От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

– Мы тоже против дискриминации, – твердо сказал Сталин. – Но что касается преференций, то советское правительство считает, что они заключаются в обеспечении преимущественных интересов Советского Союза и что они должны быть предоставлены Советскому Союзу. Без этого ничего не выйдет.

Гарриман открытым текстом заявил о поддержке Белым домом позиции Китая. На что Сталин ответил:

– Просил бы передать просьбу господину Трумэну, чтобы господин Трумэн не принимал решений, выслушав только одну из сторон – китайцев, и не выслушав советского правительства.

При этом Сталин заверил посла в том, что Дальний будет открыт для международной торговли. «Несмотря на заверения Сталина, мне трудно представить действительно свободный порт, находящийся под советским управлением», – доносил Гарриман в Вашингтон.

Рассказывал Гарриман президенту и о другой затронутой советским руководством проблеме: «Сталин поднял вопрос о „военных трофеях“ и указал, что некоторые японские активы, включая акции части и японских предприятий, должны рассматриваться как советские военные трофеи в районах, занятых Красной армией. Сун спросил, что именно имел в виду Сталин, но Сталин уклонился и отложил этот вопрос для дальнейшего обсуждения. Это был первый раз, когда Сун услышал о нем. Такой вопрос никогда не поднимался на переговорах с нами. Если бы Советы определяли военные трофеи так же, как они это делали в отношении Германии, включая также акции японских предприятий, то для Советов стало бы возможным лишить Маньчжурию некоторых ее отраслей промышленности и получить надолго полное промышленное господство в этом районе. Насколько я понимаю, японцы захватили и развили большую часть тяжелой и легкой промышленности в Маньчжурии. Я прошу срочных указаний относительно нашей позиции по этому вопросу, особенно если Сталин поднимет этот вопрос со мной. Это еще один случай, когда Сталин увеличивает свой аппетит, и я рекомендую противостоять его требованиям относительно акций японских предприятий и ограничить определение термина „военные трофеи“ формулировкой Соединенных Штатов, представленной в Потсдаме. Что касается репараций, то я рекомендую, чтобы наша позиция заключалась в том, что все японское имущество, будь то в Маньчжурии или в других местах, должно быть предоставлено всем странам, которые понесли ущерб в результате японской агрессии, для распределения по соглашению между державами».

Сталин ничего не сказал послу о том, что в то время, как они вели переговоры, советские войска на границе с Японией прогревали моторы для решающего броска через границу.

Маршал Василевский рассказывал: «Накануне наступления я позвонил Верховному Главнокомандующему, чтобы доложить о готовности советских войск начать боевые действия. Поскребышев ответил, что Сталин смотрит кинофильм, и попросил меня перезвонить позднее, что я и сделал… На прошедших 8 августа, после получения боевого приказа, митингах и собраниях воины клялись с честью выполнить стоящие перед ними задачи, чтобы в кратчайшие же сроки и полностью разгромить врага.

В обращении Главкома советскими войскам на Дальнем Востоке к китайскому народу перед началом операции подчеркивалось: „Красная армия, армия великого советского народа, идет на помощь союзному Китаю и дружественному китайскому народу. Она и здесь, на Востоке, поднимает свои боевые знамена как армия – освободительница народов Китая, Маньчжурии, Кореи от японского гнета и рабства“».

Молотов, как и обещал, принял Сато 8 августа в 17.00.

Японский посол, по его словам, до последнего момента верил в положительный ответ Москвы на просьбу императора принять у себя миссию принца Коноэ. На чем была основана такая уверенность, не очень понятно. Сато приветствовал Молотова после его возвращения из Потсдама. Нарком, указав рукой на стул и предложив сесть, сказал, что у него есть важное сообщение. Вместо реакции на письмо о приеме принца Коноэ, посол услышал нечто для него шокирующее: заявление советского правительств о вступлении со следующего дня в войну с Японией.

– После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии Япония оказалась единственной великой державой, которая все еще стоит за продолжение войны, – читал Молотов. – Требование трех держав – Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Китая – от 26 июля сего года о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил было отклонено Японией. Тем самым предложение Японского правительства Советскому Союзу о посредничестве в войне на Дальнем Востоке теряет всякую почву. Учитывая отказ Японии капитулировать, союзники обратились к советскому правительству с предложением включиться в войну против японской агрессии и тем сократить сроки окончания войны, сократить количество жертв и содействовать скорейшему восстановлению всеобщего мира. Верное своему союзническому долгу, Советское правительство приняло предложение союзников и присоединилось к заявлению союзных держав от 26 июля сего года.

Советское правительство считает, что такая его политика является единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и страданий, и дать возможность японскому народу избавиться от тех опасностей и разрушений, которые были пережиты Германий после ее отказа от безоговорочной капитуляции. Ввиду изложенного советское правительство заявляет, что с завтрашнего дня, то есть с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией.

Сато даже не сразу понял, о чем шла речь, и просил пояснить основные положения заявления. Японский посол, как мог, подавил эмоции и упомянул, что между двумя странами все еще существует Пакт о нейтралитете.

Молотов, выразив сожаление таким развитием событий, разъяснил, что Япония являлась одним из агрессивных государств, никак не закончит войну, хотя Германия уже давно капитулировала. Надо ускорить завершение войны и восстановить мир.

Японские дипломаты умеют сохранять лицо. Сато просил Молотова дать ему гарантии, что в течение ближайших шести часов он сможет связаться с Токио и сообщить по телеграфу о начале войны.

– Конечно, – был ответ, – вы имеете право это сделать. Вы можете послать зашифрованное сообщение.

Сато поднялся с места.

– Я был послом в вашей стране в последние три года в разгар войны. Я благодарен за доброжелательность и гостеприимство вашего правительства, которое позволило мне оставаться в Москве в это тяжелое время. Действительно, это очень печально, что нам придется расстаться врагами. Но ничего сделать уже нельзя. Надеюсь, что мы можем на прощание обменяться рукопожатием, которое может быть последним.

Пожав руку Сато, Молотов ответил:

– Как и мое правительство, я особенно ценю ваши усилия, которые помогли нам поддерживать добрые и дружественные отношения между нашими странами вплоть до сегодняшнего дня. Теперь я говорю вам до свидания.

На этом они расстались.

Лестер Брукс установил: «Есть свидетельство, что телеграмма Сато в Токио об объявлении войны Советами так и не дошла до Японии. Фактически в последнем сообщении посла в Токио говорилось о том, что он собирается встретиться с Молотовым и обсудить миссию Коноэ в 6 часов вечера по московскому времени. Следующее сообщение из Москвы в Японию было передано через маньчжуро-сибирскую границу, и прозвучало оно на языке многочисленных советских орудий, не допускавшем никаких сомнений».

Проводив Сато, Молотов позвал к себе послов США и Великобритании.

– Я пригласил вас чтобы информировать о заявлении, которое я от имени советского правительства сделал сегодня в пять часов японскому послу Сато.

Молотов вновь зачитал заявление, которое только что услышал Сато, и вручил Гарриману и Керру его текст на русском языке.

– Советское правительство тем самым точно выполняет свое обязательство относительно вступления в войну против Японии спустя три месяца после капитуляции Германии, – заявил наркоминдел. – Как известно, Германия капитулировала 8 мая 1945 года и сегодня, 8 августа, с тех пор прошло ровно три месяца.