Евгений Долматовский - Зеленая брама
В эти минуты на подмогу преследователям пришли еще и танки. Но полк уже был иной — не отходящий, не обстреливаемый с флангов и главным образом в затылок. Он стоял на указанном командиром рубеже. Он занял оборону.
Это был бой не мгновенный — казалось, что он тянется бесконечно. И в течение всего боя неподалеку, на жнивье, маленький биплан, из тех, что звались и «кукурузниками» и «огородниками», стоял с вращающимся винтом как ни в чем не бывало, поджидая, когда освободится командир дивизии.
Атака врага была отбита. Генерал подошел к самолету, перекинул в кабину ногу, как конник прыгает в седло. Самолет разбежался, оторвался от земли, низко-низко полетел — наверное, искать другие части своей дивизии.
Легенда?
Я навестил Якова Ивановича Тонконогова в 1980 году в Киеве, возвращаясь после очередного посещения Подвысокого. Мы вспоминали Зеленую браму и говорили об Испании, куда я собирался плыть на теплоходе... «Увидишь гору Санта-Барбара — поклонись ей. Там мы дали им Духу!»
Я рассказал генералу легенду о нем, спросил, был ли у него самолет. Яков Иванович рассмеялся:
— Пятого августа не было даже коня, и ясно всем, что вырваться из окружения можно лишь чудом. Но уничтожить как можно больше солдат противника, биться до последнего патрона было необходимо.
Этим и занимались.
В ночь на 6 августа
В 22 часа из уст в уста (проводной связи нет, о радиосвязи и говорить нечего) передается приказ: ночью всеми наличными силами возобновить прорыв в направлении Первомайска.
Сосредоточение — юго-восточная опушка брамы. Сигнал атаки будет дан в час ночи. Артиллерийской подготовки не ждать — снарядов нет.
В прорыв пойдет автоколонна. Главные люди сейчас — шоферы, главная задача — горючее. Сцеживают бензин из баков подбитых грузовиков.
Выстраивается колонна: во главу поставлены артиллерийские тягачи, тракторы. За ними — автомашины с пехотой и ранеными, затем пешие стрелки, два уцелевших танка, несколько броневиков, какие сегодня кажутся нам похожими на детский рисунок.
Прорыв начинается не в час, как было назначено, но лишь в два тридцать.
Тогда ночь прорыва казалась мне актом отчаяния.
Ныне, располагая сведениями, позволяющими составить всю картину, вижу, что это была спланированная операция. Тогда я не мог представить себе, что под минометным обстрелом, на грани гибели, штабисты планируют спасение как операцию. Так что не просто построили остатки войск в колонну, ринулись, что называется, очертя голову.
Оказывается, были, правда наспех, а все же сколочены отряды заслона; для каждого бойца таких отрядов (их было по крайней мере три) была ясна задача — обеспечить прорыв основных сил, было понятно положение — на собственное спасение надежда минимальна.
Тыл колонны прикрывал отряд, оседлавший дорогу, идущую от хутора Шевченко.
Стояли насмерть.
Защитник Перемышля, участник боев в браме и узник Дахау Иван Жмайло (ныне он живет в Ростове-на- Дону) помнит отчаянный арьергардный бой. Задача была простая: прикрыть колонну.
А своя жизнь, свое спасение?
Задача одна — прикрыть колонну.
Рев тракторов, лязг гусениц ошеломляет противника, он бросается вспять. Это моторизованная психическая атака второй четверти XX века. Едва высветлило, противник опомнился, понял — никакого танкового соединения перед ним нет. (Все же потом в хвастливых сводках он будет кричать о сотнях танков!)
Кинжальный огонь вражеской артиллерии. На рассвете — налет бомбардировщиков. Машины горят, но колонна движется. Она растянулась уже километров на десять.
Может быть, прорвались?
Но впереди, справа, слева — засады...
Подбит танк генерала Ивана Николаевича Музыченко. Генерал ранен.
Вот каким запомнилось то утро рядовому взвода разведки 88-го полка Федору Тюрину. Он пишет из города Шахты, где проживает, выйдя на пенсию:
«Лавина наша еще стихийно катилась по степи. Возле леска (эх, карту бы мне!) нас остановил полковой комиссар. Рукав засучен, рука толсто перебинтована. Он тянул к себе всех, как магнитом. Так как мы все тут перемешались (из своего полка мы, разведчики, никого уже не встретили), то каждый считал, что полковой комиссар и есть комиссар именно его дивизии. Я тоже считал, что это наш, которого ни разу в глаза не видел.
Мне казалось тогда, что нас вокруг комиссара тысячи три-четыре пеших и 500—600 верхом на лошадях. Лично я, да и не только я, узнали здесь, что мы еще к своим не вышли, а вышли в тыл, и к очередному бою комиссар в короткий час сколотил боевые группы. Бой в полдень был пострашней ночного».
6 августа
При полном отсутствии связи командования группы с подчиненными войсками, притом, что врагу удалось разбить окружение на несколько колец, все равно важнейшие сведения каким-то неведомым и невероятным образом становятся достоянием всех. Распространяются слухи, но, увы, они не ложны.
Сражающиеся отряды — на многих участках уже сборные, они включили в себя бойцов и командиров из разных частей и родов войск. (Все стали пехотой, у всех оружие — только штык, а если еще сохранилась — то и граната.)
Хотя отряды и группы создаются мгновенно, в этом раскаленном котле они мгновенно спаиваются в боевом единстве.
Связь разрушена, но «солдатский телеграф» работает.
Становится известно, что командармы Понеделин и Музыченко попали в засаду, схвачены врагом, пленены.
Передают подробности: Музыченко был блокирован в танке, Понеделина свалили наземь в рукопашной... А командиры корпусов? Снегов был захвачен тяжело раненным, на носилках, Кириллов был оглушен...
Но все же! Невероятно, немыслимо!
Штаба группы более не существует.
Признаться, все ошеломлены этой вестью.
Иные не верят, утверждают, что командармы сложили головы во вчерашнем бою.
Другие готовы сгоряча взвалить на Понеделина и Музыченко всю ответственность за катастрофу.
Тут же яростные контрдоводы: ведь командармы предпринимали все меры, возможные в сложнейшей обстановке. Наконец, не они ли вместе с бойцами пошли в прорыв, показывая пример личной храбрости и отваги?
...Ивану Николаевичу Музыченко тридцать девять лет. Участник гражданской войны, краснознаменец. Родился в Ростове-на-Дону в семье матроса, окончил два класса учительской семинарии, стал красным командиром. Потом учился военному искусству — одним из его учителей был Павел Григорьевич Понеделин. Это человек, пользовавшийся большим уважением в Красной Армии. Учитель, сын крестьянина, он вырос в Ивановской области и добровольцем вступил в Красную Армию в дни ее основания. Он был соратником Фрунзе. В 1918 году стал коммунистом.
На гражданской войне командовал полком, а потом бригадой, ранен, награжден двумя орденами Красного Знамени.
Будучи на рубеже тридцатых годов преподавателем военной академии, оказался наставником многих, впоследствии отличившихся и ставших знаменитыми военачальников.
В Ленинградском военном округе он прошел путь от комдива до начальника штаба округа, был награжден орденом Ленина. Он участвовал в подготовке нового Устава и принял 12-ю армию за месяц до войны...
Разрозненные группы продолжают сражаться.
Вскоре на наши головы посыплются поганые листовки с фотографиями якобы изменивших Родине генералов и текстами будто бы сделанных ими пораженческих заявлений. Лишь через много-много лет американский историк Даллин в своей книге «Немецкое правление в России 1941—1945 гг.» опубликует найденный им в немецких архивах доклад о допросе 9 августа.
Вот, оказывается, что сказал советский генерал только что схватившим его врагам:
«М у з ы ч е н к о. Русские будут сражаться до последней капли крови даже в Сибири, потому что, когда речь идет о судьбе родины, ошибки, совершенные режимом, не имеют значения».
Надо иметь в виду, что это не стенограмма, а немецкое штабное изложение его слов, записанное каким-то военным переводчиком, потом включенное в некий сводный доклад, а теперь переведенное с немецкого на английский и уже с английского — на русский. Уверен, что слово «режим» Музыченко не мог употребить, такого слова не было в его словаре, вообще в нашем словесном обиходе тех времен.
Но позиция командарма-6 ясна и определенна!
Что касается листовки с ошеломляющей фотографией — наш командарм Понеделин в окружении немецких генералов поднимает бокал шампанского,— то перед нами искусный образец монтажа — ловко сфабрикованная фальшивка. В тексте, с орфографическими ошибками отпечатанном на русском языке, командарм ко всему прочему назван еще и «предводителем дворянства».
Я видел провокационные листовки своими глазами. Не знаю, сохранились ли образцы в каком-либо архиве. Дело в том, что листовки приказано было уничтожать, приказ выполнялся неукоснительно и с удовольствием.
В боях сорок первого года нашлось еще одно применение листовкам: их накалывали на штык, вместе со штыками они в атаке обагрялись вражеской кровью...
