Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Гуральник Питер
Дьюи открыл бутылочку «Фальстафа», подсыпал туда соли и спокойно слушал, как Сэм проигрывает ему эту единственную запись снова и снова. Дьюи эту песню, конечно, знал — он не раз проигрывал ее в исполнении Артура «Биг Боя» Крадапа. Но запись его явно заинтересовала. «Он сидел спокойно, — вспоминал Сэм. — Если бы он подскочил и закричал: «Эй, это хит! Это настоящий хит!» — я бы ему не поверил. Я бы понял, что он просто старается сделать мне приятное. Но это его спокойствие — оно меня заинтриговало. Мне кажется, что Дьюи пытался как–то определить эту запись, поставить ее в какую–то категорию — как пытался сделать это и я: это не черная музыка, но и не белая, это не поп–музыка, но это и не кантри. Несомненно, запись ему понравилась, но вот вопрос: а что нам с этим делать?»
Они слушали и слушали, тихо переговариваясь, до двух или трех ночи, а потом разошлись по домам. А рано утром у Сэма зазвонил телефон, и он с удивлением услышал голос Дьюи: «Слушай, я почти не спал». — «Ну, учитывая, сколько ты принял виски и пива, ты должен был бы спать как убитый», — ответил Сэм. Нет, ответил Дьюи, он все время думал об этой записи и решил проиграть ее в своем сегодняшнем шоу. Ему нужно два экземпляра. И добавил: «Только никому пока об этом не говори». Да, Дьюи был человеком осторожным.
Сэм сделал две ацетатные копии и отвез на радиостанцию. Потом, уже вечером, позвонил Элвису и сказал, что, возможно, в вечернем эфире прозвучит их запись. Реакция Элвиса была достаточно для него характерной. «Он настроил радио и приказал нам не менять волну и слушать эту станцию, — рассказывала Глэдис. — А потом ушел в кино. Он слишком нервничал, чтобы сидеть и ждать». «Я думал, что надо мной будут смеяться, — рассказывал Элвис в 1965 году корреспонденту Saturday Evening Post Си Роберту Дженнингсу. — Некоторые и смеялись и, я полагаю, смеются до сих пор».
Вернон и Глэдис слушали. Они сидели у приемника как приклеенные, и, настроившись на ту же волну, сидели у своих приемников все их жившие по соседству родственники, и наконец — то ли в 9.30, то ли в 10.00 — Дьюи объявил, что у него есть новая пластинка — даже еще не пластинка, а пробная запись, но на следующей неделе Сэм эту пластинку выпустит, и эта вещь будет хитом! «Правда, Миртл?» И корова ответила «Му–у–у», и он шлепнул ацетатный диск на вертушку — точнее, на две вертушки.
Реакция была мгновенной. Как потом говорилось, в студию сразу же поступило семьдесят четыре звонка и пришло четырнадцать телеграмм — или это было 114 звонков и 74 телеграммы? — и он проиграл запись семь раз подряд, нет, одиннадцать раз, нет, семь раз, но не подряд, а в течение всей программы. На самом деле все это чепуха, все эти цифры мало что значат — главное, что практически весь Мемфис, от центра до самых до окраин, слушал вещь, которую Папаша Дьюи провозгласил новым хитом, вещь, которую на следующей неделе выпустит на пластинке Сэм, вещь, которую каждый сможет пойти и купить, а если вам это не нравится, то… В общем, скажите, что вас послал Сэм Филлипс.
Величайшим шоком для Глэдис было услышать «его имя по радио перед тем, как они поставили пластинку. Я была так поражена, что даже толком не расслышала песню в первый раз — в ушах у меня звучало имя моего сына, как его произнесли — «Элвис Пресли!». Но долго переживать ей не пришлось — почти сразу же зазвонил телефон. Это был Дьюи — он спрашивал Элвиса. Когда она сообщила, что Элвис в кино, Дьюи рявкнул: «Миссис Пресли, сообщите вашему невеже–сыночку, что он должен срочно приехать на станцию. Я только что проиграл его запись, и этот чертов телефонный аппарат раскалился от звонков». Глэдис помчалась к одному выходу из «Сазор № 2», а Вернон — к другому, и через несколько минут Элвис уже был в студии (по крайней мере, так гласит история).
«Я перепугался до смерти, — рассказывал Элвис. — Меня всего трясло, я не мог этому поверить, но Дьюи твердил, чтобы я успокоился, что все это происходит на самом деле».
В 1967 году Дьюи рассказывал писателю Стэнли Буту о первых словах, с которыми он обратился к испуганному девятнадцатилетнему отроку: «Я сказал ему: «Сядь, я собираюсь взять у тебя интервью», а он ответил: «Мистер Филлипс, я ничего такого, о чем можно было бы брать интервью, и не знаю». — «Все в порядке, только не произноси в эфир бранных слов», — предупредил я. Он уселся, и я сказал, что дам ему знать, когда мы будем готовы начать. Я поставил пару пластинок, и, пока они крутились, мы с ним немного поговорили. Я спросил его, какую школу он заканчивал, и он ответил: «Хьюмз». Я хотел развить эту тему, потому что многие из слушателей подумали, будто он цветной. В конце концов я сказал: «Все отлично, Элвис, спасибо тебе». — «Так вы не будете брать у меня интервью?» — спросил он. «Я уже взял, — ответил я. — Все это время микрофон был включен и мы с тобой были в эфире». Он покрылся холодным потом».
Все это произошло в четверг, 8 июля. Элвис вышел из студии в горячую южную ночь. Прошел пешком от Мейна к Третьей улице, потом повернул на Алабаму. Дьюи закончил шоу, позвонил своей жене Дот. Как ей, понравилось? «Я ответила, что да, понравилось, — рассказывала она корреспондентам теннессийской Trenton Herald Gazzette в 1978 году, спустя десять лет после смерти Дьюи. — Он все твердил, что верит в Элвиса, что эта песня станет хитом… Дьюи все время потом вспоминал это первое интервью с Элвисом, пересказывал эту историю снова и снова».
В тот вечер Сэм Филлипс тоже был в радиостудии, но он не виделся ни с Элвисом, ни с Дьюи — с ним он встретился уже после окончания передачи. Но он знал, что происходит, видел, какая реакция, как звонили и звонили телефоны — при этом никому и в голову не приходило спросить, как выглядит этот певец. «Здесь, в Мемфисе, штат Теннесси, всем было наплевать на то, на какую полочку его поставить, — им просто понравилось то, что они услышали». Он также знал, что теперь начнется настоящая работа.
Новость распространялась со скоростью лесного пожара. Билли Чайлз, одноклассник Элвиса по школе «Хьюмз», никогда особо его музыкой не интересовался. В тот вечер он был на танцах в церкви Святых Четок. «Во время танцев одна парочка отлучилась на автостоянку, — через тридцать пять лет после события вспоминал Чайлз в беседе с бывшим репортером Press–Scimitar Биллом Берком. — Они включили в машине радио и… Помчались обратно в зал с криком: «Быстрее, быстрее, сюда! Вы не поверите, что сейчас Дьюи Филлипс передал по радио!» Еще один бывший одноклассник Джордж Клейн — в 1953 году он был старостой класса — в субботу был в радиостудии. Он только что закончил первый курс Мемфисского университета по специальности «Средства массовой коммуникации». Все прошлое лето он работал у Дьюи ассистентом — как он сам уточнял, «мальчиком на побегушках». В это лето он работал на станции KOSE в Оцеоле, штат Арканзас, и после окончания своей субботней смены отправлялся в Мемфис, чтобы провести воскресенье с матерью и своими старыми друзьями. Именно в эту субботу он, как обычно, заехал к Дьюи — тот как раз собирался выйти в эфир. Дьюи поздоровался с ним в своей обычной манере: «Эй, мамочка, как у тебя дела?»
«А потом сказал: «Знаешь что? Иди–ка сюда!» Он взял пластинку, прикрыл рукой «яблоко» (ярлык — прим. переводчика), поставил ее на проигрыватель. Он проиграл пластинку и спросил: «Догадался, кто это?» Я ответил: «Черт, Дьюи, откуда мне знать. Так кто это?» Он сказал: «А ведь ты этого парня знаешь, вы вместе учились в школе». И я понял, что это должен быть Элвис. «Сэм притащил мне на днях эту запись, я ее прокрутил в эфире, и в результате должен был крутить ее еще четырнадцать раз! Мы получили около пятисот звонков. Вот это будет хит!»
Но волнение волнением, а Сэм понимал, что им срочно требуется вторая вещь — ведь у пластинки две стороны! Все, что они до сих пор пробовали записывать, явно на вторую сторону не годилось, поэтому в пятницу вечером они снова собрались в студии, где и провели следующие несколько дней — в состоянии такой же взволнованности, ожидания и тщетных поисков чего–то «необычного».
