Александр Никишин - Тайны русской водки. Эпоха Иосифа Сталина
У него на воле остались дочери – Кира и Галина, реальные наследницы В.П. Смирнова, создателя водки «Smirnoff». В 90-е годы американцы, владеющие ныне этой маркой, презентовали им по одной акции своего могущественного предприятия – в знак символического признания заслуг их деда, а также их прав. А потом, передумав, забрали обратно. – вдруг эти русские захотят большего? Тогда придется признать, что они – наследницы того дела, которое начинал П.А. Смирнов, а продолжил В.П. Смирнов, похороненный на чужбине на французском кладбище в Ницце в братской могиле. Видимо, у вдовы не было денег на отдельную могилу.
А у «Диаджио» нет денег на потомков того, кто сделал их богатыми?
Кира Смирнова предлагает им создать музей Владимира Смирнова, выпустить о нем книгу. И упирается в стену молчания.
– Какие-то малограмотные, инертные люди! – Кира Владимировна клеймит позором владельцев марки «Smirnoff». – Печатают в буклете портрет мужика и говорят мне: «Вот портрет Петра Арсеньевича!» Я им говорю: «Да вы что, это же не Смирнов!» А им все равно, нам история, говорят, неинтересна, нам интересен только маркетинг. И это бизнесмены! Да один музей Смирнова в Москве дал бы больше всех их рекламных акций, на которые они транжирят мои деньги.
Она считает, что в обороте «Диаджио» есть и ее деньги – те, что не выплачены ее отцу (и ее семье) по итогам многих десятилетий.
– Я их инвестор, – говорит она гордо, – и я это докажу.
Она решила идти до конца и восстановить правду об истории семьи. А самое главное – спасти честное имя своего деда Владимира Петровича Смирнова.
– Буду писать королеве Великобритании, – говорит Кира Владимировна. – Жаловаться на ее подданных. Я все-таки дворянка, мой род по матери идет от флотоводца Ушакова, имею право. Мой прадед поставлял водку ко двору ее деда, она пользовалась большим спросом. Я напишу, что творится высочайшая несправедливость по отношению к моей семье, и попрошу у королевы совета – как мне быть?
(Продолжение «смирновской» темы в книгах серии «Тайны русской водки» – «Эпоха Бориса Ельцина» и «Эпоха Владимира Путина».)
На базе изобилия продуктов
В сентябре 1932 года водка в СССР совершает большой скачок – создается советский монстр-монополист Главспирт.
Благодаря его стараниям производство водки в СССР стремительно набирало обороты.
1930 год – выпущено 618 млн. литров; 1933-й-уже 700; 1936-й-776 млн.
В 1939-м наметился пик водочного производства – 1 095 млн. литров.
К началу войны в СССР насчитывалось свыше 3500 специализированных винно-водочных магазинов, в которых водка продавалась без всяких ограничений. При среднемесячной зарплате 331 рубль ее стоимость 6 рублей 15 копеек за поллитровую бутылку была по карману многим.
В 1937 году «Пищепромиздат» выпустил занятную брошюру «Пищевая индустрия СССР к 20-летию советской власти» сразу с двумя предисловиями – Сталина и Микояна.
Предисловие И.В. Сталина: «Социализм может победить только на базе высокой производительности труда, более высокой, чем при капитализме, на базе изобилия продуктов и всякого рода предметов потребления, на базе зажиточной и культурной жизни всех членов общества».
Предисловие А.И. Микояна: «Мы, работники пищевой промышленности, должны помнить, что вместе с работниками легкой промышленности мы в первую очередь отвечаем за скорейшее осуществление этого указания товарища Сталина – об изобилии продуктов…»
Все показатели продуктового изобилия даны в сравнении с 1913 годом. Производство рыбы (в тысячах центнеров) выросло в 1,5 раза, сахара-песка (в тех же тысячах центнеров) – в 1,5 раза, консервов (в миллионах условных банок) – в 11,3 раза, колбасных изделий (в тысячах тонн) – в 4,1 раза, кондитерских изделий (в тысячах тонн) – в 10,1 раза, масло растительное (в тысячах тонн) – в 1,7 раза, папирос (в миллиардах штук) – в 3,8 раза, махорки (в тысячах ящиков) – в 1,3 раза.
Что касается водки, тут авторам брошюры пришлось сильно ломать голову – как же с ней быть. С одной стороны, по Фридриху Энгельсу, цитируемому брошюрой, «купцы и фабриканты фальсифицируют все съестные припасы самым беззастенчивым образом, совершенно не сообразуясь с здоровьем тех, кому придется это есть», а Советская власть, стало быть, не «фальсифицирует» и «сообразуется» со здоровьем тех, кому придется это есть, т. е., по логике, выпускает наилучшие в мире продукты. Водка тут ну никак не вписывается! К здоровью-то она каким боком?
Более того! В работе «Социализм и алкоголь» Э. Вандервельде вообще писал, что «повсюду, где мы не имеем успеха, безраздельно царит алкоголь; он хозяйничает во всех округах, окрашенных на карте в черный или черно-белый цвет. Для того чтобы рабочее движение могло распространиться на эти округа, необходимо, чтобы это зло предварительно было уничтожено; следовательно, мы заинтересованы в его искоренении… Пьяницы, конечно, встречаются всегда, но алкоголизм, как привычка, распространенная во всех слоях населения, является продуктом капиталистического строя и исчезнет только вместе с ним…»
Хотя тот же Вандервельде в борьбе с капиталом видит водку и союзником рабочего класса: «Алкоголь иногда сразу придает трусам храбрость и робким смелость. Рабочий, который должен разговаривать со своим хозяином, с директором, с начальником железных дорог, выпивает для храбрости две-три рюмки; другой в беспокойное время или во время забастовки, прежде чем вступить в столкновение с жандармами, побывает в кабаке…», но уже потом, когда и хозяину скрутили руки, и директора повесили, начальника железных дорог кинули на рельсы, а жандарма расстреляли, вопрос о водке переходит в плоскость не столько политическую, сколько нравственную.
Насколько он нравствен, наш рабочий человек, и сможет ли он сказать «нет» тому, чему он с удовольствием говорил «да» в прежней жизни? И водка тут – оселок, мерило классовой сознательности.
«От пролетариата, – пишет Вандервельде, – должна исходить нравственная реформа, необходимая для того, чтобы обеспечить победу социализма над всеми проявлениями… деморализации, угнетающими рабочий класс. В этом, как и во всех остальных случаях, освобождение рабочих будет делом самих рабочих…»
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих?
И все-таки в России были места, где пьянству ставили самые серьезные заслоны. Яркий пример – подмосковная Богородско-Глуховская мануфактура, принадлежавшая купцу I гильдии Захару Саввичу Морозову. В начале XX века он отстроил здесь одну из самых современных в мире Ново-Ткацкую фабрику, оснастив ее новейшими станками английского производства.
Накануне Первой мировой войны предприятия «Глуховки» обслуживали около 10 тысяч человек. Рабочие стекались сюда со всей Московской губернии. Для них Морозовы выстроили уникальный городок со знаменитым Черноголовским прудом, парком с разнообразными увеселениями и невиданной в округе растительностью.
Рядом размещались общежития для рабочих, лавки, магазины, больница, церковь, клуб приказчиков, библиотека, школы и училища.
Глава правления компании – Арсений Иванович Морозов предоставил льготные ссуды и лес под строительство собственных домов рабочим с большим трудовым стажем.
Зарплата тех, кто трудился на морозовских предприятиях, составляла до 20 рублей в месяц. Много, мало? Считайте сами. Фунт хлеба (409, 5 грамма) стоил 2 копейки, масла коровьего – 45 копеек, мяса – 18 копеек, а сахара – 16 копеек. На 10 копеек можно было сытно поесть, а на 30–40 копеек – даже и с хорошей выпивкой.
Однако Богородск (ныне Ногинск), будучи конечно же промышленным городом, никогда не был «пьяным» городом. Богородские рабочие, как сообщают современники, «отличаются благообразием и какой-то особенной степенностью в речах и поступках».
Трезвость жителей Богородска объяснялась не только тем, что «в городе повсеместно распространена грамотность», что имелось множество «разумных некабацких развлечений», а «большинство богородских рабочих живет там издавна оседло со своими семьями».
Секрет тут был проще простого. На предприятия, принадлежавшие староверам Морозовым, и набирались в основном староверы. А вера исключала потребление спиртного и табака.
Но то – староверы. А они для большевиков никакие не союзники. Пострашнее даже «белой» угрозы.
Как-то писатель Юрий Власов встретился с главой КГБ Ю.В. Андроповым.
«Он принял меня, чтобы порасспросить о выпущенной мной книге «Особый район Китая», – пишет Власов. – Юрия Владимировича интересовали выводы – насколько они подкреплены документами. Тогда он и обронил фразу, которую я храню в памяти и по сию пору…
– Вот наделаем колбасы – и у нас не будет диссидентов…
Есть сытость – свободы не нужно…»
Логика кремлевских правителей всех времен.
А вот застольный сюжет. «Микоян сказал Сталину, что в стране не хватает продовольствия, – пишет английский историк Монтефиоре. – Иосиф Виссарионович встревожился. Поглощая горы еды, он настойчиво спрашивал: «Почему нет продовольствия? Почему?» – «Спроси Маленкова, он отвечает за сельское хозяйство», – ответил Анастас Микоян. Едва он успел произнести эти слова, как Берия и Маленков, словно сговорившись, одновременно наступили ему на ноги под столом. «Зачем ты затеял этот разговор? – набросились они позже на армянина. – Это же бессмысленно. Все эти разговоры только раздражают Сталина, и он начинает ругать кого-то из нас. Ему нужно говорить только то, что он хочет услышать, чтобы повысить настроение. Такими разговорами можно только испортить ужин!»
