Мусса КУНДУХОВ - МЕМУАРЫ
Но прежде необходимо уничтожить “постыдное, вредное, закоренелое и грубое невежество, переходившее от одного поколения к другому как заразительная болезнь”.6 Отменяя одни адаты и существенно изменяя другие, он стремится регламентировать горскую жизнь до “мелочей”, вплоть до подробных указаний: что и сколько может быть съедено и выпито на поминках, как вести себя женам на похоронах мужей, какие памятники ставить на могилах, каким божествам поклоняться, сколько человек приглашать на свадьбу и т. д.7 Причем М. Кундухов исходит из критерия “рациональности” или “нелепости” обычая, в данном случае – критерия весьма ненадежного, ибо традиционные культуры имеют свою “рациональность”, со стороны часто кажущуюся несуразицей. Не совсем понимавший это, Кундухов полагал, будто для успешного утверждения нового порядка достаточно строгого его исполнения, с широким применением штрафов по отношению к нарушителям.8 Круто ломая привычный уклад народной жизни, он, конечно, руководствовался самыми благими побуждениями и еще не мог знать о том, что другой “радикал-реформатор” Шамиль, заимствовавший восточные образцы государственности, уже после пленения признает грубой ошибкой свое стремление одним ударом покончить с “вредными” привычками горцев вместо того, чтобы предоставить это времени и естественному ходу вещей.9 Показательно, что и сам просвещенный Кундухов порой был бессилен выйти из-под власти обычая. В своих мемуарах он не без раскаяния приводит случай, когда ему пришлось убить одного негодяя, исполняя закон кровной мести. В этом эпизоде, как выразился первый рецензент Кундухова, З. Авалишвили, “под мундиром офицера русской армии обнаружился человек родового быта”.10
Мировая этнологическая наука пришла к выводу, что обычаи представляют собой отлаженную веками систему организации, жизнедеятельности и самосохранения общества, механизм приспособления к окружающей среде (рельеф, климат, поведение соседних народов и т. д.). Вобрав опыт многих поколений, они упорядочили человеческие отношения, прекратили состояние “войны всех против всех”, способствовали достижению социального равновесия, политической стабильности, этнической целостности. Обычаи, будучи еще и средством формирования народного самосознания, помогли людям обрести собственное лицо. В этой, так сказать, “самоидентификации” заложена мощная духовная и психологическая энергия, прочная нравственная опора, позволяющая этносу ощутить в себе то, что С. М. Соловьев назвал “природой племени”. Огромная информация об этой “природе” закодирована именно в обычаях.11
Народный быт – явление органичного свойства, откуда и проистекает его устойчивость, консервативность. Безболезненное его преобразование совершается лишь в результате длительной эволюции. Живучесть составляющих его институтов – быть может, первый признак их “целесообразности”. Если они отмирают, то происходит это не внезапно и не раньше, чем появится достойная им замена. Но даже тогда, когда обычай, чаще всего под давлением внешних факторов, утрачивает свою функциональность, он все равно остается частью культуры, бессознательным движением души и тела, о происхождении и смысле которого никто уже не задумывается.
Попытки насильственно разрушить естественный строй народной жизни всегда наталкивались на упорное сопротивление этой крепкой “конструкции”. Если и удается сломить его, то не до конца и ненадолго, но зато – непременно с драматическими потерями для духовного и физического здоровья народа. Рано или поздно срабатывают защитные инстинкты, и обычаи восстанавливаются, иногда в более ортодоксальном, подчеркнуто “оппозиционном” виде, как реакция на агрессию извне.
Еще раз подчеркнем: хотя Кундухов и не был лишен тщеславия – нормального качества крупной личности, он, тем не менее, не похож на человека, способного принести интересы народа в жертву своей карьере. Стремясь к быстрому упразднению обычаев с помощью жестких административных мер, он был убежден, что несет пользу людям и знает их нужды лучше, чем они сами. Реформатору, видимо, не хватило понимания главного: указами нельзя привить одну культуру к другой. Устрашениями – тем более. Местная культурная почва сама “отбирает” то, что сможет на ней произрасти, остальное отторгается. Похоже, осознание этого – через жестокую реальность – в конечном итоге пришло к Кундухову и стало его личной драмой.
Однако Кундухов имел весьма веские причины и для чувства удовлетворения. Будучи на русской службе он принес немало пользы и России и народам Северного Кавказа. Начальник Терской области граф Евдокимов и его преемник князь Святополк-Мирский высоко оценивали деятельность Кундухова в должности управляющего Военно-Осетинским, а затем Чеченским округом. В их официальных рескриптах указывалось, что благодаря Кундухову “разбои прекращены, народ предался мирным целевым занятиям, множество полезных мер введено для улучшения быта народного, и … по справедливости я (граф Евдокимов. – В. Д.) должен считать Военно-Осетинский округ самой надежной и благоустроенной частью левого крыла (Центрального и Северо-Восточного Кавказа. – В. Д.)”.12 Он “сумел не только удержать в повиновении чеченцев, но много содействовал успокоению других округов и, пользуясь доверием к нему туземцев, успел внушить им ту преданность и доверие, на которых основано нынешнее и будущее спокойствие края”. По признанию самого Кундухова, в стремлении “оказать большую пользу службе и краю (выделено мною. – В. Д.)” он “не знал усталости и готов был день и ночь трудиться”. Лучшей наградой его подвижническому труду стали любовь и глубокое уважение горцев. Когда чеченцы узнали о намерении Кундухова покинуть их, они добровольно предложили выдать по одному аманату от каждой семьи, чтобы удержать его рядом с собой.
Его заслуги не остались без внимания и со стороны русского правительства. Только за два года (1860 и 1861) Кундухову пожаловали чин генерал-майора, ордена Анны и Станислава 1-й степени, аренду в 12 тысяч рублей. В его подчинение передали еще два округа – Шатоевский и Ичкерийский. Перед ним открывались необъятные перспективы. Казалось бы, чего еще желать этому баловню судьбы – увешанному наградами 42-летнему генералу, у которого к тому же впереди столько времени.
Однако мятущаяся натура Кундухова не могла довольствоваться тем, что для другого было бы больше чем достаточно. С некоторых пор ему стало не хватать нравственного, творческого удовлетворения от своей деятельности. Постепенно это неуютное для человеческого духа состояние усугублялось растущим конфликтом между совестью и долгом, между замыслом и результатом, между идеальным и реальным. Сила, с которой Кундухов связывал самые радужные надежды и которой он преданно служил, превращалась в его и на его глазах в непреодолимую помеху в строительстве нового Кавказа. Кундухов был свидетелем вольных и невольных (но от этого не менее пагубных) ошибок в политике России, точнее – местных российских властей, в принципиальных вопросах – земельном, сословном, религиозном. В своих мемуарах он резко критикует ее за то, что, придя на Кавказ “в роли великодушного покровителя” и “благодетельного посредника между его разноплеменными народами”, пообещав, что “религия, адаты и родовые их интересы будут без малейшего прикосновения навсегда … свято сохранены”, равно как и привилегии местной аристократии, она на деле демонстрировала “изворотливое коварство”, “пуская в дело обман и хищение”.
Наряду с множеством подтверждающих это фактов, Кундухов приводил отвратительный и, судя по всему, не единственный, пример насильственной христианизации горцев: “Не желавших казаки связывали, и после сильных побоев неграмотный поп обливал их водой, а иногда и мазал им губы свиным салом; писарь записывал их имена и прозвания в книгу – как принявших по убеждению святое крещение – и после требовал от таких мучеников строгого исполнения христианских обрядов, коих не только они, несчастные, но и крестивший их поп не знал и не понимал. За непослушание же подвергали горцев телесным наказаниям, арестам и денежным штрафам”.
В оправдание такой политики Россия, как полагал Кундухов, “клевещет на мусульманскую религию, будто бы она враг всякой цивилизации”.
Порой Кундухов не столько упрекает, сколько досадует на Россию. Вместо того, чтобы осознать “свое могущество и долг великой державы” и заняться “на плодородной ниве его (Кавказа. – В. Д.) посевом семян цивилизации” с “целью развить и укрепить к России чистосердечную любовь честных и способных кавказских народов, имея за них порукою их чувство благодарности и выгоды жизни”, она отдает предпочтение силе оружия и разным “недостойным ухищрениям”, для “посева зла и пролития… невинной русской и туземной крови”. Причем, помимо всего прочего, силовая политика, по мнению Кундухова, требует в тысячу раз больших “жертв и расходов”.
