Александр Никишин - Тайны русской водки. Эпоха Иосифа Сталина
Поскольку, по логике большевиков, производить водку «безнравственно», то она, водка, – единственный продукт, в производстве которого Сталин разрешает даже подчеркнуть отставание от царской России.
В графе «Во сколько раз продукция Наркомпищепрома СССР в 1936 г. больше продукции 1913 г.» против водки стоит нарочитый жирный прочерк.
Брошюра «Пищепромиздата» не скрывает: в царском 1913 году водки произвели намного больше, чем в советском 1936-м, – 113 418 тысяч декалитров против 67 659.
Что касается спирта, которого в 1913 году было выпущено 46 693 тысяч декалитров, а в советском 1936-м – 69 156, то тут для непонятливых подчеркнуто дополнительно, что хотя «по производству спирта Советский Союз занимает 1-е место в мире», но «рост производства происходил за счет увеличения потребления на технические нужды (47,4 % спирта расходуется на технические нужды, в том числе и на каучук)…»
Повторяем для плохо слышащих: на технические нужды, а не на внутреннее потребление. Мол, спирт – это спирт, а водка – это водка. И нечего, мол, воду тут мутить, путать карты.
Потому что, как пишут классики (повторюсь): водка – удел гниющего старого строя. Вот опять же рассказ Ф. Энгельса про очень трудную жизнь английского рабочего, который «приходит с работы домой усталый и измученный; он попадает в неуютное, сырое, неприветливое и грязное жилище; ему настоятельно необходимо развлечься, ему нужно что-нибудь, ради чего стоило бы работать, что смягчило бы для него перспективу завтрашнего тяжелого дня; его усталость, недовольное и мрачное настроение, вызванное уже отчасти болезненным состоянием, в особенности несварением желудка… Его потребность в обществе может быть удовлетворена только в трактире, так как нет другого места, где он мог бы встретить своих друзей…».
Не лучше с этим и в милой его сердцу Пруссии, где «водочная промышленность прусских юнкеров была создана буквально на деньги, отнятые у крестьян… Вся Германия была прямо-таки затоплена бурным потоком прусской картофельной сивухи. Пьянство теперь стало повседневно доступным даже самым неимущим людям…».
Англия, Пруссия – где они? А тут, под боком, в Орловской губернии – председатель сельсовета, блин, проверенный коммунист напился и потерял портфель с документами и наган!
Ученый В. Бехтерев считал, что сухой закон был отменен из-за того, что трудящиеся требовали крепких спиртных напитков.
Сложную игру затеял Сталин с продуктом, который становится, как и в «досухие» царские времена, неотъемлемой частью теперь уже и советского застолья. С царем разобрались. С белыми – тоже. Потом разобрались с нэпманом и кулаком. С попом, буржуем – все в порядке. Даже с Троцким он разобрался. И только водка не сдается!
Нет такой силы, которая в состоянии побороть тягу русского человека к водке. Как только попытаешься, тут же просыпается, встает в полный рост – как революционный рабочий в известной кустодиевской картине – Клим Чугункин. Миллионы чугункиных! Кто таков?
«Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет. Холост. Беспартийный, сочувствующий. Судился три раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, второй раз – происхождение спасло, в третий раз – условная каторга на 15 лет. Кражи. Профессия – игра на балалайке по трактирам.
Маленького роста, плохо сложен. Печень расширена (алкоголь).
Причина смерти: удар ножом в сердце в пивной «Стоп-сигнал» у Преображенской заставы…» (M.A. Булгаков. Собачье сердце).
Лексикон собаки-человека, прооперированной профессором Преображенским, весьма интересен с точки зрения изучения и арго революционного периода, и нравов, царящих в новом, советском обществе.
Шуточки Клима: «Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку».
Инструментарий бытовой лексики: «Отлезь, гнида!», «Не толкайся», «Бей его», «Подлец», «Слезай с подножки», «Я тебе покажу», «Признание Америки» и «Примус», «В очередь, сукины дети, в очередь!», «Обыкновенная прислуга, а форсу, как у комиссарши!», «Что-то вы меня, папаша, больно утесняете», «Что я, каторжный?», «Я не господин, господа все в Париже».
Штрихи к психологическому портрету Чугункина: «Ругался. Ругань эта методическая, беспрерывная и, по-видимому, совершенно бессмысленная…», «Обругал профессора Преображенского по матери…».
При любом строе Клим Чугункин задается одним и тем же вопросом: «Где я буду харчеваться?» Понятны опасения Ленина: и теперь ведь спросит. Потому как, оставшись без харчей, он, Клим, и миллионы ему подобных заявят: «Я без пропитания оставаться не могу».
И выставят властям ультиматум.
Ленин готов лечь на рельсы, чтобы помешать реализации проекта «Водка в обмен на продовольствие». Водка – городская, продовольствие – сельское. Он против такой смычки города и деревни.
Что ж, деревня и без города разберется. Только в 1924 году на изготовление тут самогона ушло 2 430 000 тонн разного рода продуктов – зерна, картофеля, свеклы. ВЧК НКВД (карательный орган) сообщает о 500 000 уголовных «самогонных» дел только в начале 20-х.
Из деревни теперь брать нечего. А где ж тогда «харчеваться»?
Москва в одночасье лишилась лошадей. Сергей Голицын пишет в книге «Записки уцелевшего»: «В газетах появилось грозное постановление об извозчиках. Лошадей хлебом кормят, а трудящимся не хватает. И поэтому правительство вынуждено ввести карточную систему на хлеб и на другие продукты… Конечно, виноваты вредители и кулаки, теперь к ним прибавились и ненасытные лошади…»
(Во владениях дружественного Сталину Мао Цзэдуна в дефиците зерна обвинили воробьев, после чего бедных птиц начисто истребили.)
В короткое время, пишет Голицын, не стало в Москве ни ломовых, ни лихачей, ни легковых извозчиков. В трамваях задыхались от давки. Несколько десятков новеньких таксомоторов «рено», купленных правительством города, погоды не сделали. Журналист Кольцов лез из кожи, доказывая, что такси для Москвы – панацея. Но многим эти «черные, похожие на браунинги» средства передвижения были просто не по карману.
Лошади табунами шли под нож. В Москве появилась колбаса из конины, которую почему-то нарекли «Семипалатинская». А с нею и новый московский анекдот: «Почему москвичи ходят не по тротуару, а по мостовой? Потому что они заменили съеденных ими лошадей…».
Сын русского винзаводчика П.А. Смирнова Владимир Петрович, имевший до революции конные заводы в России, вспоминал в эмиграции о «лошадином празднике», который отмечался каждый год 18 (31) августа именно в день их покровителей – святых Флора и Лавра:
«В этот день на лошади запрещалось работать, в церквах в честь лошади совершался молебен. Лошадей чистили, кормили отборным зерном и, не запрягая, приводили к церкви, кропили святой водицей. Гривы лошадей парадно украшали цветами, а в хвосты вплетались яркие ленты.
На храмовой площади церкви Флора и Лавра на Зацепе было в тот день не протолкнуться из-за огромного количества четвероногих и их хозяев. Люди ждали традиционного молебна.
Тут были и купеческие рысаки, и тяжеловозы-першероны, и извозчичьи клячи с вытертой по бокам шерстью и облезлыми хвостами. И красивые верховые кони из манежей и цирков.
А потом в честь лошади совершался молебен, после которого священник кропил водой и людей, и коней, высоко поднимая руку с волосатым веничком, с которого брызгали капли воды на головы собравшихся.
В ответ на хоровые гимны с площади неслось громкое ржание, стук нетерпеливых копыт о камни мостовой и многочисленные добродушные возгласы: «Тпрруу!.. Тпрруу!..»
После окончания праздника начиналась работа: московские извозчики возвращались на городские мостовые…»
Извозчик Утесова в известном обращении к своей лошадке удивлялся:
…Что-то в мире перепуталось хитро,
Чтоб запрячь тебя,
Я утром отправля-а-юся
От Сокольников до парка на метро…
Но лошадей Москва лишилась не из-за метро. Съели их по причине надвигающегося на Москву голода.
У лошадок эмигранта В.П. Смирнова, многие из которых до революции были настоящей легендой (один из его скакунов по кличке Пылюга, принимая участие в бегах Императорского московского общества рысистого коннозаводства, выиграл для своего хозяина десятки дерби, а композитор Николаевский даже написал в честь коня знаменитый «Пылюга-марш»), судьба и вовсе незавидная.
Пьяные матросы, захватив конный завод В.П. Смирнова, сперва перевешали всех собак, охранявших конюшни, а потом перерезали сухожилия его элитным скакунам. Об этом В.П. Смирнов случайно узнал от казака в Константинополе, где попытался возродить водочную марку отца.
Уж лучше бы – на колбасу.
…Итак, лошадей московских чугункины съели. А дальше-то им «чем харчеваться»? Сказать, что еды пока нет, но есть Продовольственная программа? Что на это ответит Клим? «Отлезь, гнида»?
Вот и думай теперь: дать Климу водку заместо еды или не дать?
