Мачей Кучиньский - ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА И ЗМЕЕПОКЛОННИКИ
– Почему разрешают проносить транзисторы сюда? Ведь запрещено! – на ломаном испанском вопрошал проводника американец, возмечтавший в тиши насладиться своим присутствием здесь. – Угомоните их!
– Si, señor! Да, господин, – соглашался с ним проводник в соломенной шляпе, с черными усиками. – Но они скажут, что здесь у себя дома. Дома!
Я глянул вокруг: всюду смуглые лица – кофе с молоком, охра или жженая сиена, юркие, словно огонь, дети, раздобревшие матроны. Веселая беззаботность, добродушная болтовня, семейные разговоры поверх голов. Да, они были у себя дома! Более того – в своей семье! Черные волосы и черные глаза увсех не были случайностью, а являли, так сказать, продукт генов, отличных от моих. Они были такими, потому что все в них развивалось по "плану", переданному генами людей, отживших здесь две тысячи лет назад. Эти гены, копировавшиеся на протяжении сорока поколений, явились сюда в новых телах.
Трое детей на верхней площадке, наклонившись над крутой лестницей, скандировали:
– Sube, Jgualita, sube! Лезь сюда, Игуалита, лезь! Пожилая служанка, индианка без примеси белой крови – не то что господа, взявшие ее с собой, – взбиралась по ступеням, кряхтя, задыхаясь, добродушно грозя детям. Она двигала тяжелыми бедрами, толстыми икрами. Слегка смущенная всеобщим вниманием и ничего не знающая о том, что она здесь – больше, чем кто-либо другой! – у себя. И больше, чем кто-либо другой, – на своей пирамиде. Ее поднимали вверх те же самые гены, и темный пигмент, обильное потовыделение и индейские черты были все те же, что у взбиравшихся здесь некогда строителей пирамид. Сто процентов ее генов брали начало здесь, а вот гены подтрунивавших над нею детей по меньшей мере наполовину были завезены из-за моря.
Я стоял на верхней площадке Пирамиды Солнца, уже внутренне примирившийся с ползающими по ней скопищами людей. Керро Гордо – Толстая Гора, – фиолетово-синяя вдали, заслоняла горизонт, лежала гигантским бревном на вылинявшей земле. На ее фоне в конце Дороги Мертвых высилась Пирамида Луны. Стоя на триста шестьдесят пять ступеней и – шестьдесят шесть метров выше окружающей местности, я видел вокруг себя волнистые коричневатые поля, покрытые в эту зимнюю пору пылью. Краснеющая глина, на ней ряды агав – черное с голубым, – бегущих ровными рядами через холмы. Дальше – горы повыше, а над ними – облака. Они уже начинали клубиться, уходить ввысь, набухать, напоминая цветную капусту: темно-синие снизу, снежно-белые сверху.
Солнце стояло уже в зените и его лучи, чтобы согреть меня, падали именно туда, где я стоял, – на самую верхнюю площадку пирамиды.
"Боги, – думал я, – кто из вас и зачем взялся освещать мир?"
"Тут бог, который назывался Текучицекатль, сказал:
– Я буду освещать мир.
Тогда снова заговорили боги и сказали:
– А кто будет вторым?
Они взглянули друг на друга и стали совещаться; кто будет вторым, и ни один из них не отважился жертвовать собой ради этого, все боялись и отказывались. Один из богов, – был он рябой, не очень все понимал и молча только слушал, что говорили другие боги. Другие обернулись к нему и сказали:
– Ты, рябой, будешь тем, кто осветит.
И он выслушан, что ему сказали, и ответил:
– Приму за честь, что вы мне сказали, пусть будет так…
Потом они разожгли костер, который был сложен на камне… Сказали ему:
– Итак, Нанауцин, попробуй ты. – И так как ему сказали боги, превозмог он себя и, закрыв глаза, напрягся и кинулся в огонь…
Когда увидел Текучицекатль, что кинулся он в огонь и горит, тоже напрягся и бросился в костер…
Когда взошло Солнце, то показалось, что оно очень красное и качается из стороны в сторону, и никто не мог глядеть на него… и потом взошла Луна в той же стороне восхода, рядом с Солнцем, сначала Солнце, а за ним Луна, в том же порядке, в каком вошли они в огонь, в таком же и вышли уже готовые Солнце и Луна…
Потом, когда оба поднялись над Землей, остались в неподвижности в одном месте Солнце и Луна и боги… сказали:
– Как нам жить? Не вращается Солнце… Так умрем же, и пусть оно оживет за счет нашей смерти.
И тогда воздух принялся убивать всех богов и убил их… Говорят, что, хотя стали неживыми боги, не поэтому двинулось Солнце; потом начал дуть ветер… и он заставил его двигаться, чтобы проходило оно свой путь" 3.
Текст мифа позволил мне предположить, что за заботой о движении Солнца, которую с мексиканцами разделяли и египтяне в своих религиозных представлениях, кроется, быть может, какой-то отзвук научных сведений о том, что планетная система не может существовать без вращательного движения космических тел. Остановившаяся планета упала бы на Солнце, а слишком разогнавшаяся удалилась бы в ледяной холод космоса.
Можно было в том тексте вычитать и еще кое-что:
"Солнце – это сжигающий себя бог", – верили мексиканцы.
Солнце – это горящий водород, утверждают астрофизики.
Между этими идеями пространство в две тысячи лет. И оба они указывают на самое важное – термическое свойство не только согревающего нас космического тела.
О том, что представление древних мексиканцев о нашем светиле зиждилось на более глубоком соображении, нежели одно ощущение его жара, свидетельствуют слова из древнего текста майя:.
– Эй! Разве люди не как Солнце? Не из камня, из которого создана Желтизна?… Это известно, это знает каждый 4.
Рассмотрение этого в высшей мере поразительного утверждения, ставящего знак равенства между "материалом" тела человеческого и тела небесного, я отложу на потом. А сейчас мое внимание занимают связи символов Солнца с символами жизни у древних мексиканцев.
Мексиканцы верили, что солнечная энергия выводит материю из состояния инертности и дает ей жизнь. Так оно и есть ведь в действительности. При температуре абсолютного нуля материя почиет в неподвижности, в ней не протекает никаких процессов. Между прочим, исходя из этого, ученые предрекают тепловую гибель Вселенной.
Приток энергии взывает в мертвой материи изменения: атомы соединяются в молекулы, молекулы – в большие цепочки, а эти цепи – в такие уже сложные минеральные агрегаты, в которых могут начаться особенные жизненные процессы. Вот так, возможно, возникла жизнь на земле – через возникновение клеток – этих кирпичиков, из которых строится все живое. А далее история жизни – бесконечное, уже вечное деление клеток, которые благодаря солнечной энергии усваивают неодушевленную материю, неустанно увеличивая тем количество живой массы на планете. Существуя в праокеане или многомиллиардными колониями, образующими тела наземных растений, животных, в своей общей массе эти клетки представляют собою как бы гигантский накопитель солнечной энергии, низвергшейся на Землю. Они сохраняют эту энергию, удерживают от распыления ее в космическом пространстве.
Жизнь можно представить как целостную каплю протоплазмы, которая, однажды зародившись в море, растет на протяжении тысячелетий и разбрызгивается миллиардами капель, взбухает кругом, из моря выбирается животными на сушу, птицами взмывает в небо.
Современная физика ставит знак равенства между материей и энергий. Они суть два состояния одного и того же. Так вот, солнечное вещество, превратившееся в энергию и посланное на Землю в виде излучения, здесь, на планете, в процессе фотосинтеза вновь превращается в материю и продолжает существовать уже в живых организмах.
При таком взгляде жизнь на Земле можно считать копией Солнца, ибо оно переливается сюда, перенося свою частицу, а здесь растет в'объеме и в определенном смысле уже тоже радиирует, излучает.
Именно как Солнце, пылающее на Земле, воспринимали жизнь древние мексиканцы.
Я сам был его частицей. Здесь, на пирамиде, пронизываемый его лучами, залитый его теплом, падающим сверху, ослепленный его светом, чувствуя его обжигающие прикосновения к коже, я не ведал сомнений: я и оно были единым.
Я глядел на людей, на акации и агавы внизу, на красно-брюхих ласточек, взмывающих в небо, и разделял всеобщую радость, с какою все живое выскальзывало из тени, вырывалось из-под земли, распускаю листья, сбрасывало покровы, чтобы всем собою, всеми клеточками кожи поглощать, пить лучи светила.
Да, в Теотиуакане пришло ко мне понимание одного из важнейших символов Древней Мексики. Я покинул руины и отправился в библиотеки, чтобы искать изображения, иллюстрирующие драгоценную святую связь:
СОЛНЦЕ – ЖИЗНЬ
Основным источником, бросавшим мне свет на биологическое значение древних символов, должны были стать индейские рисованные книги, известные под названием "кодексы" и содержащие ритуальные, календарные или генеалогические сведения. Кодексы рисовались на длинных, сложенных гармошкой полосах бумаги или оленьей кожи шириной около 30 сантиметров и длиной иногда свыше 14 метров. Эти полосы с двух сторон были покрыты цветными пиктограммами по белой известковой грунтовке.
