Евгений Долматовский - Зеленая брама
Я видел провокационные листовки своими глазами. Не знаю, сохранились ли образцы в каком-либо архиве. Дело в том, что листовки приказано было уничтожать, приказ выполнялся неукоснительно и с удовольствием.
В боях сорок первого года нашлось еще одно применение листовкам: их накалывали на штык, вместе со штыками они в атаке обагрялись вражеской кровью...
7 августа
Весь вчерашний день я провалялся среди убитых слева от дороги, на которой, когда я очнулся, громоздились разбитые машины, повозки, орудия, тракторы.
Что-то мне снилось, как в старину говорили, грезилось, но сразу исчезло и растворилось в безжалостной действительности. А жаль. Может быть, я побывал по ту сторону жизни.
Был уже вечер, и я обнаружил, что в разбитой руке у меня расщепленная винтовка, что гимнастерка почернела и задубела от крови. Когда меня перевязывали, понял, что ранен и в голову. Злило то, что вижу каждым глазом как бы отдельно — два изображения.
К счастью, я не знал, сколько потерял крови, наверное, именно неведение позволило мне подняться и зашагать. Куда? Раненым положено уходить в тыл. Не было тыла, вокруг бой. Ночью 7 августа я опять очутился в дубраве.
Оказывается, не я один вернулся в Зеленую браму.
В украинской газете «Сильски висти» опубликовано воспоминание Александра Шаповалова, командовавшего взводом в 75-м полку 10-й дивизии НКВД. Бойцы из колонны нашего неудачного прорыва объединились в отряд и ринулись обратно — на исходные позиции. Они ворвались в горящее село. Окраина уже была занята врагом. Егеря располагались на отдых. Под неожиданным натиском они в панике бежали.
Отряд из 80 человек вряд ли мог рассчитывать на серьезный успех. Просто Шаповалов и его товарищи знали, что воин обязан сражаться, и приняли решение навязать егерям неожиданный бой. Шаповалову и еще троим удалось вырваться.
8 августа
Тяжелейшие бои по всей округе.
Произошло как раз то, чего мы более всего опасались: на разных участках — отдельные очаги нашего сопротивления, кольца, из которых не выбраться.
Южнее брамы дерутся возле Мартыновки и Терновки, севернее — у Небеливки, Нерубайки, Оксанино, Каменечья.
Крупней других узел сопротивления у Терновки, уже на левом берегу Синюхи.
Имена этих сел вновь — и грозно — прозвучат лишь весной 1944 года в сводках Совинформбюро. Будет сказано, сколько тысяч солдат и офицеров противника взяты в плен или сами сдались.
Наши не сдаются!
Не было случая, чтобы какой-либо — большой или малый — начальник завел с врагом переговоры о капитуляции. В применении к Советской Армии такого слова «капитуляция» вообще не существует. Нельзя же всерьез принимать появление трясущегося солдатика без ремня и винтовки. Он уже побывал у егерей, обработан и послан уговаривать своих бывших товарищей. Жалкий у него вид и шаровары мокрые. Пули на него не тратят, достаточно одного удара прикладом.
Генерал Огурцов на базе остававшегося в резерве 21-го кавалерийского полка создал конный отряд.
Он взял меня в свой отряд. Шагать уже не могу, да и на коне держусь плохо — кажется, что голова, руки, ноги — все отдельно и вот-вот отвалятся.
Из чувств осталось, кажется, одно: гордость. С какими храбрыми и чистыми, верными и спокойными людьми встречу свой смертный час...
Не буду отвлекать читателя подробностями собственной судьбы: по сравнению с товарищами я легко выскочил из той беды: раны оказались несмертельными; в последнем бою вместе с генералом Огурцовым мы были повалены егерями на подсолнечном поле, я попал в Уманскую яму, но мне еще в августе удалось бежать с этапа...
Я писал об этом и в стихах и в прозе, а сейчас считаю главным говорить о героях тех боев...
...О бое в Терновке рассказывает бывший красноармеец, ныне колхозник Анатолий Соловьев: «К концу дня нас на батарее осталось шестеро, в том числе комбат старший лейтенант Лейко, раненный в обе ноги. Вечером немцы с танками начали прорываться в Терновку. Нам пришлось отходить к Синюхе. Отход прикрыл старший лейтенант Лейко, который наотрез отказался, чтобы мы несли его на руках. Отошли в противотанковый ров, над самой речкой, где скопились бойцы и командиры из других частей. Вместе пошли рвом вдоль села и опять напоролись на немцев. Один из больших командиров — говорили, что это генерал, другие называли его комиссаром — тихо скомандовал всем: «Кругом!» Сказал, что будем прорываться через село, прорываться яростно, но так, чтобы не очень привлекать к себе внимание фашистов,— стрельбы поменьше, больше работать штыками. Это была яростная и тихая атака, в каких мне не приходилось участвовать ни разу за всю войну. Лежали кучи немецких трупов. С нашей стороны также были большие потери, но те, кто уцелел, пробились, ушли в степь».
9 августа
Еще трудно признаться друг другу, что бой уже не за выход из окружения, а за то, чтобы подороже отдать свои жизни.
Ничего не должно достаться врагу: уничтожаются оставшиеся без снарядов орудия, автомашины с сухими баками и рваными скатами, всякая техника, до штабных пишущих машинок включительно.
Трудно сказать, сколько дней люди не спали и не ели. Но что с 5 августа — это точно.
Бензина — ни капли. Для того чтобы сжечь грузовик, его надо обложить со всех сторон соломой. Кажется, что горит просто стог.
Офицер в отставке Владимир Кошурников (он проживает в Днепропетровской области) первое ранение получил 22 июня в 6 часов утра в Перемышле и окончил войну
1 мая 1945 года в Праге. С ним можно согласиться, когда он утверждает: «Бои сорок первого года по своей ожесточенности и тяжести несравнимы с последующими, в которых мне пришлось участвовать».
Цитирую письмо ветерана. Нарисованная им картина сродни народному эпосу:
«Девятого августа пошли в атаку по свекловичному полю в сторону реки Синюхи. На рубеже атаки застали только двух бойцов-казахов с пулеметом «максим». Их мужество, верность долгу всю войну служили мне эталоном солдатской обязанности: остались без командиров, среди погибших товарищей, но еще три дня (то есть с той ночи, когда рухнула надежда на выход автоколонной.— Е. Д.) оставались на посту, не давая фашистам пройти.
Ураганный огонь противника.
Атакующие дрогнули, попятились.
Вот тут и выросла впереди фигура, затянутая в командирские ремни, в пограничной фуражке. У него в руке блестела сабля.
Он был от меня метрах в тридцати, я его хорошо помню — и русый чуб, и кубики на петлицах. Он стоял под огнем во весь рост и звал нас вперед.
И мы пошли навстречу танкам. В этом бою я был ранен...»
Насчет сабли сегодняшний читатель может усомниться: что за сабля, неужели это в нашем представлении старинное оружие было у пограничников?
Полагаю, Владимир Кошурников не делает различия между саблей и шашкой, когда описывает человека с клинком в руках. Называли и так и так. Но именно сабли нам попадались в качестве трофеев — румынские, мадьярские, итальянские.
Так что образ пограничника достоверен.
Могу в дополнение засвидетельствовать, что пограничники редко пользовались касками, не расставались с фуражкой, отличавшей их в строю и в бою.
Пограничная служба как бы продолжалась, несмотря на потерю границы. Там, где сражались пограничники, подразделениями и группами влившиеся в полевые войска, будь то оборудованный рубеж или опушка леса,— там и проходила в их сознании и представлении граница. Они отстаивали ее так, как если бы это был участок заставы.
10 августа
Группы и отряды, вырвавшиеся из кольца у Зеленой брамы, кочуют теперь по тылам противника.
Ведет своих товарищей полковник Иван Андреевич Ласкин.
Тяжело у бойцов 15-й Сивашской на душе. Обсуждаются детали прорыва, и подтверждается подозрение, что час атаки выдал врагу какой-то презренный перебежчик. Упредив на пять минут, противник накрыл огнем накопившуюся на рубеже пехоту.
Разрывом снаряда был убит любимец воинов генерал Белов. Его тело донесли до опушки дубравы, а когда закапывали, погибло еще несколько сивашцев.
С группой танкистов далеко от кратера боев находится командир мехкорпуса Ю. В. Новосельский. Задача — выйти к Днепропетровску. И выйдут. И Ласкину удастся пробиться...
Группы Огурцова уже не существует. А все-таки дорого стоил врагу наш последний бой на плантации подсолнечника!
С горсткой бойцов вышел из брамы ночью старший батальонный комиссар Михаил Поперека. Его обязанностью было охранять штаб, но теперь уже нечего охранять.
Бойцы Попереки (по преимуществу пограничники) шли сложным и извилистым маршрутом, не раз принимали бой, к счастью, с незначительными силами противника. В конце концов группа пробилась к штабу Юго-Западного фронта. Поперека доложил по всей форме о том, что произошло в Зеленой браме, написал объяснение (я получил недавно копию).
