ЕВА. История эволюции женского тела. История человечества - Бохэннон Кэт
Что делать, если ваши дети пытаются убить вас
В (довольно гибкий) период подросткового возраста – где-то между девятью и восемнадцатью – у самки Homo sapiens наступает менархе: обряд посвящения, при котором маточная кровь и ткани вытекают из ее влагалища в среднем три-семь дней [79]. Если она живет в развитой стране, у нее, вероятно, будет неловкий разговор в местной аптеке о покупке тампонов или прокладок толщиной с подгузник. Девочка может также страдать (или не страдать) от менструальных спазмов – глубокой, скрежещущей боли от сокращений матки, когда орган избавляется от неиспользованной оболочки, – или от головных болей, или от перепадов настроения, или от тяги к еде, или от боли в груди, или от прыщей, или от любого другого классного нового дополнения к ее молодой жизни. Со временем она также столкнется с людьми, которые будут утверждать, что ее недовольство по тому или иному поводу связано с ПМС и что, как женщина, она слишком «эмоциональна», чтобы справляться с обычными жизненными проблемами, как это делают мужчины.
Чего родители, вероятно, не скажут девочке – потому что об этом знают относительно немногие Homo sapiens, – так это того, что ее должен впечатлить сам факт, что у нее вообще есть менструации. В мире существует всего несколько видов, которые их имеют. Среди потомков Донны, автоматически наращивающих и сбрасывающих слизистую оболочку матки, как мы, подавляющее большинство просто поглощает ее.
Девочку это вряд ли впечатлит.
Но это правда. Менструации встречаются крайне редко. И мы только что придумали хорошую теорию, почему это происходит.
Каждый месяц внутренняя оболочка матки человека утолщается. Это эндометрий, слой бугорчатой ткани с толстыми кровеносными сосудами, готовый питать оплодотворенную яйцеклетку, когда она скатится по фаллопиевой трубе и мягко опустится на свое ложе. Оттуда утолщенный эндометрий, давным-давно эволюционировавший из строителя оболочек, создаст сеть кровеносных сосудов для питания растущей плаценты, и беременная женщина будет сиять от удовольствия, заедая шоколадное мороженое соленым огурцом, и все будет хорошо.
По крайней мере, это то, что я выучила на уроке здоровья в восьмом классе: плотная белая занавеска посреди комнаты, с одной стороны девочки изучают свои вагины, с другой мальчики изучают свои пенисы [80].
На занятиях – которые, насколько я помню, вел человек, не имевший особой подготовки ни в анатомии, ни в медицине, ни, если уж на то пошло, в человеческой сексуальности, – я узнала, что менструация – это всего лишь способ моего организма подготовиться к рождению ребенка, что эндометрий – это пышная подушка любви, а то, что я страдала от менструальных болей, было наказанием за то, что я недостаточно часто беременела.
Но мы не должны винить моего учителя, потому что эта тема все еще пронизывает научную литературу о человеческой матке. Проводя исследование для этой книги, я узнала, что у меня слишком много менструаций, потому что я не беременна и не кормлю грудью так часто, как мои предки (и это плохо), что недостаточно частая или недостаточно ранняя беременность может подвергнуть меня большему риску некоторых видов рака, что откладывание беременности до тридцатилетнего возраста может привести к уродству моих детей (или, по крайней мере, к когнитивным проблемам) и – как будто этого мало – что европейские женщины, которые беременеют в двадцать лет, менее счастливы, чем женщины, которые забеременели в более позднем возрасте, но испытывают гораздо меньше физических последствий от материнства, которые сами по себе могут сделать человека несчастным. Если все это действительно правда, то, может быть, не так уж и неправильно называть менструацию проклятием.
В 1990-х годах – в эпоху, когда многие американцы часто задумывались о СПИДе, – некоторые исследователи считали, что, возможно, человеческая менструация является своего рода антипатогенным механизмом: матка раз в месяц сбрасывает ткани, зараженные возбудителями инфекций. С тех пор от этой идеи отказались, поскольку не похоже, что после менструации во влагалище меньше чужеродных бактерий.
А еще есть поведенческий лагерь. Ряд ученых считают, что, возможно, менструации развились как социальный сигнал: поскольку древний самец-гоминид мог якобы видеть, когда самка не фертильна, в спаривании была короткая передышка, скажем, раз в месяц, когда самки занимались другими делами.
И неважно, что многие человеческие мужчины, как и их собратья-обезьяны, без проблем занимаются сексом с женщинами, явно не достигшими пика фертильности: уже беременными, кормящими, менструирующими, постменопаузальными и даже явно больными. Кроме того, у некоторых женщин во время менструации половое влечение усиливается. Подобно двум видам обезьян, с которыми мы наиболее тесно связаны, – агрессивно возбужденным шимпанзе и социально возбужденным бонобо, – когда дело касается секса, человекообразные обезьяны, как правило, готовы к бою независимо от статуса фертильности самки.
Некоторые сотрудники факультетов антропологии и биологии в 1980-х и 1990-х годах задавались вопросом: что со всеми этими женщинами, у которых месячные синхронизируются, когда они живут вместе? Это должно иметь эволюционное преимущество, верно? Один амбициозный парень (опубликовано издательством Yale University Press в 1991 году) решил: это означает, что древние женщины каким-то образом эволюционировали, чтобы устраивать коллективные сексуальные забастовки, синхронизируя свои месячные, тем самым поощряя/побуждая мужчин (менее отвлекаемых насущным желанием трахаться) выходить на охоту и добывать еду. Это, теоретизировал автор, и есть корень всей человеческой культуры. По сути, он утверждает, что люди строят крутые штуки вроде пирамид и ракет, потому что у женщин бывают месячные, из-за чего они не занимаются сексом определенное количество дней в месяце [81].
На протяжении всей истории человечества менструальная кровь приобретала всевозможные культурные значения, в основном плохие. Но думать, что эволюционные процессы произвели такую глубокую мутацию, как наружная менструация, только для того, чтобы у парней какое-то время не стояло, – это неправильно истолковывать то, через что на самом деле должна пройти матка, чтобы создать ребенка.
Рефокусировка на этом простом факте – важно то, что делает матка, а не то, что мужчины об этом думают, – привела к гораздо более многообещающей теории.
Эндометрий состоит из двух частей: базального слоя и функционального слоя. Базальный слой на мышечной внутренней части стенки матки не сбрасывается каждый месяц. Мы сбрасываем только функциональный слой, который производится базальным. Когда уровень эстрогена в крови женщины повышается до определенного уровня, базальный слой эндометрия начинает формировать функциональный слой, образуя губчатую массу слизистой ткани и переплетенных кровеносных сосудов, рассеченную глубокими узкими каналами и увенчанную развевающейся бахромой ворсинок.
Если оплодотворенной яйцеклетке удастся зацепиться за функциональный слой эндометрия, она начнет формировать плаценту. Затем функциональный слой матки быстро превращается в так называемую децидуальную оболочку – толстый буфер между телом матери и растущим эмбрионом. Тем временем, копаясь в децидуальной оболочке, эмбрион начинает строить свою часть плаценты. Верно, плацента на самом деле состоит как из ткани эмбриона, так и из ткани матери – это один из немногих органов в мире животных, состоящий из двух отдельных организмов. Одна половина построена из чертежей генетической материи эмбриона. Другая половина, «базальная пластинка» плаценты, вырастает из децидуальной оболочки матери. Два образования, один орган.
Если оплодотворенной яйцеклетки нет, яичники матери после овуляции вызывают повышение уровня прогестерона, и функциональный слой матки разрушается и отшелушивается. Матка даже помогает незначительными сокращениями. Если они достаточно сильные, женщины воспринимают эти сокращения как «спазмы». Я отчетливо помню свои пятнадцать лет, как лежала на кровати, позеленевшая от боли, и била себя кулаком в живот, чтобы эта боль прошла. Насколько я помню, помогало. Или, по крайней мере, болело по-другому [82].
