Францишек Равита - На красном дворе
_______________
* Ф и м и а м - благовонное вещество, использовавшееся при
совершении религиозных обрядов.
Вышата оперся о стену одной ниши и начал молиться, как какой-нибудь схимник или аскет. Быть может, он никогда так горячо не молился, как в эту минуту. Но, войдя в сумрачное подземелье, где почивали мощи святых, он почувствовал себя ближе к вечному источнику мира и покоя.
Таким образом, сосредоточив свои мысли на молитве, он дождался конца заутрени; народ начал уже выходить из пещеры, но Вышата все еще продолжал стоять, опершись о нишу. Его никто не узнавал, а если кто и узнал, то не удивлялся, что он был в пещере святого Антония, так как этого святого народ чтил более других.
За народом начали выходить и чернецы, длинную вереницу которых заканчивал отец Еремий. Это был аскет, который, с минуты вступления в Печерский монастырь, питался одним хлебом и водой, молился, поучал народ, лечил больных детей и переписывал для монастыря разные божественные книги. Ему было более ста лет, но он был еще довольно бодр и крепок, ходил без посоха, лицо его было преисполнено достоинства и покоя. Глядя на него, никто не мог подметить ни малейшего следа пережитых им лет и страданий.
Проходя по коридору, он спокойно смотрел вперед, будто благословляя богомольцев, шедших впереди него. В числе их он заметил Вышату и узнал его: он знал воеводу Коснячко, знал Люду и весь Киев. Ему бросилось в глаза необычное настроение тысяцкого, несколько странным было и появление его в пещере, но он не осмелился прервать сосредоточенное размышление Вышаты, он только кивнул ему головой и пошел дальше.
Скоро за ним вышел и Вышата. Молитва лишь отчасти облегчила его сердце, которое все еще сильно ныло.
Когда он вышел из пещеры и на него повеяло свежим воздухом, ему показалось, какая-то невидимая сила тянет его назад.
Он остановился.
- Пойду, - сказал он про себя, - открою мою душу пред отцом Еремием, и пусть он посоветует, как помириться с самим собою.
Келейка отца Еремия была неподалеку от Печерской церкви, на холме, и он пошел. Было уже светло. Народ разошелся - кто по домам, кто вернулся к своим занятиям. Большой монастырский двор был пуст. Чернецы, отпев заутреню, сидели по своим кельям, отдыхали...
При келейке отца Еремия, находившейся за церковной колокольней, был цветник и сад с несколькими яблонями, за которыми старик ухаживал. Два маленьких оконца с деревянными решетками, затянутые пузырями, выходили в сад. Отец Еремий открыл их перед уходом к заутрени для освежения кельи.
Чернец, вернувшись от заутрени, съел кусочек хлеба с водой и сел за работу. У окна келейки стоял деревянный стол, на котором лежали свертки пергамента. Несколько книг, представлявших собой жизнеописание святых мучеников, и печерский патерик. Тут же лежал дубовый крестик ручной работы. Крестик этот был сделан просто, как и все в этой келийке. На нем не было распятия, но он напоминал своей простотой тот крест, на котором умер Спаситель. У стола стоял толстый пень, на который чернец садился писать. В келье не было постели; только в углу лежал кусок дерева, заменявший отцу Еремию подушку: он спал на земле. Неподалеку от его неприхотливой постели стоял глиняный кувшин с водой, которую приносил сам старик.
Старик развернул свой пергамент и начал писать. Вдруг он услыхал, что за дверью кто-то рыдает... Он потихоньку отворил дверь кельи и увидел перед нею человека, стоявшего на коленях. Наклонив голову к земле и закрыв ладонями лицо, он громко рыдал. Еремий узнал в нем Вышату, подошел к нему и дотронулся до плеча.
- Что с тобою, мой бедный сын? - спросил он тысяцкого.
Вышата приподнял голову и охватил обеими руками ноги Еремия.
- Благослови, отец! Мне тяжело жить на свете, и я не могу найти себе места.
Отец Еремий поднял руку над головой Вышаты и взволнованным голосом промолвил:
- Да благословят тебя, мой сын, святые Антоний и Феодосий печерские. Встань и войди в мою келью.
Вышата встал и, как дитя, послушный старцу, вошел за ним внутрь кельи. Монах посадил его на обрубок дерева, который служил ему креслом, встал перед тысяцким, всматриваясь в его печальное лицо.
- Вот видишь, мой сын, до чего ты дошел! В твое сердце закралась зависть... Она возбудила мысль о мести, а месть заставила тебя решиться на преступление.
Вышата опустил голову на грудь и молчал, но отец Еремий читал в его душе, как в открытой книге.
- Ты сошелся с врагами Бога, и что же они, бессильные, дали тебе? Они только привели тебя на край пропасти, где сами стоят и ожидают страшного суда Божия... Но добрый дух твоих родителей остановил тебя вовремя...
Вышата взял руку Еремия и покрыл ее поцелуями.
- Отец! Укажи мне дорогу, я заблудился, - рыдая, произнес он.
Но Еремий как будто не слыхал его слов и продолжал:
- Я знаю, по какому пути поведет тебя Изяслав. Но он еще никого не вывел на путь добра... Зачем ты братался со Славошей, с Чудиным и прочими княжескими мясниками? На кого ты метишь? На того, кто защитил своею грудью Русь от половцев; кто посадил Изяслава на отцовский престол и положил конец междоусобной войне... Правда, он сидит здесь - это скверно. Лучше бы он сидел у себя дома, но негоже поднимать на него руку, пока он сидит здесь, как гость и друг. Если б он поднял против нас оружие, тогда дело другое: ведь сам Господь приказал защищать себя от врагов; но он сидит смирно...
Глаза Вышаты сверкнули.
- Да, смирно! Но ведь на его же Красном дворе и в его королевских хоромах моя Люда!
Еремий призадумался.
- Бедное дитя! - сказал он. - Тебе жаль Людомиры, но предоставь ее собственной судьбе, какую ей послал сам Господь. Пусть будет так, как есть.
- Пусть будет! - отозвался Вышата, точно эхо.
Старый чернец стоял призадумавшись, как бы сосредоточившись на самом себе. Казалось, что из глубины его собственной души он будил прошлые воспоминания.
- Сын мой! - сказал он. - Женщины не дают нам счастья на земле, хотя уста их слаще меда и глаже масла. Конец всегда бывает горек, как полынь, и остер, как меч.
Казалось, слова эти переполнили чашу страданий Вышаты. На его бледном лице отразились следы борьбы.
- Вот видишь, мой сын, я дожил до глубокой старости, хотя и не щадил своей жизни, - продолжал чернец. - Я спал не на пуховиках, но на земле; под голову я не клал подушки, голая земля служила мне периной, однако же Господь наградил меня здоровьем и спокойствием. Я победил искушение, которое влекло меня, и в этой келийке, у подножия Бога, я нашел спокойствие и тишину. Был и я молод, любил и часто плакал, потому что та, которая поклялась мне в своей верности, предпочла богатого боярина. Теперь она уж стоит перед престолом Всевышнего. Я давно простил ее и в служении Господу нашел новый труд и обязанности.
- Отец! - произнес Вышата. - Вокруг нас измена. Я думал, что служу матушке-Руси, но оказалось, что я был только орудием в чужих руках. Я думал, что в сердце Люды я похороню свои сомнения и печаль, но ее сердце закрылось предо мною, и сегодня я ничего не желаю, кроме спокойствия, тишины и забытья... Благослови меня!..
VIII
НЕОЖИДАННОСТИ
Настала осень, но киевляне еще не успели собрать со своих огородов винограда, и листья груш и яблонь золотились на деревьях. Черешни, краснея на опушках леса, соперничали с золотисто-бурыми листьями; на калине висели коралловые гроздья, впитывая в себя лучи нежного солнца. Природа обретала скромный вид гармонии и тишины.
Никогда Болеслав не был так занят войском, как в настоящее время. Хотя он никогда не рассказывал о своих намерениях, но ни для кого не было тайной, что его приготовления преследуют военные цели.
Он увеличил число войск, обострил дисциплину и запретил удаляться из обоза в город, иметь с городом какие бы то ни было сношения. Этим он возбуждал неудовольствие воинов, которые роптали на короля, упрекали в том, что он медлит с возвращением в Польшу. Пока они пировали, ели и пили мед с киевлянами, все было тихо и спокойно: они забывали о доме и отечестве; но как только король запретил отлучки из обоза, тут-то и поднялся ропот. Однако ж, несмотря на то, что войска были недовольны, они подчинялись ему, зная, что король не любит шутить. Воины продолжали уходить тайком, затевали ссоры с киевлянами и в это время пропадали, так что даже нельзя было найти следа. Некоторые их видели то там, то сям, но затем они внезапно исчезали... Их стали разыскивать: одного нашли убитым в лесу, другого рыбаки вытащили из Лыбеди, третьего из Днепра... Войско становилось все меньше и меньше, Болеслав все ожидал подкрепления из Кракова, но паны не присылали его. Так он жил изо дня в день, не видя конца этому ожиданию, а тут еще воины гибли, как мухи.
Поэтому не удивительно, что он, возмущенный происходящим, собрал остатки своих войск и сгруппировал их в один лагерь и строго-настрого запретил отлучку под каким бы то ни было предлогом. В сущности явного недоразумения между Изяславом и польским королем не было, но каждый мог заметить, что отношения их охладели, что за плечами короля происходят заговоры и измена. Об этом уже неоднократно предупреждали Болеслава, но Изяслав как ни в чем не бывало продолжал приглашать его к себе, пил с ним вино и мед и всегда был как бы послушен, даже покорен. Все знали, что существует измена, но доказательств не было, и все с минуты на минуту чего-то ожидали.
