и спокойно произнес, что ядерный вопрос слишком серьезен, чтобы быть предметом шуток. И поздравил американских и английских ядерщиков с их большим достижением.

Зафиксировавший это Чарльз Болен подчеркнул: «Там, в банкетном зале Кремля, мы увидели, как Сталин резко изменил советскую политику, не проконсультировавшись с человеком номер два. Униженный Молотов даже не изменился в лице. Начиная с этого момента, Советы уделяли атомной бомбе то серьезное внимание, которого она заслуживала». Болен не понял, что стал свидетелем очередного спектакля, разыгранного на его глазах Молотовым и Сталиным, а их внимание к ядерной проблематике было первостепенным задолго до этой ночи на Рождество.

Конференция возобновилась 25 декабря обсуждением балканских и иранских дел, грозя зайти в тупик. Бирнс в середине дня попросил о личной встрече с Молотовым. Но тот начал с того, что волновало Кремль: